Алена Апина о том, как «девочки со двора» стали звездами

Дамы и господа, Алена Апина! Добрый вечер.

Здравствуйте. Я впервые в вашей прекрасной телекомпании. Здравствуй, Миша. Зачем ты меня позвал, я не понимаю, потому что я вообще ничего не помню. Девяностые для меня вообще закончились, как будто их и не было, потому что я работала, работала, работала, и что происходило за сценой, я даже не представляю.

Ну вот мы сейчас попробуем какие-то детали и подробности уточнить.

Хочешь что-то реанимировать?

Я предлагаю начать с Саратова и с музыки, которая вдохновляла, когда вы были маленькой, и вдруг появилась первая мысль — вот мне это так нравится, вот эта вот артистка, и я, может быть, тоже стану артисткой. Что звучало вокруг?

Я тебя сейчас расстрою, потому что такого кумира какого-то абсолютно не было. Первое, что меня так ударило по голове, это был «Петушок». Ты играл когда-нибудь на пианино, нет? В музыкальной школе не учился?

Нет.

Вот первая пьеса, которую практически все, 99,9% обучающихся или желающих обучится, не могли пройти мимо этой пьесы. «Пе-ту-шок, пе-ту-шок, зо-ло-той гре-бе-шок», пальцем тебе берут и тыкают, и все ненавидят эту песню. А я очень ее полюбила, потому что само вот это вот таинство извлечения звука, как он дрожит, как он вибрирует, какой он может быть разный. Это сейчас я могу все это словами проговорить, а тогда я просто думала, ой, ни фига себе, как-то оно так зазвучало. Музыкальная школа, абсолютно какое-то глупое детство, у меня нет восторгов по поводу детства, не знаю почему. Как-то оно у меня было какое-то разное и трудное, и в голове засела только музыка, и музыка такая, знаешь, не экранная, а Сергей Сергеевич Прокофьев. Поэтому тут ничего такого, интересного для массового зрителя, нет.

Но в какой-то же момент стало понятно, что надо цепляться за музыку, и таким образом можно выехать из Саратова.

Оно не то чтобы цепляться за музыку, нет, это было совершенно не так, потому что я так и так бы прилепилась к этому паровозу под названием «Музыка». Но вот я с другой стороны зашла, непонятно в какой вагон. Но то, что я буду именно этим заниматься... Я ничего не знаю, вот меня сейчас ребенок спрашивает: «Мама, ты что, не помнишь, по химии вот эти формулы?». А я даже не помню, что такое химия, я ходила только в музыкальную школу, для меня это было интересно. И то, что музыка, она не средство устроить свою жизнь, а это просто как способ существования, я до сих пор другого не представляю, как это можно. Говорят: «А что ты не идешь в театр? А что ты не идешь в кино? А чего ты туда не идешь?». А я даже не понимаю, чего ответить, потому что как можно бросить это и идти заниматься чем-то другим.

Ну, а тяга к экспериментам, попробовать чуть-чуть здесь, попробовать там?

Тяга к экспериментам, конечно, я экспериментирую постоянно, да, но это не значит, что я сейчас вот это брошу, а вот этим займусь.

Как родители отнеслись к этой мысли, о том, что музыка главной будет?

Родители отнеслись, видимо, странно, потому что чем бы дитя не тешилось, лишь бы… Денег не было вообще, хронически, мама продавец. А папа инженер.

Продавец чего?

Продавец колбасы, ты не поверишь. Она работала в продовольственном магазине, и на тот момент это была суперпрофессия. То есть везде пойти с кусочком колбаски, это для вас, москвичей, непонятная фишка, а для нас, провинциалов, это вообще, это почти, я не знаю как, как пресс-секретарь президента.

То есть еще не президент, но уже пресс-секретарь.

Да, то есть с куском колбасы ты можешь открывать любые двери, потому что на прилавках же нет ничего. Я не знаю, она ходила ли, мама, с куском колбасы устраивать меня в музыкальную школу, для меня это стертая какая-то информация, спросить не у кого, к сожалению, уже.

А папа?

И папы тоже нет.

Нет, в смысле, папа кем работал?

Папа работал инженером, простым инженером, какая-то у него непонятная... А вот в музыкальное училище я поступила уже абсолютно сама, это уже 100%, без всяких, без колбасы.

Во всяком случае, родители всех мальчиков обычно говорят, что должно быть дело в руках. Какое творчество, при чем здесь театр, причем тут музыка, ты сначала получи какое-нибудь дело.

Да, чему-нибудь научись. Руки-то помнят, помнят руки-то.

Да. А у девочек не так? Не было такого желания у родителей, чтобы какая-то была серьезная профессия?

Конечно же музыкальный работник, ты что. Музыкальный работник. Мальчик — это военный, девочка — музыкальный работник. Хочешь, иди в музыкальную школу, хочешь, в детский сад иди играй, хочешь, тапером куда-нибудь, в оперный театр. Вот у меня мечта была, кстати, работать в театре.

Тапером?

Нет, концертмейстером в оперном театре. Это у меня была мечта, но ей, не суждено было, к сожалению.

Как вы покинули Саратов?

Саратов я покинула так же, как и очень много народу, родившегося и учившегося в этом прекрасном городе до и после меня. Села в поезд и уехала. Ну, это, конечно, все «Комбинация», потому что не было такой задачи, вот все, вот уехать. А была задача, просто… Понимаешь, я не любила поп-музыку, я и сейчас к ней отношусь очень погранично. То есть как-то, я понимаю, что это хорошая музыка, что она нужна, что она важна, что это не низкий жанр, что это просто какой-то жанр, который абсолютно другой. То есть странно слышать это от меня, человека, который чуть ли не визитная карточка, но тем не менее. В тот момент я поехала только для того, чтобы… Понимаешь, когда первый раз мы вышли на сцену, в Волгограде, 7 сентября 1988 года…

Нормально. Жалуетесь на память? Помните точную дату первого концерта!

Я помню потому, что больше помнить нечего, это как дата рождения, единственная дата, которую я помню. Это первый наш концерт, выступление «Комбинации», уже как бы где мы заявлены, как артисты. Не просто как щенки, которые там, возьмите нас, пожалуйста, а тут уже как бы нас взяли, все. И мы первый раз вышли. И когда ты уже понимаешь, что дело даже не только в той музыке, которую ты поешь, дело даже не в том, как ты это делаешь, а дело в том, что за всей этой историей существует еще более важная история, это как в авиации человеческий фактор. Это работа с какими-то другими энергиями, понимаешь. Вот когда мы вышли, и сидит там пять, или шесть, или семь, я не помню, огромное количество народу, Дворец спорта, город Волгоград.

