Дмитрий Дибров: «Совок всё еще костлявой рукой тянется из могилы и тянет нас обратно»

Как я люблю свою программу «Синдеева»! Потому что ко мне в гости приходят очень часто мои друзья и люди, которых я очень люблю, с которыми дружу давно, но жизнь редко последнее время сводит. Мне очень приятно.

Когда я готовилась к программе, ― сегодня у меня в гостях Дмитрий Дибров, даже нет смысла представлять, ― то я посмотрела все твои какие-то видеоинтервью за последнее время ― правда, они все случились практически на Дожде ― и получила невероятное удовольствие, потому что я стала вспоминать разные истории, которые в нашей с тобой уже жизни за двадцать лет были. Привет.

Здорово.

Смотри, я начну разговор с нашей с тобой истории, которая случилась между нами в 2002 году. Я на самом деле про нее как-то забыла, а вот когда сегодня ждала тебя в гости, вспомнила и поняла, что я не могу с тобой об этом не поговорить.

В 2002 году проходила «Калоша» в бассейне «Чайка». Это была, по-моему, десятая или какая-то уже «Калоша», собственно, у нее был уже достаточно известный, раскрученный бренд. Все эту премию любили. Это премия за самые сомнительные достижения в шоу-бизнесе, на которую номинировались в разные годы разные люди, и каждый раз это такое шоу, спектакль одного дня.

И вот там была номинация «Вездесующий», и там был номинирован, наряду с Максимом Галкиным… забыла, кто был еще, Дмитрий Дибров. Так вот, значит, по законам этого жанра это не просто номинация, а это каждый раз какой-то перформанс. И был огромный портрет твой. Так как это бассейн «Чайка», огромная вышка, наверху стоял человек с портретом, женщина. Она кричала: «Я люблю тебя, Дима!». Портрет загорался, это был трюк, и вместе с портретом, значит, эта девушка прыгала в воду.

Всем было весело и вообще была веселая «Калоша», но после этой церемонии, я знаю точно, и мы это с тобой потом обсуждали, ты обиделся очень сильно, обиделся так глубоко. В общем-то, через какое-то время ты пропал практически из эфира, ну вот так случилось, да? И многие люди как-то увидели в этом какой-то символизм, да, что случилась «Калоша».

Дим, я хочу вот тебе честно сказать и публично сейчас при всех попросить у тебя прощения, потому что я потом очень сильно переживала вообще всю эту ситуацию, потому что я поняла, что мы все тебя любили, мы все с тобой дружили. Нам казалось, это очень весело и смешно, это такая шутка ради шутки, ради вот этого шоу. А потом я поняла, что вот эта неосторожность… как слово твое отзовется. Точно нельзя об этом забывать.

И когда ты исчез с экранов, то я испытывала такое глубокое чувство вины, я понимала, что для меня это был такой серьезный моральный урок, что когда ты что-то хочешь сделать, когда ты хочешь пошутить мимоходом, да, ты подумай, как это потом вообще отразится и на этом человеке, и вообще что будет.

И мне нужно было, наверно, дождаться, когда ты придешь ко мне в программу, чтобы тебе об этом сказать.

Натулечка, ну ты всегда была человеком высоких моральных качеств, и лишний раз ты это подтверждаешь. Я высказал тебе свою обиду не принародно, ибо принародно я съел бы свой язык, если бы попробовал о тебе хоть что-нибудь сказать плохое. Но раз уж ты хочешь принародно, ― а сейчас, Наташенька, ты играешь очень важную роль даже не в медиасфере, а в сущности русского человека, ― ну тогда позволь тебе тоже продемонстрировать благородство. Кто старое помянет, Наташа, тому глаз вон.

Спасибо. Но мне нужно было это сказать.

Спасибо.

Я понимала, вот когда я сегодня готовилась, я поняла, что я должна это сделать.

Ну тут не без, конечно, мистики. Пропал с экрана-то я по другим обстоятельствам. Но я просто имел в виду, что если бы мы, например, были бы в моем любимейшем городе Новом Орлеане, который я буквально месяц назад показал жене впервые, город был в наилучшем своем виде, город-праздник, город-блюз, джаз, город-рок-н-ролл. Это фантастика что за город! К сожалению, он вдалеке от туристических трасс русских людей. Очень бы рекомендовал освободиться от желаний «Лос-Анджелес, Диснейленд, Майами», это всё хорошо. Купите билет до Нового Орлеана. Вот так выглядел бы Ростов-на-Дону, не будь 80 лет уродливого крюка после большевиков.

В любом случае, Натулечка, если бы мы с тобой там бы находились, мы были бы вудуистами. И жечь портреты ― это с мистической точки зрения небезопасно для человека может быть, поэтому своенравная телевизионная судьба так ко мне обернулась. Но это неправда.

Это воспоминание родило вопрос.

Да.

Вот вообще шутить. Ведь сатира ― это всегда ты кого-то заденешь, ты кого-то обидишь.

Конечно.

И вот, с одной стороны, есть, скажем так, причина, которую мы с тобой все понимаем, и даже нет смысла, наверно, уже обсуждать это в сотый какой-то раз, почему практически сейчас исчезла сатира с телевидения, нету политической сатиры.

Над кем можно шутить? И где вот эта грань, да, когда надо шутить или когда надо подумать?

Мы с тобой подошли вплотную к определению понятия «пошлость». Когда мы говорим о юморе, о котором без слез не вспомнишь, мы подойдем к пошлости.

