Лекции
Кино
Галереи SMART TV
«Живите сегодня все!» Первое интервью Валентина Юдашкина о раке — как его поменяла болезнь, почему он лечился в России и чем займется после ухода с подиума
Читать
01:12:48
0 110825

«Живите сегодня все!» Первое интервью Валентина Юдашкина о раке — как его поменяла болезнь, почему он лечился в России и чем займется после ухода с подиума

— Синдеева

В гостях у Натальи Синдеевой — российский художник-модельер Валентин Юдашкин. Это первое интервью Юдашкина, в котором он рассказал о своей борьбе с раком: о том, как он узнал, что болен, как отреагировали его близкие, и почему он решил довериться российским врачам. Кроме того, обсудили, что он планирует делать после того, как закончит карьеру модельера и каким видит новое поколение дизайнеров-модельеров.

Оставить заявку на страхование здоровья в «Ингосстрахе» можно на сайте компании, а также по телефону 8 (495) 729-41-29 или по электронной почте [email protected].

Синдеева: Программа «Синдеева» вышла из очень длительного отпуска. Я сегодня в гостях у Валентина Юдашкина, в этом фантастическом месте, я никогда здесь не была. Если у нас будет хоть три минутки или пять, я попрошу тебя хоть немножко показать… 

Юдашкин: Обязательно. 

Синдеева: Потому что это невозможно, это красота. И в гостях мы сегодня у тебя, вот в этом твоем царстве. Даже я не знаю, мне кажется, не надо представлять Валентина Юдашкина, модельер, художник, телеведущий, кстати. Валь, спасибо, что ты согласился, потому что я сразу предупредила Валентина, что разговор будет в общем-то непростой. Я делаю серию программ с людьми, которые пережили или переживают рак. Стигма огромная по поводу рака, и слово «рак» я вот сейчас легко произношу, а год назад мне было очень тяжело произнести само слово. Поэтому я решила, что если человек готов на эту тему говорить, то я хотела бы стать этим проводником для других людей, чтобы не было вот этого ужаса, когда ты вдруг получаешь такой диагноз, чтобы ты понимал, что есть рядом люди, которые это пережили, которые это переживают, которые нашли способ с этим как-то примириться и договориться. Поэтому, Валь, в основном, наверное, мы сегодня поговорим про это. Если у нас останется время, чуть-чуть еще про то, что тебя увлекает всю жизнь… 

Юдашкин: Восьмое марта, да. 

Синдеева: Потому что у тебя Восьмое марта… 

Юдашкин: И весна, и новый сезон. Наверное, это первое мое интервью на эту тему, и почему-то я очень быстро согласился, когда ты сказала мне. Может быть, год назад я не был к этому готов, потому что когда первое упоминание фамилии и имени выскакивает в интернете болезнь, а не то, что я делал всю жизнь… Я сказал, что я готов идти к тебе и помочь тем людям, может быть, словом. То, что почувствовал я. 

Синдеева: Давай начнем прямо издалека, вот с самого начала. 

Юдашкин: Общее, я думаю, состояние у всех, понимаешь, мы плохо себя диагностируем. Не ходим, не смотрим, и плохо относимся к своему здоровью. Но я не тот случай, я каждый год, открою секрет, я выезжал на check-up, как это модно, я выезжал в зарубежье, в лучшие институты, где смотрели, где и наблюдали, и все говорили не о том. И в один прекрасный день я с внуками, с семьей, вдруг у меня стала болеть голова, что не было, ну, таблетка, ну еще что-то, то есть ни метеозависимостей, ничего и никак. И в этот год я как раз не доехал до этого заведения, где я делал, это было в Лос-Анджелесе, лучший институт, университет, то есть каждый год я делал там.

Синдеева: А можно, я перебью? А почему ты делал? Просто потому, что ты такой ответственный или у тебя было в анамнезе?

Юдашкин: Когда-то сказали, что после 40 лет надо пить разжижающие сердечные, ну как бы то, что вот, видимо, в программах о здоровье, мы все это дело делали. Если я что-то не успевал сделать в Лос-Анджелесе, я ездил чуть-чуть поближе, там доделывал какие-то МРТ, КТ, в общем, все.

Синдеева: Но не подозревал… То есть не то чтобы у тебя там кто-то в семье болел, и ты понимал, что у тебя есть такой риск, то есть это просто… 

Юдашкин: Нет, у меня как раз не наследственное. Отец ушел из-за кардио-истории, мама — слава богу, все в порядке. И думать я об этом не думал. И я позвонил в Лос-Анджелес, и говорю, я уже не могу из Майами лететь еще куда-то, они говорят, вы знаете, у нас есть потрясающий институт Бурденко, там гениальные академики… 

Синдеева: Это кто тебе сказал? В Лос-Анджелесе?

Юдашкин: Да. 

Синдеева: Когда ты сказал, что у тебя голова болит? 

Юдашкин: Да. Вы знаете, может быть, это уже возраст, все-таки вы там уже, вам к пятидесяти, уже хватит, и у вас, а у меня было полетов 56-60 часов в месяц. 

Синдеева: Ничего себе. 

Юдашкин: То есть я мог быть в Гонконге, в Нью-Йорке, еще где-то, Италия и Париж это были уже как бы пешком, то есть я уже не говорю. Потому что внуки родились, надо было то туда улететь, то сюда. Активные показы, мы уезжаем из Милана опять в Париж. И вдруг я приезжаю в Москву, они договорились оттуда с Москвой. 