Пять, или шесть, или семь тысяч?

Да. И вот понимаешь, вот этот энергообмен, то что ты отдаешь, горящий глаз, не умеющий ничего, но желание дикое не то, что понравиться, а чтобы что-то получилось, а тебе взамен не «ушла отсюда», а наоборот, людям нравится. Люди, они как бы добрые, по сути своей, прекрасные люди. Значит, какой-то отклик, мы чем-то нажали на какую-то кнопку человеческую, и в ответ пошла такая вот семитысячная «вау». И потом, когда я зашла за сцену, я ведь в «Комбинацию» пошла в принципе за деньгами, то есть мне нужно было деньжат срубить по-легкому, и все, и дальше продолжать обучение, и мечта-мечта, может быть, когда-нибудь, концертмейстер или еще что-нибудь, в более высоких каких-нибудь энергиях будем работать. Но когда я приехала домой после этого концерта, когда я села, я поняла, что не то, что физически мне этого не хватает, а то, что это так круто, это ни с чем не сравнимое. Я не знаю, я как бы не сильна в наркотиках, алкоголь как бы все употребляют, употребляла я его неоднократно, но это и близко нет, понимаешь.

Такой степени кайфа?

Такой степени кайфа и такой степени несравнимого какого-то «вау». То есть ты понимаешь, что ты делаешь, для чего ты вообще живешь, ты все понимаешь прекрасно, когда у тебя «вау» вот это вот происходит, кач-кач, туда-сюда с людьми.

А почему это произошло с группой «Комбинация»? В чем был секрет, что, какие нотки вы нащупали, что люди вот начали так реагировать?

Это годами обдуманный ответ. Понимаешь, до нас были же какие-то девчачьи шалости, группы какие-то выходили.

«Мираж» был.

Нет, ну он не девчачий, он миксовый. Я имею в виду группы какие-то «Москвички», что-то еще такое. Ну, во-первых, это был какой-то такой, еще постсоветский душок от них от всех, хоть они там и одевались, и двигались, но музыка еще какая-то была постсоветская. Такое ощущение, что Худсовет подписал, ура, мы теперь споем. Ну, какой-то был такой осадочек. А у нас же в работе свобода, все свобода, что хотим, то поем. Уже время такое, нам повезло жутко со временем, потому что 1988 год, это когда все ломается, еще непонятно, что там вырастет, не вырастет, что хочешь сажай, а там глядишь, что-нибудь взрастет. Понимаешь, мы были теми самыми, которые вот сидят в зале. Вот у меня до сих пор остался вот этот шлейф комбинашечный, я не могу на сцене хорошо выглядеть, я не могу хорошо одеваться. Как только я одеваюсь «от кутюр», одета-переодета, стилистами намазана-наделана, люди чувствуют во мне какую-то фальшивинку, какую-то какашечку, потому что это не она. Вот мы в «Комбинации» потому что мы выходили с пергидрольными волосами, мы выходили в драных колготках, мы выходили с юбками, сшитыми из шторки. Мы тогда не понимали, что это «вау», что это круто, это классика, оказывается, из шторки шить себе одежду, это, оказывается, еще вон когда было, мы всего этого не знали. Мы были точно такие же, которые сидят в зале или за экраном, тем самым давая им надежду, что у них тоже может быть все круто, понимаешь.

Сейчас мы посмотрим фрагменты выступлений группы «Комбинация», живая иллюстрация того, о чем сейчас рассказывает моя гостья.

С драными колготками? Давай посмотрим.

Моя сегодняшняя гостья Алена Апина в том момент, когда мы демонстрируем вот эту вот нарезку, подпевает ей, что крайне редко случается с моими гостями.

А я тебе объясню, почему. Потому что у нас и мысли не было о том, что все эти песни проживут такую долгую жизнь, тридцатилетнюю практически. Я недавно, так сложилось, за длинным рублем мне пришлось петь на свадьбе. То есть это раньше все говорили, боже мой, я пою, а он ест! Это кошмар! А сейчас, господи, дайте только попеть, пусть они едят, пусть они что хотят делают. Значит, на свадьбе, то есть я была там как бы звездой такой, основной-основной, уже под десерт. И когда я вышла посмотреть, жениху-то, наверное, лет 18, а невесте, наверное, и того меньше, и такие же гости сидят. И я так вышла, говорю, вы в своем уме, вы меня к кому пригласили? Я думала, там серебряная свадьба или еще какая-нибудь. Они говорят, ну не знаем, ну как-то вот вы такая веселая, может быть, это самое. Я говорю, что я там петь-то буду. И мне впервые, знаешь, я как бы не робкого десятка девушка, мне стало страшно выходить на сцену, я с этим давно договорилась, я знаю все тропинки, как с этим бороться, все понимаю. А тут мне стало прямо вот «не пойду», что вы меня, под нож хотите, я не пойду. Я говорю, они же дети, они не знают, кто такая Апина, по большому счету, тем более песни. Ну, короче, длинный рубль, он решил свое дело. Я вышла.

Дети, которым в два раза меньше, чем песням. Как они отреагировали?

Ты не представляешь, Миш, они пели вместе со мной, они все песни знали. К третьей песне, я поняла, так, ну-ка раздвиньтесь, сейчас я пойду туда, сейчас мы с вами споем. Для меня это было так неожиданно.

Ну время от времени, когда у нас случаются какие-то дискотеки, которые ведут наши ребята с «Дождя», тут средний возраст лет 25, там звучит, как правило, очень модная, такая трендовая музыка. И потом вдруг «Американ бой», и все вскрываются на танцполе от счастья. Какие-то теплые воспоминания с этим связаны…

Секрета этих песен я не знаю. Ну может быть, секрет там один, что их делал очень профессиональный человек, музыкант от Бога. Он закончил консерваторию по двум специальностям, как композитор и как пианист, он не может, наверное, делать что-то совсем уже плохо.

Но вот в этом, по-вашему, нет никакого совка? Или он есть?