Как и в случае с юмором, так и в случае с другими формами человеческого уязвления, пошлость ― это форма без содержания. Например, если ты матюкнешься в пивной ― это пошло. Ежели ты проматеришься в компании, где будут дамы, только для того, чтобы показать, какой ты мачо, ― это пошлость, это форма без содержания.А вот если ты, например, с таким умом вставишь ядреное словечко, как Венедикт Ерофеев или как Виктор Ерофеев, это не пошло. Вроде бы одно и то же, но употреблено для того, чтобы достичь литературного эффекта. Не секрет, что юмор и мат ― ближайшее расстояние к истине.

Теперь посмотрим на сатиру. Сатира от юмора отличается вот чем: сатира берет юмор на вооружение, но целится в более публицистические сущностные категории, общественные категории, нежели юмор. Это очень сложная ситуация, в которой оказались отечественные юмористы и сатирики после победы капитализма в стране. В самом деле, раньше…

 Почему капитализма?

А как же? Ежели частная собственность, уже капитализм.

Так.

Ведь социализм ― что это? Это когда…

Так а почему тогда сатирики попали?

А потому что если, например, при социализме было понятно, над чем шутить, тогда были три или четыре места, где за это платили, в частности, Всесоюзное радио, программы «С добрым утром» и «Здравствуй, товарищ!», «Крокодил» и, наверно, «Литературная газета», 16 полоса. Вот и всё, сатирик больше никак получать не мог, если только не считать 9 рублей ― концертная ставка.

Там так учили… Почему-то я знаю, мне Лева Новоженов преподавал, как писать, и Боря Гуреев, это руководитель сатирического отдела в «Московском комсомольце», учили, как пробиваться на радио. Требования ― хороший человек попадает в незадачливую ситуацию. Муж в командировке, сантехник у жены ― вот над чем шутили.

Хорошо, это вот только Мишин и Арканов могли себе позволить… Ну, и Жванецкий. Могли позволить себе невероятные выверты.

Теперь посмотрим, что же будет происходить при капитализме, о чем же шутить? Я помню, как потирали свои умные затылки юмористы. Первая идея ― снять всё с Америки. И, например, стали шутить о деньгах. Богатые и бедные ― вот типичный корпус шуток, если ты посмотришь. Рынок сбыта увеличился, но зато…

Сегодня…

Программа «Куклы» ― вот это уже был зародившийся капитализм.

Да, это была хорошая работа.

Вот эти прекрасные десять лет.

Была хорошая работа. Видишь ли, «Куклы», видите ли, они родом из Англии. Там-то возможно, поскольку сама английская нация строится иначе, нежели русская. Это надо посмотреть даже на историю общественной организации Англии и России. Нам так, боюсь…

Видишь ли, как и русская капиталистическая революция 1991 года легла не на подготовленную почву. И поэтому как маятник зашел в ельцинскую свободу, так маятник ровно в эти десять лет, которые ушли на нашу бесшабашную свободу, вернулся обратно.

Прекрасно.

Поэтому и программа «Куклы». Ребята, ну нельзя же… вот как объяснить? Ну ежели ты всю жизнь пил «свиной лимонад» (так французы называли квас), трудно тебя к «Петрюсу» приучить. Это не реклама «Петрюса», однако не бросаю тень на этот прекрасный продукт. Видишь ли, рано. Рано. Вот и «Куклы» показывают нам, что рано.

Но посмотрим на то, каковы сегодня успехи, а они есть. Ну, во-первых, Наташенька, тот ничего не понимает, кто по-прежнему полагает, что как и при социализме, главное ― это то, что делается в Кремле, на паркете и в политике. Это неправда! Это самоуспокоение и аутотренинг. Главное делается у тебя в душе! Ежели ты сам себе скучен и ничего особенного там не делается, ну тогда за новостями следи, это «Батрахомиомахия», «Война лягушек и мышей». Главное происходит у тебя в постели, в доме, в детской и у тебя в душе.

И вот тут мы входим… Слепаков ― №1 сегодня, я считаю, юморист, причем это еще и с песенкой. Ваня Ургант ― безупречно. «Прожекторперисхилтон» ― я в восторге. Почти вся работа ComedyClub, Гарик Матриросян. Послушай, это литература. Послушай-ка ты Гарика Харламова. Можно и похохотать, а можно и подумать. Я считаю, это безупречно.

Да. Другое дело, что опять же, если наблюдать за тем, как шутят американские телевизионные каналы, программы, авторы, то, конечно, основной фокус ― это, конечно, политическая сатира, да.

У политиков-то да. Наташенька! То, что молодой человек женился на даме гораздо старше себя, и вот когда он умер, ей досталось всё его богатство ― вот эта шутка переживет и этого политика, и того, и пятого, и десятого. Шутка принадлежит Андрюше Кнышеву.

Шутить по поводу собственно тебя, собственно человека ― это на всю жизнь! Ты помнишь «Бобок» гениальный Достоевского, когда человек на кладбище заснул, и стали просыпаться мертвецы в могиле? Ага?

Подожди…

Это не политика. Достоевский, будучи изысканным памфлетистом и шутником… Кстати, отклоняясь: если кто-нибудь захочет ребенка приучить к Достоевскому, прекратите совать ему под нос «Братьев Карамазовых». Покажите ему гениальное «Село Степанчиково», берите Достоевского за юмор и за это ушко вытянете всю громаду.

Так вот, ты послушай-ка, как он здорово шутит! Это и сегодня актуально, хотя вроде там про царя-то и ни слова. Я думаю, что наши глупости и мелкие злодейства переживут и этих политиков, как пережили и тех, и переживут следующих. А вот это и есть объект нашего сегодняшнего внимания.

Конечно, я не могу с тобой не говорить про телевидение, потому что телевидение и ты ― это одно целое. Вот смотри, ты в этих интервью, которые, собственно, недавно я смотрела, так или иначе касаешься темы, что вообще образовываться надо и человеку самому, и образовывать надо.

И, кстати, твоя фраза, необязательно зрителю давать изнасилованных, педофилию, то, что мы наблюдаем на том же канале, на котором ты делаешь «Миллионера». Тут даже намека нет на образованность, а наоборот, такое ощущение, что есть политика по оболваниванию.

Эту боль я разделяю. Наташенька, я хотел бы справедливости ради вступиться за друга. И это не песнь о бескорыстной любви к начальству, это песнь о дружбе, которой уже 25 лет. Эрнст с большим вкусом и с меньшим остервенением занимается промыванием мозгов, чем другие коллеги, которые делают это безвкусно, которые делают это так неумело. Поэтому эти, к сожалению, краски сегодняшнего дня присутствуют на «Первом канале», но не так.

И еще одно. Ты говоришь, например, с ведущим флагмана интеллектуального телевидения в стране. Это «Первый канал». Почему флагман? Никаким образом не имею я в виду, что я единственный и что эта программа хоть сколько-нибудь более интеллектуальна, чем гениальное «Что? Где? Когда?». Ворошилова любил, люблю и буду любить до гроба. Как, например, «Своя игра». Это чудесное явление.

Но, видите ли, «Своя игра» ― 7% в воскресенье, в 15:00. Например, «Что? Где? Когда?»… А «Миллионер» ― суббота, вечер, 17% и 18%. Наташенька, ну ты знаешь, может, зрители не все знают, у нас очень важна позиция контрпрограммирования. Мы оцениваем не только ― да и вы оцениваете не только…

Вашу долю.

Собственно программу, но еще также и то, что идет по соседям. Вы представляете, какую гордость я испытываю за свой народ, когда вот это омерзительное башкополоскание, эта антиукраинская риторика оставляется далеко позади в угоде моей программе, где речь идет о Николае II, о Достоевском и Пушкине, где речь идет, в общем, об интеллектуальном. Это прежде всего благодарность нашему зрителю, понимаешь?

А вот еще тоже рейтинг-то этот. Мы говорим «рейтинг», но это сейчас доля. Это не важно никому, в чем разница. Послушай, да ведь она у новостей самых оголтелых вдвое больше ― у интеллектуальной программы. Значит, народ хочет это.

Вот, вот, смотри. Вот сейчас мы подошли, мне кажется, к достаточно ключевому моменту. Многие телевизионные начальники, и не только те, с кем вы дружите много лет, основной тезис такой: послушайте, мы показываем это, потому что это рейтинг, потому что народ этого хочет. Но ты же прекрасно понимаешь это, как, собственно, и они, и мы, что ты показываешь то, что они и хотят. И твой как раз пример доказывает обратное, да?

Мы с тобой вынуждены сейчас воздвигнуть мне памятник вот почему. Джигарханян скажет тебе: играть положительного героя в тысячу раз сложнее с точки зрения зрительской реакции, чем играть злодея. Злодея, дурачка, инвалида очень весело играть, тут и краски интересные приходят. А поиграй-ка ты Штирлица, который должен молчать 12 серий, попробуй-ка это.

К моей чести, должен заявить, и мы с Эрнстом прекрасно отдавали себе отчет, как трудно этого достичь, не дай бог не вторгаясь ни в какую ни политику, ни педофилию, попробовать взять эти 17, которые мы с легкостью бы сделали, если бы я был голый в этой программе, а тут бы еще две близняшки-кореянки с Бескудникова стояли тоже в чем мать родила. Как бы мы легко взяли эти же 17! Это очень-очень трудно. Значит, вот приходится…

Но вы же с Костей дружите. Неужели вы никогда не поднимали вопрос или тему, почему рядом… я сейчас не говорю про новостную повестку, окей. Давай тоже не обсуждать.

 Да-да-да.

Я про шоу. Вот опять же, недавний скандал, который случился на программе

 «Минута славы».

 «Минута славы», на которой вышел мальчик без ноги, дальше последовали комментарии Владимира Познера и Ренаты Литвиновой, после которых разразился скандал. Потом извинение, в общем, наши все зрители в курсе этой ситуации.

И вот у меня-то вопрос на самом деле не столько к Познеру и к Литвиновой, а к продюсерам, собственно, и к руководству канала, что эти шоу в большинстве своем циничны по сути своей? Ты, с одной стороны, вроде как типа показываешь талант человека, и это для него возможность, а с другой стороны, это всегда очень цинично.

Должен сказать, что ты вторгаешься в область, которая проходит мимо меня. Честно сказать, я смотрю только исторический канал «365».

Это ты хорошо сейчас.

Я даже не видел этой программы. Если бы я ее смотрел, мне было бы легче это обсуждать. Может быть, ты не будешь против, если я попрошу тебя вызвать тех, кто, собственно, работает в этом развлекательном телевидении?

Видишь ли, это не касается инвалидов. Наташа, это очень тонкая тема. Знаешь, мне представляется, если внимание к инвалидам, даже включая выдвижение нашей кандидатуры на «Евровидение», приведет хоть к одному подъему в подъезд, будем считать, уже не зря.

Если только мы начинаем об этом говорить, пусть даже в таком скандальном ключе, если это приведет хотя бы к одному троллейбусу, где будет ниспадать такой пандус для въезда коляски, уже хорошо. Спасибо, что хоть вспомнили. Мы же не представляем себе, каково жить человеку, который не ходит и не видит.