Прямо вот совка-совка, который мы привыкли совок-совок, в том виде, в чистом какашечном? Нет. Там есть другое, там есть не то, что кураж, там есть такая крокодилинка совковая, понимаешь, вот она есть. А все остальное, это другая история. А потом, сочетание голосов, очень необычное, звучащее как унисон, два совершенно разных голоса. Ну, там много чего есть, и ты понимаешь, до сих пор аранжировки, которые мы делали тогда, мы их практически не переделывали. Я пою эти песни, до сих пор в работе у меня и «Бухгалтер», и все, что угодно. Ну чуть-чуть мы их подмоднили, чуть-чуть, потому что люди сейчас уже привыкли к совершенно другим частотам. А всю аранжировку оставили. Чтобы аранжировка жила 30 лет, это извините меня, только у «Битлз» по 70 лет живут аранжировки.

О, серьезная планка.

Планка, не планка, но факт.

Просто очень часто ты слышишь объяснения того, что мы же просто зеркало, которое отражает тех, кто по ту сторону зала или экрана, в случаях, например, совершенно чудовищных. Например, вечное шоу «Дом-2», которое, на мой взгляд, представляет из себя самую чудовищную пошлость, которая только может быть.

Я не понимаю, о чем ты говоришь, я не знаю. Но я понимаю, что есть такое.

Каждый раз, когда продюсеры пускают в эфир или на сцену что-то очень простое, базовое, то они говорят, мы просто отражаем тех же людей, которые сидят в зале. Это, к сожалению, часто приводит к занижению планки. Ведь есть постоянно у людей, профессиональных музыкантов, есть внутренняя, я уверен, потребность эту планку чуть-чуть повышать, но не на самые низменные уровни ее возвращать. Есть такое противоречие внутри, артистическое?

Понимаешь, судя по твоей вот логике, у нас сейчас настолько планка народа рухнула, потому что даже «Белые розы», они считаются сейчас, слушаются шедевром. А в тот момент, когда они только появились, я помню, что мы работали на параллельных площадках, «Белые розы», вот тогда это был просто рвотный для меня порошок, я просто бежала к унитазу, уберите, не могу слушать, боже мой. А сейчас для меня это просто какая-то песня, выдернутая из каких-то других миров, понимаешь. Не такая уж она простая и мерзкая, она другая. И вот для нашего уха, для нашего времени, эта песня, она не совсем какая-то помоечная. Она культовая.

Я прочитал в каком-то интервью у вас, что был период даже съемных квартир и даже ночевок на вокзалах.

Ну конечно, что значит, период. Это старт такой был, стартап. Не хотите продать стартап?

Это в Москве уже?

Вот такой у нас был стартап. А что делать, мы приезжали с каких-то больших, начали мы у Сережи Минаева. Сергей Федорович Лисовский, всегда буду говорить, дай бог вам здоровья, процветания, я не знаю, чем вы сейчас занимаетесь, если курами, пусть у вас куры колосятся, я не знаю, пусть коровы табунятся, а если еще чем занимаетесь, пусть у вас всегда все будет, потому что если бы не вы, я не знаю, чтобы сейчас было со мной.

Да? То есть это без тени иронии? Искренне чувство благодарности?

Конечно. Абсолютно без тени иронии, это человек, которому я низкий поклон всегда буду бить, потому что когда Шишинин приехал в Москву, Саша Шишинин, продюсер «Комбинации», в принципе он все придумал, и он все воплотил, и записали мы первые песни, он продал свою машину, ушел из ВЛКСМ, где он работал, комсомола этого. И все, что у него было, он все вложил в кассету, снятую с нами, и ходил по всем, продюсеров тогда не было, но люди, от которых много что зависело, по телевидению, по каким-то промоутерам. Сейчас мы понимаем, как это называется, а тогда их еще найти надо было. И он ходил по всем-всем, и все ему говорили, что мальчик, это нет. Один сказал прекрасную фразу, что убери этих лохушек, ты-то нормальный парень, лохушки эти, уйди-уйди. Это был мой будущий муж, с тех пор я ему забыть этого не могу.

Даже так было? Такая история?

Даже так. И единственный человек, который посмотрел, подумал, и сказал: «Давай попробуем», это был Сергей Федорович Лисовский. Так мы попали к Сереже Минаеву в программу «Дискотека на колесах». Ну и все, и оттуда мы стартовали. Так они же, мы все приезжаем, мы расходимся с поезда после нескольких концертов, мы все уже подружились, это уже семья такая, артистическая, как бы все здорово, весело, тусовочно. Все говорят, ну пока-пока, в шесть утра где-нибудь на Казанском вокзале. Ты домой? Да, сейчас поспим, вечером-то улетать. У нас такая же история, мы же все в одной команде. Они домой, а нам куда? А мы на соседний вокзал, на Павелецкий, поспать, понимаешь. Ну а что делать?

Вы вдвоем? Все девочки?

Почему вдвоем? Все девочки и плюс еще Саша Шишинин и плюс еще.

Ну а как же продюсер, что же продюсер?

Какой продюсер, тогда не было такой профессии — продюсер, был человек, он в таком же положении был, как и все. Все, что было, он потратил на записи, на какие-то вещи, которые необходимы были.

Скамейки на Павелецком вокзале еще помнят теплоту ваших тел?

Да. Очень смешная была история, знаешь, про помнят. Несколько лет назад, на Новый год работа, я говорю, хорошо, ладно, работаем, работаем. Прекрасно, когда есть работа. Я говорю, где работаем? На Павелецком вокзале. Я говорю, в смысле? Ну, в общем, какой-то очень такой человек, вот ты говоришь, скамейки, давайте повесим на них что-нибудь, вот с такой же мыслью какой-то человек закрыл половину Павелецкого вокзала, сделал там ресторан, и Новый год он там отмечал, как человек, впервые приехавший, ночевавший там, а теперь он пан, король всего мира, и теперь он тут, на Павелецком вокзале, и пели там я, другие артисты. Он сидел там с друзьями, его прямо перло, какой он крутой!

Я снял вокзал!

Я сделал вокзал! А говоришь, какую-то там табличку на скамейку.

А был такой момент, когда просыпаешься знаменитым?