А вот затронули так или иначе тему, связанную с Украиной.

Да.

У тебя там много друзей. Как ты это переживал вообще?

Ужасно.

А сейчас?

Ужасно. Более того, знаешь ли, ближайший мой друг, его семья… Достаточно сказать, что его дочь, я, например, приветствовал в начале большой жизни, потому что она заканчивала десятый класс. Я прямо прилетел в Киев, как будто родственник.

Знаешь, был эпизод еще, было этой девочке лет 12, что ли. И я сказал: «Ребят, приезжайте в Москву, я вам хоть покажу, что это такое, а то вы всё привыкли, открытка на Новый год, Кремль, Спасская башня. Я вам покажу булгаковскую Москву, ведь не видели». Наверняка же делались экскурсии украинским школьникам, я покажу шемякинский памятник «Дети ― жертвы пороков взрослых», который нигде никогда не демонстрируется, а ведь он гениальный. И так далее.

И эти даже несколько семей, друзья, выросли же вместе, они приехали. Я им показал в течение нескольких дней Москву, и даже профессора играли на роялях для них, и даже художники открывали свои мастерские. Они увидели Москву иной. Булгаковскую, повторяю, Москву, цветаевскую Москву. И я помню, эта девочка: «Дядя Дима, я теперь совсем иначе, это мой любимый город теперь». И так далее.

Вы знаете, вот сейчас, сейчас эта девочка выходит замуж в июле. Я же уже как родственник получаюсь. И друг говорит: «Знаешь, давай вот без фокусов. Сможешь ― приезжай». А лететь надо будет, видимо, через Минск. Я говорю: «Виталька, я приеду. А я приеду. Только вот скажи мне, а меня пропустят на таможне-то, на границе?». Ну, придется приглашение какое-то.

Послушай, это страшно. Это страшно. Илья Муромец лежит в Киеве. Другое дело, что Соловей Разбойник в Ростове. Я думаю, что мы единственное, что можем сделать, это вставлять гвоздики в дула автоматов. Мы не можем противостоять тупой, грязной, агрессивной, мзду берущей силе, но мы можем любить друг друга и мы можем молиться вместе. Киево-Печерская лавра в Киеве. И мы можем не поддаваться с обеих сторон этой самой пропаганде.

Знаешь, эти противоречия между, будем говорить, Киевом и Донбассом были всегда. Нельзя сказать, что вот они сейчас появились. Я помню прекрасно презрение, которое киевская элита, интеллектуалы, Булгаков и Вертинский ― это киевская элита, извините за подробности. Я помню некоторое пренебрежение, с которым эта элита на бытовом уровне относилась к донецким согражданам.

Внутренние накопления всегда переходят во внешние события, как в жизни каждого человека в отдельности, так и внутри даже целой нации. Но чтоб этак вот, это нужно было особенное какое-то прилежание.

Как ты думаешь, сколько лет вообще должно будет пройти, чтобы ― я надеюсь, что когда-нибудь всё это закончится обострение…

Это, конечно, закончится.

Чтобы люди друг друга простили, знаешь?

Я бы ждал, когда вырастет генерация, не имеющая на внутренней физиономии следов родовспомогательных щипцов совка. Когда происходит ленинопад, это гораздо более глубинное дело, нежели просто борьба с бронзой. Совок всё еще костлявой рукой тянется из могилы и тянет нас обратно.

Знаешь, я в Ростове-на-Дону хотел установить памятник битлам. Ты не представляешь, сколько еще совка на свете и в моем родном казачьем крае.

Не получилось?

Нет. Например, один кретин, который взялся собирать, значит, подписи против, интернет же есть. В частности, он писал: «Битлы развалили СССР!». Казалось бы, за это только памятник и ставь, ан нет, ему всё еще это важно.

Знаешь, какая штука? Но зато я видел другое. Заручившись поддержкой руководства городского, я, естественно, обратился к студентам, чтобы не дай бог памятник не создали очередные записные эти члены Союза скульпторов. И я видел, как двадцатилетние студенты ростовского архитектурного университета, даже нескольких, делали фантастические работы из пластилина, из гипса на этот конкурс. Даже Саша Розенбаум был в Ростове с гастролями, я подбил его, говорю: «Доктор, пойдемте посмотрим». Он очень занят, был, но: «Пойдем». И посмотрел битловские памятники, фантастика, даже в Петербурге это невозможно, а в Ростове можно. Ну, в Ростове тоже оказалось нельзя.

Надо сказать, что я видел их глаза. Вот дай мне, чтобы они выросли, а мы, совки, к сожалению, мы присутствуем при кровавой агонии… а кого же мы кровавую агонию-то видим? Не знаю, Каменева, Зиновьева, Блюхера, Тухачевского, которые, даже уходя, орали: «Коба, слышишь ли ты меня?».

Но ты считаешь, вот твои дети, у тебя их сейчас трое маленьких и двое уже взрослых…

Да.

Вот они уже будут не советскими?

Конечно.

Почему? Потому что уже контекст другой у них?

Образование, только образование.

Которое ты же сейчас им пытаешься дать.

Да-да.

А как ты их воспитываешь?

Натулечка, спасибо за вопрос, я не раз уже это говорил. Знаешь, со старших, мне покаяться придется, брать пример нельзя, потому что я только становился на ноги.

Старшие ― это которые уже взрослые, которых ты родил в 23 года.