Да. Но это уже было потом. Понимаешь, «Комбинация», это был такой двуглавый орел, которого все слышали, но никто не видел. Телевизор, понятно что как бы… Тогда очень много было всяких групп, но не было такой культуры восприятия музыки через телевизор, не было еще. Она была чисто слуховая, то есть все ее пели, все прекрасно знали песни, но как выглядит тот или иной исполнитель. Когда в Москве люди ели по карточкам, карточка москвича, у нас, естественно, взять-то негде было. А сосиску очень хотелось съесть. И вот ты приходишь в магазин, начинаешь выпрашивать эту сосиску или просить кого-то купить, что не всегда получается. И ты понимаешь, что эта сосиска сейчас тебе обломится, а сидит кассирша, у которой магнитофон, у нее шарашит там «Бухгалтер», «Американ бой», и ты не можешь к ней подойти и сказать: «Тетя, это я пою!». Она же тебя пошлет, скажет, девочка, иди-иди. Поэтому знаменитой, как персонаж Алена Апина, я проснулась, уже спев «Ксюшу». Потому что я помню тот момент, когда я иду по улицам, и вот реально из каждой форточки звучит эта «Ксюша», и я понимаю, что мне уже надо надевать очки, потому что люди как-то задумываются, проходя мимо меня. Ну конечно, то, что звучит везде, я уже как-то к этому привыкла почти, но то, что люди начнут оборачиваться, вот это для меня было… И тогда я поняла, что окончательно сложилась сцепка какая-то, по Ленину, должна произойти. В общем, произошла, в тот момент. К 1991 году.

То есть образ визуальный с фонограммой сложился?

Да, сложился с голосом.

Какие нужно было в ту пору приемы знать, каких нужно было людей знать, чтобы попасть на телевидение, в программы?

Без понятия. Ты понимаешь, мне очень повезло в жизни, что у меня всегда за спиной стояли такие мужчины, правильные мужчины, с точки зрения такого, космического понимания, что такое мужчина, который должен всегда ограждать женщину от каких-то проблем, не загружать ее башку лишним и так далее. Пусть он даже об этом не говорит, хотя женщине нравится, когда говорят там какие-то вещи. Что в «Комбинации» Шишинин, к кому он там ходил, кого просил, кому носил конфетки, кому носил взятки, мы не знаем, но что-то там происходило, на каком-то этапе, однозначно. Ну, а после, когда я ушла, за мной стоял Александр Борисович Иратов, уж это не тот человек, который будет мне рассказывать, как, чего, куда.

Куда и что делается?

Куда, что и как делается, да, а мне совсем не хотелось спрашивать. Мне очень хочется до сих пор верить в то, что я такая гениальная, я такая хорошая, я такая долгожданная и любимая временем…

Что нигде ничего не требовалось никому?

Вообще, что вот он просто приходит и говорит, вы знаете, вот, а ему — да заходите, Александр Борисович, да как же мы без вас жили. Вот хочется жить такой иллюзией, и она прекрасна.

А разрыв с «Комбинацией», это было болезненно или…

И для меня, и для них, конечно, болезненно. Потому что это было совершенно неожиданно, это был шаг не просчитанный, а такой, спонтанный. Но я понимала, чисто биологически, физиологически, что если я сейчас этого не сделаю, я потом очень пожалею.

Откуда это могло, вроде все же хорошо складывалось.

А все прекрасно было, мы готовились ехать в Швейцарию на гастроли, мы записывали альбом на английском языке. Любовь, ты же понимаешь, весна, любовь. Что творится в башках у людей в это время, это же невозможно понять. Но у женщин, а тем более, у женщин, которые работают со звуками, с ушами, у них очень развита вот эта штучка, которая слышит что-то там больше, чем надо. Интуиция, я не знаю, звоночки какие-то. Мы развиваемся в таком вот направлении. И я вот просто была уверена, что мне вот сейчас нужно, обязательно вот сейчас. Хотя в принципе Александр Борисович Иратов это не идеал в том плане, в тот момент я вот таких мужчин, с золотыми цепями, в костюмах Адидас, ну совсем не мой случай, понимаешь. Это только потом, когда мы с ним стали уже и разговаривать, и вместе жить, я поняла, что это просто фантик, а конфетка-то совсем другая. Но надо же было хотя бы и фантик полюбить, а тогда я понимала, что даже за этим фантиком мне надо идти, потому, что я не понимала, почему. И поэтому я в общем так и сделала кучу всяких глупостей, и ушла из «Комбинации». Ну, что ж.

А как они с Лисовским решили все?

А в то время уже не было Лисовского, там был Шишинин. Лисовский был просто на первом этапе, который нам помог, и все. А дальше мы там работали с Женей Белоусовым, у нас очень много было таких вот...

Можно ли было, я часто задаю себе этот вопрос, в том момент представить себе, что Лисовского ждет впереди вот такой вот поворот судьбы? Что он будет сенатором?

А можно было. Потому что я всегда знала, что касается лично меня, моей оценки этого человека, глаза боятся — руки делают, человек не боится делать какие-то шаги неординарные, и он очень интуитивно развит, он слышит, мне кажется, и не боится делать какие-то такие вещи. И у него как бы все получается, слава тебе господи.

Ну, про данную его деятельность, вот нынешнюю, я точно не могу судить, но точно, все что в музыке, и с этой дискотекой «У ЛИС’Са», и продюсерской деятельностью.

Это прекрасно.

Девяностые без него представить вообще невозможно.

Невозможно представить.

У нас на «Максимуме», мы же делали еще много танцевальных всяких программ, вот «Фонарь», там был Саша Нуждин. И они стали там, на этой дискотеке «У ЛИС’Са», выступать. И мы даже когда церемонию делали, Fanny Hause Dance Awards, мы в «Олимпийском» ее делали, это тоже сейчас сложно представить, как можно заполнить арену «Олимпийского» просто на диджейскую музыку вообще, тем не менее такое тоже было. Несколько важных артистов, с которым вас свела судьба? Я хотел бы, чтобы вы их вспомнили и рассказали о том, как вы встретились, как пересеклись. Например, Мурат Насыров, светлая память.

Ты знаешь, светлая память, да. Понимаешь, когда ты попадаешь уже туда, за бэкстейдж, когда вот в Волгограде.

На кухню.

Это не кухня, это другой мир. Я не хочу сказать, что это праздник, но вот это вот как моя рыба, которая вот открывает рот, и тут тебя в воду «бух!», ты выдыхаешь, и ты плывешь!

То есть настолько ощущение счастья и комфорта в музыкальной тусовке?

Ощущение счастья и нужного места для меня, абсолютно, там. Когда я до сих пор попадаю в какие-то большие, сейчас это очень редко, сам знаешь, большая редкость какие-то большие сборища, где собираются, и ты попадаешь за кулисы, идешь в гримерку к одному, другому, стоишь за сценой, готовишься, смотришь. Это просто, знаешь, такие почесунчики на сердце, такие «вау-вау-вау», и оно начинает как-то по-другому работать, не знаю. Это абсолютно моя. И когда ты попадаешь уже не как зритель, ой, а дайте автограф, а ты попадаешь уже как равный, и на людей там всегда везет. Первое впечатление, конечно, Сережа Минаев, замечательный, веселый, прекрасный, все что там происходило, прекрасно. Царство небесное Жене Белоусову, с которым мы тоже долго работали, где-то около года ездили в его программе уже.