Да-да. Один на телевидении, другая в Париже. Видишь ли, ну, Наташенька, я только становился, еще никакогоДиброва и в помине не было, только в паспортном столе знали, что я Дибров. Мне надо было осваивать телевидение. Ты представляешь себе, что, это же с утра до ночи. И то постарался как-то, как могу, помочь.

Но вот зато трое вот сейчас на мне. Никак.

В смысле? Ну-ка расскажи.

Я пытаюсь самостоятельно развиваться, а они подтягиваются. Вот, например, вчера вечером все трое прибежали, Саша с танцев приехал ночью, ну, вечером, а Федя с Илюшей, это три года и полтора, потребовали: «Папа, пошли в кабинет на барабанах играть». «Ага, ну сейчас чай-то допью». «Ты уже доел, видишь, у тебя тарелка-то пустая». Я говорю: «Да, но чай же есть».

Пошли, значит, играли на барабанах. Если бы я не играл на барабанах, они бы не стояли в кабинете и не требовали к себе внимания. А вот же они били, а барабаны ― это же весело, они же гремят. Потом они взяли гитары, все гитары перебрали, чуть не уронили половину. Потом оба потребовали Майкла Джексона и стали танцевать.

Если бы я не подумал в какой-то момент, мама привела их ко мне, чтобы я как-нибудь час с ними перебил, я подумал: «Что-то в моей юности было-то интересное?». Было, Майкл Джексон. Он и лунная походка, он и в кожанке. Я и поставил. Всё, теперь у нас культ Майкла Джексона, мы всё приносим, привозим только от Майкла Джексона: куртки с этими молниями на все три возраста, какие-то вот эти шляпы. Даже мама вынуждена была на Новый год Майкла Джексона привезти даже! Очень хорошо танцевал парень.

Вот у нас… вот это воспитание, да, но одновременно он знает уже слова I'mbad, он знает Justbeatit. А я только благодаря битлам выучил английский. Ну вот, еще дай мне срок. Саша уже читает быстрее всех.

А скажи, Саша старший из младших?

Старший.

Да, вот расскажи мне, пожалуйста, я прочитала об этом. Ты его ― как правильно сказать? Посвятил в казаки ― так можно сказать?

Нет.

Что это такое?

Нет-нет-нет.

Ну то есть ты его свозил на Дон, искупал там, не знаю, а дальше отдал его куда? Поясни мне, пожалуйста, я немножко не разобралась.

Нет, Наташенька, это не так происходит. У нас действительно есть обряд посвящения в казаки, это в семь лет происходит, скрещиваются шашечки, подводят жеребца, которого надо… и ребенок переходит с женской части куреня в мужскую. Это в семь лет происходит. Но у нас жеребца некуда девать, во-первых, во-вторых, шашечки… ну, может быть, летом это и будет. Сейчас на Дону такой вихрь и слякоть, что лучше не до этого.

Нет, этот обряд мы придумали с казаками сами, такого не было. Это для тех казаков, кто на чужбине волею судеб оказался. Надо сказать, что, к чести, этот наш доморощенный обряд казаки подхватили и многие сейчас сами младенцев представляют Дону-батюшке.

А скажи, ты тоже себя ощущаешь казаком, да?

Конечно, а как же.

Но только объясни мне, пожалуйста. Это по месту рождения, и все?

Это национальность, Наташа. Просто это нельзя признать, потому что если признать казаков отдельной нацией, то тогда где же наша земля?

Что, прямо это национальность?

Да. Конечно. Я за донских говорю.

Да, вот смотри, есть донские, оказывается, и кубанские.

Кубанские казаки ― это славная Запорожская Сечь, это украинцы, это славяне.

Да. Там по-другому всё?

В общем…

Вот ты говорил про казачий дух.

Просто исторически Антон Головатенко, он же Головатый, запросился под крыло матушке Екатерине, и она дала ему то, что Черкесия называлось. Это Краснодарский край. Вот адыги и черкесы ― одна нация. Слова Туапсе, Хоста, Мацеста ― это же черкесские слова. Что это за слова, Сочи ― что это такое? А это черкесские слова, адыгейские.А вот славное кубанское воинство, оно же Запорожская Сечь, взяло эти места и присоединило их… Собственно, они не могли бы иначе.

А донские ― ну, мы всегда жили при азовских степях. Вот сарматы, скифы ― это мы. Правда, есть пансарматская теория всех казаков, даже поляков, но это другой разговор. Значит, также мы еще половцы, хазары ― это тоже мы. Хазарский каганат со станицей Констатиновка вверх по Дону ― это хазарский каганат.

Ну вот смотри, к сожалению, вот буквально несколько лет назад был даже принят, по-моему, какой-то указ или закон о том, что казаки (или каза́ки), если они кубанские…

И ежели они запорожские, тоже.

Понимаешь, становятся… то есть начинают патрулировать в Москве и в других городах. И, в общем-то, коннотация у этого очень отрицательная, потому что почему вдруг они сюда приехали, почему они начинают патрулировать, нет ли милиции?

Поэтому я бы хотела сейчас, если честно, чтобы ты защитил этот казачий дух, потому что у нас, у людей, просто живущих в Москве, это, конечно, вызвало очень негативную реакцию.

Наташенька, я не смогу.

Непонятно, неизвестно, это были настоящие казаки́ или каза́ки…

Я не смогу защитить казачий дух тех ряженых, которые ходят и громят картинные галереи.

Это ряженые?

Конечно. Более того, когда мне, естественно, звонят устроители этих прекрасных погромов и говорят: «Ну как?», я говорю: «Что же ты…».

Что, они прямо звонят тебе?

Ну почему бы и нет? Деньги же нужны.

Потому что они воспринимают тебя как своего.

Ну я же самый, наверно, известный казак, хорошо это или плохо.

Так.

Но это благодаря телевидению. Я говорю: «Что же ты, дрянь, делаешь? Я тридцать лет создаю благоприятный общественный образ донского казака, а ты одним походом его нарушил?».

Видите ли, какая вещь… Казачий дух ― это единственное, что нам осталось. Раньше у нас была лошадь, а это сразу нас ставило в иное положение, ибо одно дело, чем ты дышишь и что видишь на расстоянии 170 сантиметров над землей, но ведь совсем же другое ― два с половиной метра, ты и видишь дальше. Это как таксисты и слесари. И тот, и другой трудящийся, но таксист же ― это чувство свободы, всадник.

А потом, когда лошадь исчезла с поля боя благодаря пулеметам и танку, а потом и танк исчез благодаря и современным ракетам, ну теперь-то нам что делать? Ты знаешь, когда лошадь была важна, мы действительно осуществляли, видимо, ту самую функцию, которую сегодня Рамзан Ахматович осуществляет в государстве.

Какую?

А ты, что, не знаешь, что Рамзану Ахматовичу пишут люди с просьбой разобраться в неправедном судебном решении в каком-нибудь Оренбурге или Саратове, в каком-нибудь Новосибирске? Уже некуда деваться, как только к Кадырову.

Но это же невозможно.

А к кому? Вот это раньше были казаки.

Вот на телеканал Дождь нам пишут регулярно тоже.

Наташенька, давай попробуем улететь на Луну, где всё хорошо. Послушай, мы живем в этой стране, не в какой-то другой. Ты, что, не знаешь, как прокурорская вся гильдия загремела в кутузку благодаря мздоимству и крышеванию казино лет пять назад? Ты этого разве не знаешь? А скольким людям эта прокурорская гильдия, которая сейчас в «Лефортово» или где она сейчас, в Перми находится, скольким людям она обрезала крылья и вынесла неправедные решения?

Подожди, а как это связано с патрулированием и с Рамзаном?

И единственное, к кому обратиться, это к Кадырову. Раньше ― к казакам.

Более того, если у Солженицына прочтем, так мы обнаружим, что, по его мнению… он же донской, это же друг моего отца, кстати, однокурсник.

Да?

Да. Только мой отец на историко-филологическом учился, а он на мехмате, Ростовский университет. Так вот, он писал, что вся эта дрянь октябрьская случилась только потому, что Керенский, кретин, отказал нам в возможности праздновать Покрова, наш главный религиозный праздник.

Вам, казакам?

Казакам, которые квартировали. И мы отказались подавлять большевистскую, а мы бы подавили. А почитай Шолохова, там же всё об этом сказано, как это мы делали.

Видимо, некоторым казакам из центрального войска, наверно, вот эта инерция историческая пришла в голову. Ведь не секрет, что, к сожалению, современный личностный состав полиции не так, например, обеспечен, как их американский коллега, ни деньгами, ни техническими средствами.

Ну только не надо же тогда для этого еще казачий патруль.

А что же нам делать? Видимо, патриотизм некоторых людей довел до такого несколько уродливого положения. Надо сказать, что это лишний раз входит в представление о казачьем духе. Нам некогда ждать. Если, например, русский человек, когда видит проблему, думает: «Ну, может, помочь ее решить?», что связано с общинным характером земледелия в лесистой местности ― попробуй-ка в одиночку выкорчевать пень, то все-таки нам свойственно скорее ощущение всадника.

Если мы видим проблему, мы не думаем, кто ее может помочь решить, а мы думаем, что нам может помешать ее решить. И натыкаемся на смех окружающих. «Слушай, ты не мог бы позвонить Коле, Пете, решил бы. Что же ты шашкой машешь?». А мы иначе не можем.

Решаешь проблемы?

Наверно.

Чьи-то.

Мне кажется, что мы с тобой имеем дело как раз с этим проявлением казачьего духа. Хорошо? Вряд ли. Когда я смотрел на эти патрули, которые в основном воевали с бабушками с грибами у «Белорусской» станции метро, ну конечно, мне казалось, что махновцы пришли в город. Мы на Дону не слышали, чтобы хоть один наш атаман дал бы такое указание. Я, конечно, сразу же к верховному атаману, на тот момент руководившему нашим великим воинством, донским, я имею в виду. Я только за донцов отвечаю, у нас их двенадцать.

Обратился.

Ну конечно, а как же.

И что он?

Я говорю: «А кто это принял?». Он говорит: «Только не я». Ну это, видимо, атаман центрального войска.

Но это же очень сильно дискредитирует, понимаешь, как раз вас.

Это правда. Наташенька, мы живые люди. Так счастье, что мы хоть живы, казаки, ведь Троцкий же хотел до единого младенца уничтожить нас всех. Только где сейчас Троцкий?

Почему? А почему?

 А потому что он так писал: «Казаки есть единственная форма русского народа, которая способна к самоорганизации». Это правда. Помнишь, как Терминатор собирается из кусков ртутит? Опа, и уже опять Терминатор.

Это вы?

Ну а как. Опять же, надо было до последнего младенца. Не дотянулся ― ну, получай.

Возвращаясь опять к нашим с тобой телевизионным историям. Помнишь, была, собственно, первая (и она оказалась последней) премия памяти Влада Листьева, на которой Леня Парфенов сказал тогда свою вот эту знаменитую, яркую очень речь, обращаясь к своим коллегам? Вот ты был тогда?

Да, был.