Я помню, проводились эти концерты, у него, по-моему, было 4 или 5 песен.

У него было 6 песен. Потому стало 7.

И значит, он выезжал на стадион, пел одну песню, потом еще, и потом еще одну «на бис». И все, и стадион в полном восторге.

Да, и там куча всяких артистов начинающих, типа «Комбинации». Он был настолько здравомыслящий и осознающий, баз пафоса, без всяких таких «я артист», он абсолютно осознавал свое место и то, что он делает, и это как-то его веселило, по-хорошему.

То есть самокритично к себе относился.

Абсолютно, он трезво относился к себе. Конечно, очень печально, что он так рано ушел. Я думаю, что наверное, он мог бы сделать больше, если бы захотел. Но он, наверное, мне кажется, ну, времени не хватило, что об этом сейчас говорить, человека нет. Например, встреча с такими людьми, как Андрей Макаревич.

Да, вот я прочитал восторг по поводу попадания на концерт Макаревича и к Гарику Сукачеву.

Нет, это были Лужники, еще старые Лужники, и они работали перед нами. И я помню, что у нас на бас-гитаре играла девочка, Оля, вот для нее Макаревич был все, конечно, я то же самое, открыв рот, но для нее это было прямо очень все. И она подбежала к нему, чтобы взять автограф, он понимает, что это тоже артистка, потому что она стоит с веслом, с гитарой, и где-то у него там что-то сложилось, что да, наверное, начинающая какая-то девочка. И она говорит: «А можно расписаться?». Единственное, она тогда курила, и что она нашла…

Пачку?

Это спичечный коробок. Миша, ты не поверишь, она всю жизнь его хранила. Я не знаю, сейчас хранит или нет, но она всю жизнь с этим коробочком, «вот Андрюша расписался». Как-то вот, понимаешь, а потом там какие-то разговоры общие, тот же самый «Кинотавр», куда мы часто ездили еще в те времена, там общались. И вот там же на этом концерте «Бригада С» тогда выступала, и я никогда не забуду, как этот клавишник, понятно, Гарик там поет, и все здорово, это все на разрыв, и все это «вау», но я смотрела на клавишника, который стоял-стоял, играл-играл, потом раз, какая-то пауза, ни с того, ни с сего, у него тут пластмассовая сабелька висела, это 1989 год, это придумать такое. Мы не то что увидеть, мы представить себе такое не могли, такая свобода фантазии. Надо делать какие-то вещи, которые, вот тебя прет, и ты их делаешь, это же так круто, нет никаких ограничений, нет никаких «нельзя», «партия сказала», еще какая-то другая чушь. Он вот эту сабельку, какая-то желтенькая сабелька у него была, и он как на коняшке пропрыгал все, опять за клавиши, сабельку эту «ух», и дальше пошел играть. Для меня это было «ой, и так можно», это супер, понимаешь. Какие-то такие элементы не то что шоу, а какой-то другой свободы, другого какого-то праздника, ощущение себя на сцене. Это было потрясающе. Ну и конечно, по работе, Мурат Насыров. Он работал в «Союзе», в то время, и я тоже подписалась у него там всякие…

Это был в то время один из главных лейблов страны, если не самый главный.

Да, и ты знаешь, один из немногих, который до сих пор сохранился, как ни странно. Да, они до сих пор выпускают пластинки. Вот я скоро иду на вечеринку, на танцы, мне вчера позвонил парень, пригласил меня на танцы. Он сказал: «Пойдешь на танцы?». Я говорю: «Господи, да с тобой на край света пойду». Это был Вовка Крестовский из Uma2rman, у них наконец-то вышел новый альбом, который они долго-долго вымучивали.

Он меня тоже точно звал, я сейчас вспомнил, но вот только я пойти не могу.

А я говорю: «Что там будет?». Он говорит: «Ну танцы будут». Я говорю: «Вовка, я побегу на танцы. А кто выпускает?». Он говорит: «Союз». Мои все последние пластинки — в основном «Союз». Они из немногих, кто сохранился. И им нужно было, потому что понятно, «Электричка» звучала и будет звучать, и у Мурата «Мальчик хочет в Тамбов» это тоже уже, но они вот уже звучат, и уже начинают медленно…

Уходить.

Чуть-чуть спадать. Надо было срочно придумать какую-то историю. И я помню, что мы — Мурат, я, «Агата Кристи», или еще кто-то — мы в автобусе колесили, назывался «Союз 21», что ли, по Уралу…

Сборник.

Сборник, да. И мы катались, было очень весело и здорово.

С «Агатой Кристи»?

С «Агатой Кристи». Да, мы ездили в одном автобусе, прекрасно себя чувствовали. И мы что-то сидим и думаем: «Надо сделать какой-нибудь каверок». Тогда еще мало кто делал их. Я говорю: «Надо сделать какой-то каверок, что-нибудь такое». Он говорит: «Ну какой?». И вот мы с ним сидели и думали, думали. Я говорю: «Слушай, помнишь такую Teach-In?». Он говорит: «Что это?». Я: «Teach-In, точно». И кто-то из «Агаты» тоже сказал: «Слушайте, классная песня». И вот это «динь-диги-дон». Я помню, что я написала слова. И Мурат говорит: «Дай мне хоть одну строчку». Я говорю : «Не дам. Я тебе не дам ни одной строчки. Я написала слова — я буду их петь». Он мне там поправил два словечка, так она и вышла эта песня, и все, и поехали дальше. И опять «Мальчик хочет в Тамбов», «Электричка», и плюс еще «Лунные ночи».

Вы дружили по-человечески?

Мы очень дружили. Ты знаешь, наша последняя встреча была вообще какая-то глупая, какая-то дурацкая, мы с Сашей, мужем, едем на машине, стоим на светофоре, и рядом с нами тоже останавливается машина, и Мурат. Мы уже вместе не работали давно, мы редко виделись после, не оттого, что перестали дружить, но жизнь такая, его в одну сторону повернуло, меня — в другую. И мы открыли на светофоре окна, «привет» — «привет», а он так посмотрел, он за рулем, а тут сидит Наташа, его жена, и он: «Смотри, смотри». А Наташа беременная, она как раз тогда была беременна Акимом, говорит: «Скоро, скоро». И в общем, как-то так. Вот это была наша с ним последняя встреча, когда мы с ним виделись. Нет, он был замечательный, и очень много всяких смешных историй. Я до сих пор, у меня есть такая фраза, которой нет ни у кого, то есть если у кого-то услышишь, значит, она от меня, она называется, вот когда вот что-то делаешь, думаешь, хочется сказать какое-нибудь не очень приличную, неэфирную тираду, там что-то не получается, «эх, е...», а понимаешь, что… А у меня такая присказка — «эх, ё-калды-булды», это очень смешная была.

Ё-калды-булды.

Ё-калды-булды, да, это придумал Мурат, потому что где-то на гастролях мы с ним сидим, и мы знаем, что сейчас должна прийти журналистка какая-то. А мы сидим в гостинице, в холле, и мы знаем, что она должна прийти. И мы что-то пока заболтались, тра-та-та-та, и он мне что-то начинает говорить: «Да ты понимаешь, вот этот, это же...». И хочет сказать это слово, и видит журналистка стоит с диктофоном уже давно, уже слушает.

Уже наготове.

И он: «Это же ё-калды-булды». И откуда это взялось, это была такая ржака, и мы стали смеяться, и журналистка тоже поняла, что только что родилось что-то такое.

Родилось, да, я слышал «ёкарный-бабай».

Ёкарный-бабай, ёжкин нос. Но ё-калды-булды это насыровское.

А вот общение с прессой в девяностые годы, вот эти журналисты, которые брали интервью, газеты, которые публиковали чарты, что из этого запомнилось? Например, важно ли было, какое место занимает песня в «Московском комсомольце», например, в «Звуковой дорожке»?

Ты знаешь, наверное, было важно для продюсеров, для всего чего-то такого. Ну клево, когда ты хотя бы в десятке, не обязательно первый, первым невозможно всегда быть и, наверное, не нужно. Для меня самые мои любимые музыканты, которых я очень люблю, они никогда даже не были там… Но они великие, они прекрасные и обожаемые. Для продюсеров, наверное, да, это какие-то маячки, в какую сторону надо двигаться, и так далее.

Было какое-нибудь особо запомнившееся интервью?

Да, конечно, это было. Это любимое интервью как раз с Муратом Насыровым, газета «Семь дней», или журнал, где написано, что я ушла от Иратова, а он ушел от Наташи, и мы с ним в задумчивых позах сидим на моей даче, и там чуть ли не «ой, какая любовь», ну, в общем…

То есть в общем, высосанная из пальца история. Меня всегда поражает, как они, откуда они…

Меня тоже поражала. Причем чуть ли не на четырех разворотах, с картинками, со всеми подробностями, чуть ли не там, как это, понимаешь. Чуть ли не инсульт случился у муратовского папы, который был очень верующий человек, они уйгуры мусульманские, и какой-то пост даже занимал религиозный. У меня, я человек-кремень, женщина, с которой берут пример, все, кто хочет разводиться, или блудом каким-то заняться, смотрят и говорят: «Вот есть Апина». Надо, надо все-таки…

До тех пор, пока там все в порядке, мы не имеем права, шаг влево, шаг вправо.

Это большая редкость, конечно. Меня иногда даже тяготит, но назвался груздем, ты же понимаешь, что все уже, никуда. Поэтому это моя такая репутация, и тут «ба-бах!», все, все рухнуло. И мой муж естественно, стал говорить: «Сейчас я буду звонить, будем в суд, все дела». Звонит он при мне редакторше, и говорит: «Вы что?». И дальше начинается ё-калды-булды и прочие эпитеты. А на что редакторша говорит: «Саша, мы же когда тебе звонили, интервью брать, тебе сказали, попросили, где снимать, ты нам сказал — на даче. Мы поэтому...». — Ну действительно, съемки были с моей дачи. — «Ты же нас сам туда позвал», он говорит: «Да, это я, конечно, помню. Что ж я дурак, я, конечно, все помню». — «Ну, а дальше. Ты что, ничего не помнишь?». Он говорит: «А что такого?». — «Мы же тебя спросили, Саш, о чем говорить? А ты сказал, да пишите все, что хотите». И они это приняли…

Как руководство к действию.

Да, абсолютно. И они написали все, что хотели. И понимаешь, прошло, сколько лет прошло, уже Мурата нет долго, а эта история вообще уже поросла мхом. До сих пор, вот они несколько лет назад печатали «Сотня самых любимых популярных певиц», чуть ли не девяностых-нулевых, меня там даже нет. Они никогда в жизни не упоминали не то что там обо мне, о моих песнях, а вообще о людях, которые меня окружают.

То есть вы стали персоной нон-грата, которую прокляли, и не допущена теперь на страницы?

Конечно, потому что мы везде говорили о том, что сволочи какие, то есть понимаешь, они считают, что мы сволочи какие, вы же сказали, пожалуйста, вот руки развязаны, делайте, ну в общем, как-то так. Поэтому вот такие общения с прессой.

Прекрасно. Какая была вот такая гастроль, когда вы могли обернуться вокруг, и сказать себе: «Господи, как я попала вот сюда?» То есть самые экзотические места, в которые заносила гастрольная судьба.

Ты понимаешь, это самая смешная история, это случилось не с мной, а случилось с Катей Семеновой, она же начинала как бэк-вокалистка у Юры Антонова, и один раз она вышла на сцену, просто забыв надеть юбку. Не от того, что она сошла с ума, а вот, понимаешь, это уже одинаково, и она уже все, спел-ушел в гримерку, спел-ушел в гримерку, ну это просто зомбирование такое. И она в какой-то момент — все, я пошла.

На автоматизме, доведено.

Абсолютно. И она пошла, встала и понимает, что она стоит в кофте и в колготках, это было…

Интересно, что она предприняла. Она не прекратила петь? Она допела до конца песню?