Скажи, что ты в этот момент чувствовал, испытывал? Какое-то количество твоих коллег блестящих, талантливых, которые вот тогда вместе составляли вот эту плеяду звезд телевизионных, остались за бортом. За бортом телевидения, я бы сказала. И Леня Парфенов, и Светлана Сорокина. Лев Новоженов, кстати, где-то, что-то его не очень видно, не слышно.

Тебе удалось сохранить себя, при этом сохранить репутацию. Это почему так?

Вот как. Наигрался я в политику в 2001. Достаточно активно и искренне, если ты помнишь. Я тогда вел самую популярную программу вообще в стране, которая называлась «О, счастливчик!».

Ага.

Поэтому мое появление на баррикадах было особенно важно. И я увидел, что означает заглавие солженицынской работы «Бодался теленок с дубом». Я-то думал, что по-прежнему 1993, 1994, 95, 96, я-то думал, что Окуджава побеждает Железного Феликса. И вдруг я увидел, что самая страна переживает архитектонический сдвиг, что самая страна вряд ли нуждается в нас, в этих трубачах у врат зари.

И я живо вспомнил ― у меня всё только донское, знаешь? Я вспомнил живо шолоховскую сцену, когда, помнишь, пьяный англичанин говорит Гришке Мелехову…

Я не помню.

 «А вы не победите». Гриня говорит: «Почему?». «Вы вот ― всего лишь ладонь, а вот весь этот стол ― Россия. Вы ее не победите». Я понял, что, в принципе, можно было бы вслед за Пушкиным написать «И я бы мог» и вместе с Пестелем повеситься, можно. Но тогда кто же узнает про Шолохова, Солженицына и про императора Веспасиана? Кто же тогда узнает?

Скажи, а это какой-то компромисс внутренний сам с собою или нет?

Нет, а я всегда, честно сказать… Честно сказать, я всегда полагал, что всё внутри тебя. Всё, что внешнее… Слушай, я советский человек. Я знаю, что такое коридор реальности, я знаю… для них это новость, для детей. Я в 1981 работал уже в Москве, я в 1983 в ТАССе работал, я-то знаю, что это нормальное положение русского человека.

Разве ты не помнишь, как Достоевский сказал о Герцене: «Некоторые люди ― эмигранты в своем отечестве, даже не уезжая за его пределы»? Это всегда было, так это нормально, потому что ты не представляешь, сколько говорилось на московских кухнях. А поговори сейчас? Только о яхтах и о Мальдивах. А раньше-то мы говорили о Платонове, а раньше-то мы зачитывались Набоковым и обсуждали сутки напролет на московских кухнях. Хармс перепечатывался от руки! Я хотел бы туда вернуться.

Теперь что касается… Я понял. Вслед за моим великим другом Гребенщиковым я могу сказать: «Я был на Ибице и я был в Кремле, и я понял: всё дело во мне». Так надо собой заниматься, чтобы не быть бессмысленным, жиденьким и жалким.

Но это такая все-таки внутренняя эмиграция?

Да. Конечно. Мне кажется, внутреннее накопление всегда…

Скажи, а Парфенов? Почему он тогда…

Сейчас, Наташенька. Мне представляется, что это не совсем уж такая прямо обломовщина в халате. Внутреннее накопление обязательно перейдет во внешнее событие, как мы уже с тобой обсуждали при предыдущей теме. Внутреннее накопление ― вот чем нужно заниматься русскому человеку. Немножко напоминает большевистское «Тщательно пережевывая пищу, помогаешь государству». Свобода вернется, но как только мы себя подготовим к ней.

А как мы ее подготовим-то?

Читайте. Слава богу, у нас есть два крыла, Толстой и Достоевский. Правда, у нас есть еще и третье, Шолохов. Правда, уродливая птица получается. У нас, донцов.

Читайте для того, чтобы уметь анализировать то, что видите вокруг. Занимайтесь детьми ― только за ними будущее России, уже не за вами. Попробуйте заняться чем-нибудь, на что не действует сила земного притяжения, да хоть фотографии проявляйте, как когда-то папы при социализме, закрывшись в ванной. Но займитесь интересным.

Научитесь играть на саксофоне! Нафиг бы нужно… А здесь мы входим в «так нафиг». А вот не нафиг. Попробуйте. Попробуйте с ребенком на вертолете полетать, за три рубля это можно сделать. Попробуйте хотя бы рыбалкой увлечься, но только с ребенком.

Вот это внутреннее накопление обязательно к чему-нибудь приведет. И, конечно же, послушайте, ну есть же консерватория…

Расскажи, вот дети будут взрослеть, наверняка будут задавать тебе вопросы и в том числе реагировать на новостную какую-то повестку, которая, понятно, будет, да.

Будет.

Мы не знаем, какая она будет. Вот как им-то всё это объяснять? Им же надо объяснять.

Это очень просто. Занимайся, во-первых, собой, сынок. Если ты будешь дельным…

Это что? Не обращай на это внимания?

Как не обращать? Тебе же не удастся не обращать внимания.

Ну конечно.

Даже на то, что 12 тонн на тебя действуют ежесекундно атмосферного столба плюс еще притяжение земное. Это часть твоей жизни, сынок, так знай, как противостоять. Должен быть внутренний.

А что, было когда-то иначе? Мы с тобой, Наташенька, поимели невероятные десять ельцинских лет. Но это аномалия, Наташа.

Конечно, да, поэтому я и живу еще с этим, понимаешь, с этой прививкой.

Наташенька, да, мы с тобой десять лет побывали в сказке при всех бандитах, при всех бандитах.