Я даже не помню, дальше мне как-то не очень было интересно, сам факт был интересен. И такая же с ней история случилась, после чего она решила уйти со сцены, глобально для себя в голове, потому что она вышла на сцену, посмотрела и поняла, что она просто больше не может петь, она не может вспомнить ни одного слова, потому что одни и те же песни уже такое долгое время, и уже одни и те же приемы, уже просто не то что скучно, это уже просто невозможно, отвратительно. Я ее, честно говоря, не понимаю. Потому что мне это до сих пор доставляет огромную радость,хотя тоже уже скоро 30 лет я этим занимаюсь. Но все люди разные. А что касается каких-то экзотических таких вещей, я помню, что мы ездили куда-то чуть ли не на Баренцево море, черт его знает куда, какой-то самолет был такой кукурузник жуткий, мы с концертами какой-то подписали тур такой страшный. И нас предупреждали, что будет так тяжело, и мы едем, едем, и пилот открывает дверку и говорит: «Курить не хотите никто?». А мы, там еще какая-то администрация с нами едет этого края, мы говорим: «Да нет, после». А потом смотрим, а у него окошко открытое, у пилота. Открытое окошко и он курит. Я думала, боже.

А что это у нас за черный дым сзади?

Караул. А потом мы смотрим, люди из администрации, они говорят: «Ребят, а может, поесть что?». Они достают бидоны со щами, в этом самолете начинают это хлебать.

Беляши.

Яички.

Курочку.

Ну, как-то ладно, думаю. Причем это нормально, так хорошо, здорово и причем это не…

То есть не то что артистов везем, произвести впечатление.

Да, это не каменный век, не горбачевские времена, нет, это не так далеко мы от этого ушли. И я помню, что мы приехали в какой-то город, все мне говорили, ты там будешь первая. Я говорю: «Ну не может быть такого места в нашей стране, где я буду первая. Кто-то до меня из артистов или был, или я там уже была». Тут как бы так. И я говорю: «Вот сейчас тут спорим». И приезжаем, какое-то вообще Баренцево море, красота какая-то лютая, какое-то место, и стоит какая-то сараюха, там это же ДК, люди, ты понимаешь, стоят они, места им не хватает, я понимаю, что там нетоплено, но я все равно буду петь, потому что куда деваться. Эти глаза, которые смотрят, приехал артист, понимаешь. Ну что с этим делать? Надо идти да петь, причем петь с большим удовольствием, искренним удовольствием. И когда я вышла на сцену и говорю: «Понимаете, это впервые. Я артист, считайте Робинзоном Крузо, я открыла артистам такое прекрасное место, где живут...». И вдруг там на первом: «Почему это первая? У нас Малежик был». Я думаю, боже мой, значит все-таки Малежик первый.

Я позавчера говорю, сидя за своим столом, что ко мне вы придете в программу, и Света Гуляева, подруга моя, говорит: «Ой, я очень хорошо помню, как я впервые услышала Алену Апину. Мне было 6 лет, это было у меня дома в Свердловской области, в маленьком городке, и родители, очень сильно выпившие, у них много гостей, и они начали танцевать под «Электричку», выстроившись в электричку вот таким клином, бегать по комнатам, и один мужчина проломил стену». Я говорю: «Это как?». Она говорит: «Ну там такая узкая стена была какая-то из ДСП, и он на радостях вот под припев вломился и оставил огромную дыру в стене». Одну вещь, которую я хотел уточнить, я обнаружил в биографии вот такой факт, что вы участвовали в «Голосуй или проиграешь».

Да, мы ездили, прекрасные концерты, чудесные, я никогда не забуду, когда мы…

1996.

Да, мы ездили. Понимаешь, для меня эта шапка, «Голосуй или проиграешь», она… По ней, конечно, я видела, Бориса Николаевича, конечно, я видела прекрасную Наину, все это как бы да, но для меня это как-то, знаешь... Есть вещи для меня более какие-то такие знаковые, когда мы летим на этом самолете, Сережа Мазаев сидит в проходе, достал саксофон и стал играть. Мы приезжаем в какой-то город, и что-то какая-то возня непонятная начинается, не надо, не дадут этого сделать, что-то бр-бр-бр, сам иди в этот зоомагазин. Я не понимаю, что тут такое, а много артистов было. И вдруг я говорю: «А что случилось? Зоомагазин, вообще что такое?». — «Да, говорит, Вовка Пресняков взял в аэропорту какого-то вшивого кабыздоха, и хочет его...».

Щенка?

Какого? Собаку облезлую какую-то, дворнягу такую плешивую. Говорит, хочет ее отмыть, что-то она ему понравилась. И они вот эту собачку забрали, отмыли, мы все там отмывали эту собаку, она оказалась роскошная, а на концерте Вовка с ней вышел, с этой собакой, и подарил ее дочке мэра. Она была счастлива. Представляешь, каково собаке, она ходила, поедала там какие-то…

То есть просто подарил собаке счастье.

И собаке, и мэру.

И мэру, и дочке.

И всем подарил, всем. Понимаешь, из каких-то таких моментов, то, что это было под шапкой «Голосуй или проиграешь», ну, я думаю…

Ну это же должно было быть решение, мотивированное не только гонораром, а просто еще и сознательное. Это же был абсолютно точно политический тур в поддержку Бориса Николаевича, который был в абсолютно катастрофической ситуации.

Абсолютно точно. Я не знаю почему, но у меня нет причин, наверное, для этого, но мне вот на каком-то внутреннем, рыгательном, есть такая кнопка, которую нажимаешь, и тебя тут же фонтаном, вот эта кнопка для меня — коммунистический режим. Вот я не понимаю, он мне ничего плохого не сделал, ну как бы я родилась при коммунистах, я в школу ходила, влюблялась при коммунистах, ну не сидела по тюрьмам, не была активистом, ничего, фоном шла и шла эта жизнь. Но я органически ненавижу это все, вот не знаю почему. И когда вот эти перемены произошли в жизни, когда появилась возможность чего-то другого, я не знаю, для меня Борис Николаевич как-то вот, если вдруг бы случился какой-то поворот в другую сторону, я бы точно уехала, я бы не смогла здесь жить.

Вы понимаете, да, что по всем последним опросам десятилетия последнего, в числе самых великих руководителей Советского Союза и России, Борис Николаевич или Михаил Сергеевич Горбачев оказываются все время в самом конце, то есть народ и страна ненавидят их.

Ну время еще не пришло, Миша. Ну люди, они как дети, ну поймут.

То есть вы верите в то, что историческая какая-то справедливость в оценке этих людей будет восстановлена?

Конечно. Я благодарна вообще судьбе, маме с папой, провидению и всем-всем-всем, кто там нас сейчас слышит, за то, что я родилась именно в это время, то есть на стыке тысячелетий, на стыке столетий, на сломе государств. Ты вот сейчас так полистай биографии каких-нибудь выдающихся, хороших, интересных людей, им не обломилось такого счастья, как нам. А у нас, мы родились в одной стране, сейчас мы живем в другой стране, то есть представляешь, сколько всего прекрасного.

Вот сидя за столом, где-нибудь в гостях, или общаясь с каким-нибудь друзьями или знакомыми, когда вы слышите аргументы о том, что голодала вся страна, они ввергли ее в такую разруху, вы посмотрите, сколько людей осталось без работы, сколько людей осталось без еды. Что вы можете им ответить?

Да ничего я не могу ответить. Ребята, ну это нормальный биологический процесс, потому что… как женщина рожает, это что, это красота? Это прямо такое удовольствие, прямо такая радость что ль? Что для нее, что для ребенка это большой стресс, это большая мука и так далее. Дали родиться чему-то новому, прекрасно, но то, что мы попали в это время, ну а мы выжили, мы современники, нам есть, что вспомнить, нам есть, что рассказать детям.

Что ушло с тех пор из жизни?

Молодость. Вот это, понимаешь, какая-то такая штука, как бы ты ни следил за собой, как бы ты ни занимался спортом, какими-нибудь позитивными практиками, то есть ты понимаешь, что ты держишь свое тело, разум, лицо, внешность в чистоте, то есть ты занимаешься всем-всем-всем, что только нужно, и ты понимаешь, что подходишь к зеркалу, и пока оно радует, ты слышишь вокруг себя какие-то хорошие вещи, то есть значит, ты не дурак, ты молодец, ты идешь туда, ты все прекрасно осознаешь и видишь. Но ты также обязательно ощущаешь, что все это уже не то, не оттого, что жизнь другая, люди вокруг поменялись, но оттого, что прошла какая-то биологическая ступень, она вот где-то там, и туда вернуться невозможно, как бы ты, что бы ты не делал. Вот это единственное, а это нельзя изменить, кроме как по-другому учиться относиться, а это так трудно, это ужасно, это ужасно трудно, но с этим надо что-то делать.

Другого варианта нет.

Да, другого варианта нет.

Как вам кажется, сегодня человеку со своими собственными песнями и со своим творчеством легче стать известным, донести свое творчество до слушателя? Или тяжелее?

Вот ты знаешь, четкого какого-то ответа ты от меня не услышишь, потому что я не представляю, как сейчас. Во-первых, очень задрана планка в сторону… Понимаешь, если в мое время было возможно возникновение таких уникумов, людей, которые стали знаковыми, культовыми, до сих пор любимыми, как Юра Шатунов, как масса всяких таких, до сих любимых, и ездят, и по праву, наверное, Таня Овсиенко, да, не обладает какими-то супер голосовыми данными, но у нее очень много других достоинств, которые для сцены приемлемы. Сегодня так задран профессиональный потолок в профессии, что возникновение таких артистов невозможно, а это плохо, потому что в пласте вот таких артистов есть какая-то другая энергия. Я не хочу сказать, что для того, чтобы сейчас спеть, нужно обладать хорошим голосом, обязательно, потому что программа «Голос» задрала, конечно, планку ужасно, и петь сейчас надо прекрасно, уметь это делать и понимать, что ты делаешь.

Я прошу прощения, что перебиваю, но задрала планку, но никаких больших артистов из этой программы не выходит.

Не выходит.

Абсолютно.

Понимаешь, но и новых, вот таких, как Юра Шатунов, не может появиться, потому что мы теперь…

Избалованы.

Избалованы, и я тебе говорю, что стереотипы другие сложили уже у человека в голове, это же средства массовой информации, они же внедряются прекрасно туда. А возникновение вот таких персонажей на сцене, невозникновение, там очень много другого хорошего, это опять же таки ощущение себя, как и я могу. Ну не все же могут так голосить.

То есть вы имеете в виду, что артисты, которые не обладают супер сверхвыдающимися талантами и способностями, но несут в себе какую-то душевность и простоту, они помогают нации с мечтой, в реализацией мечты.

Душевность, энергию, простоту, доброту, конечно. Я, конечно, не мыслю так глобально, нации, но то, что простым людям они очень много помогали. Помогали, сейчас возникновение такого пласта артистов невозможно.

Понятно.

Они сейчас все технически выверены, они все свое творчество и свою жизнь, свою песню, каждый шаг сверяют с продюсером, со стилистом, с чартами, которые здесь, которые там, как бы такого не сделать, чтобы не просчитаться. А вдруг это будет плохо сразу. Понимаешь, просчет, логика, из слова «шоу-бизнес», «бизнес», то есть раньше это были какие-то взятки, что-то такое, но как-то можно было там кому-то пролезть, начинающим каким-то, и тем самым доказать, что ты. А сейчас невозможно, потому что все как на фабрике, все выверено, все сделано, и не есть это хорошо.

Последний вопрос, который я всегда задаю гостям, если мы сейчас перенесемся в начало всего этого, в конец восьмидесятых, в девяностые, вот сядет сюда Алена Апина, то вы что ей скажете? От чего предостережете? И что посоветуете?

У меня сейчас на подходе пять песен, я так чуть-чуть. Я понимаю, что вам сейчас трудно будет все это резать, но это ваша работа. На подходе пять песен, и я сидела уже буквально вчера-позавчера, демки нарезала, я прекрасно знаю, о чем эти песни, я уже знаю мелодию, я знаю все, мне осталось только вот чуть-чуть совсем дописать слова. Одна из песен называется «Елена». Ой, как она мне нравится. Это песня о себе. Одна из песен называется «Снежная королева». Пока жива Леночка Проклова, я очень хочу, чтобы она у меня там сыграла снежную королеву, страшную такую, прекрасную. А песня «Елена», она про меня, и по сюжету я очень хочу, она такая видео-песня. У меня первый куплет про девочку, которую я очень люблю, со сбитыми коленками, которая с характером дурацким, чудесным, с челкой набок, которая вечно в какие-то влезает, сидит с пианинами, у меня с ней разговор. Вот я сегодняшняя, понятно, что девочку, я попрошу Нину Чусову, она мне обещала. А второй куплет у меня как раз с этим персонажем, о котором ты говоришь. Я обожаю и ту, и другую, понимаешь. Так много всего хорошего, я им так благодарна, они так все правильно делали в свое время, на своем месте. Они прекрасны, они чудесны. И заканчиваться будет клип тем, что мы все втроем стоим перед какой-то дверью, мы знаем, что там. Там та самая последняя Елена. И дверь хочет приоткрыться, и свет какой-то оттуда, а мы удираем, мы не хотим знать, что будет дальше. Ну ее к черту, лучше пусть остается, как есть.