Я не помню.

Но только как же жить? Ты помнишь, у Долиной: «Жили темно и бедно, но всё же рождались дети». Противостоять, а как же. А коридор реальности должен быть внутренний. Зачем же обращать внимание на политику? Это отдельное ремесло.

Потому что она влияет на нашу жизнь, понимаешь?

Разве? Как?

Ну конечно, влияет. Как? Ну мы с тобой… Вот мы сейчас говорили с тобой про Украину, да.

 Да.

Вот это влияет на нашу с тобой дружбу…

А я-то поеду.

Молодец.

Так я там окажусь.

Но это же влияет, понимаешь.

Ты знаешь, я вот был в Украине года два, что ли, назад. Года два назад, кажется. Тоже так втихую, чтобы никто не знал, друга проведал. Ко мне подошли супружеская пара, говорят: «Можно с вами сфотографироваться?». Я говорю: «Пожалуйста». Ну, сфотографировались. Я говорю: «Откуда вы?». Они говорят: «Из Тернополя». Друг хохочет: «Ну хоть бы из Полтавы! Тернополь ― это же самыежидобандеровцы!». Так оказывается, вот, и по балде не надавали, и можно сфотографироваться. Да пожалуйста.

Там так и есть, я была тоже.

Так значит же, можно ведь их и не замечать! А хочется замечать.

Нет, слушай, потому что боль-то есть, понимаешь, боль-то есть.

А это означает, у тебя внутри ветер свищет.

Ну конечно.

Это понятно.

Так оно же болит, понимаешь. Когда ты наблюдаешь несправедливость, когда ты наблюдаешь, как людей сажают за перепосты, когда ты понимаешь, как закручивается, закручивается этот механизм, понимаешь, что ты не можешь не реагировать.

Да, но кретины были, есть и будут всегда. А при нашем благословенном царствии свободы в девяностых, что, не было кретинов, не было ужаса? Было. И жили.

Надежда была, движение вперед было.

Повторяю еще раз, моя любовь, Вероника Аркадьевна, пишет: «Жили темно и бедно, но всё же рождались дети». Вот.

А теперь, ежели говорить о Лёне Парфенове, надо сказать… Так-то уж и за бортом. Видишь ли, когда мы работали на телевидении, медиасфера, собственно, сужалась до размера телевизора. Сегодня медиасфера революционно изменилась, ибо изобретение интернета, на мой непросвещенный взгляд, даже влиятельнее на историю цивилизации, чем гутенбергово изобретение.

Сегодня торчать по телику совершенно необязательно. Совершенно необязательно также даже и быть на федеральных каналах, где мы сейчас находимся. Фейсбук ― это больше, чем что-либо. Хочешь, я расскажу тебе одну арабскую…

Вряд ли это его тоже как-то удовлетворяет, например, Лёню.

Ну как… Послушай, мне один арабский друг рассказывал.

Хотя нельзя сказать, что он… Он снимает кино.

Смотри, я не арабист. «Саммук» по-арабски «отравить», а «каллюк» ― расстрелять. И вот Хосни Мубарак попадает в исламское чистилище, и архангел Джабраил спрашивает: «Тебя саммук или каллюк?». «Нет, фейсбук!».

На этой ноте наша программа, к сожалению, заканчивается. Договори.

Ты мне про Парфенова не дала сказать.

Давай!

Должен сказать, что я его боготворю. Видишь ли, у меня нет других родственников, кроме тех, с кем судьба свела меня, когда для этого не было никаких оснований. Ты одна из них.

Спасибо.

У меня нет братьев и сестер, у меня есть, впрочем, двоюродная сестра в Риге. Так значит, вот у меня с Парфеновым и есть.

Должен сказать, что я упивался его работами, они все у меня на полке в виде DVD. Кстати, можно сегодня их скачать. Должен заявить, что не так-то он и пропал с телика, а наоборот, и остался. Он-то как раз остался на НТВ, это я не дал «Антропологию» пьяным пальцам ландскнехтов, нанятых за деньги. Это я посчитал необходимым угробить моего любимого ребенка, о котором до сих пор вспоминают. А Лёня остался, более того, пошел вверх.

Должен сказать, что я с удовольствием смотрел его работы, но когда он полез в политику… Я ему ведь это и принародно говорил, и сейчас охотно скажу. Ты лишил меня роскоши общаться с твоим гениальным сознанием, элитарным, аналитическим! Из-за чертовой политики. Зачем ты туда полез? Тебе следовало и дальше говорить мне о Пушкине и Гоголе, то, что я никогда бы без тебя не узнал. И с таким блеском говорить о советской нашей… как тебе сказать? Внутренней территории любого советского человека, как ты это умеешь. Но ты полез в политику. Осторожно с этой палкой, Юджин, она стреляет! Пусть политики занимаются своим ремеслом. Лёня, что ж ты наделал? И это очень жалко.

Спасибо тебе.

Это лишний раз говорит о том, что послушайте, если у вас внутри есть что-нибудь основательное, то их можно и не замечать. А в этом единственное настоящее завоевание 1991 года.

Дима, спасибо тебе большое. Я очень рада, мне очень интересно. Ты кладезь знаний. Это тебе чашечки от нашего партнера Nespresso.

Оо!

А там тебя ждет прекраснаякофемашина.

Главное в кофе ― это с кем и за какими разговорами его пить. Я думаю, много умных вещей у нас для внутреннего накопления с гостями произойдет, а дети будут слушать всё это, как мы будем пить кофе из этих чашечек.

Спасибо тебе большое.

Спасибо, Наташа.