Синдеева: Лос-Анджелес с Москвой договорился? Это вообще интересно.

Юдашкин: Да. То есть мне сказали день, после вот я приехал только из отпуска, и через три дня я иду, и говорят, что, наверное, тоже, вам уже за 50 лет, посмотрели, но надо сдать там КТ, МРТ. Я как это привык делать там, говорю, конечно. И вот помню, когда наш величайший академик, говорит: «Вы можете сесть на стул? Вот такая-то ситуация. Мы уже вторично, вам надо искать, откуда». То есть, у меня уже были в голове…

Синдеева: То есть у тебя в голове уже были метастазы?

Юдашкин: Метастазы, да. То есть это уже было все то, что вообще нельзя, если бы сказали бы десять лет назад… На мое счастье, меня встречает наш академик Давыдов, и он говорит: «Будем делать». И вот то, что его уверенность, что он будет делать, уже тогда стоял просто вопрос — будут делать или не будут открывать. Я понимал, что на Западе меня откроют и закроют. 

Синдеева: Почему у тебя такое было?

Юдашкин: Во-первых, я не гражданин. Во-первых, я не плачу ни страховки, ничего, то есть я там никто, все это надо начинать делать. И кто захочет брать ответственность? Все как бы вот оценки были даны, и как он только сказал, что он возьмется это делать, то есть это был такой первый шаг. После этого несметное количество чисток, то есть я просто, по мне можно анатомию изучать. Но в это же время я понимал то, что надо работать. И семья, которая, я же привык, мы постоянно жить 25 лет в поту и гонке, то есть мы опаздываем.

Синдеева: Все время. 

Юдашкин: Весна-лето, осень-зима, и завтра и не может быть, потому что это надо показать сегодня, как все. И я понимал, что надо делать. У меня выезд в Париж, а я только со стола, скажем так. И я понимал, что это будет грандиозная какая-то там история, что вдруг я не еду за столько лет, тут же, это же как бы показ и для журналистов. И меня выручить поехала Галя. 

Синдеева: Галя — дочь, которая тоже активно помогает папе.

Юдашкин: Дочь. То есть для нее это все было такой шок, мало того, что со мной, мало того, что это Париж, что-то надо отвечать, что-то надо делать, надо все это собрать, то, что я начал делать, и это все увезти. А я общем, вот в таком состоянии. И каждый раз это встреча новых докторов, новых врачей. И я вот горжусь нашими докторами, они такие, пойдут на минное поле. Они военные, то есть они взяли, вдохнули в меня, то есть человек, который, есть такая гениальная женщина у нас, которой отзванивает весь мир, она академик, Жукова Людмила Григорьевна, которая просто знает все новое в мире, вот то, что есть, что было вчера, или оно готовится. И их так уважают их коллеги там, то есть несмотря на всю эту политику, то есть как бы доктора, я увидел то, что они без политики. Они готовы… 

Синдеева: Солидарность врачей. 

Юдашкин: То есть, если в нашем модном бизнесе каждый как бы ревниво относится к своим идеям, эти дарят эти идеи миру, дарят свои идеи, себя, и вот поэтому удивительные институты и удивительные машины. То, что я видел в Лос-Анджелесе, в Израиле, вдруг эти же машины стоят здесь, какие-то огромнейшие вот эти сканеры, все это есть. 

Синдеева: Валь, давай все-таки вернемся. Вот он тебе сказал, доктор, что сядь, ты уже понял, что сейчас что-то будет плохое? Вот давай, твоя первая реакция, и вообще о чем ты в этот момент подумал, и что ты начал дальше делать. 

Юдашкин: Я думаю, как у каждого человека, это шок. То есть вот такой там прямо ужас, что я там в истерике, я наоборот, я, наверное, стал мобилизироваться только для того, чтобы как-то сказать дома. 

Синдеева: Да. То есть ты собрал себя для… 

Юдашкин: Да. И наверное, важно тут семья, которая сделала вид, что ничего не происходит. Может быть, сопли и слезы где-то были, то есть я этого не видел вообще, то есть они там… 

Синдеева: Конечно, были. Я видела интервью с Мариной, где просто она, вспоминая, не могла сдерживать слезы, поэтому… Ну, подожди все-таки, это очень важно… 

Юдашкин: Вот когда я попал на прием, Александр Николаевич Коновалов сказал, такой очень элегантный, такой чеховский доктор, в бабочке, очень такой шикарно выглядит постоянно, наше такое светило. Он сказал: «А в хирургии, вам, наверное, надо ехать к академику Давыдову и искать там, а потом будем мы». И вот начинаются эти консилиумы, как делать одновременно все… 

Синдеева: А ты можешь мне все-таки сказать, если это не секрет, то есть смотри, у тебя обнаружили метастазы в голове, это первый пункт. А в итоге, что было очагом? 

Юдашкин: Почка. 

Синдеева: Почка, то есть рак почки? И пошли метастазы.

Юдашкин: Да. Видимо, это было за год. Потому что если я каждый год, как я говорил, август месяц… 

Синдеева: То есть, если бы ты не пропустил, то может быть, ты поймал бы раньше?

Юдашкин: Да. Главное, что видели эту историю, все же в компьютерах есть, ну может быть, песочек, ну может быть это, и каждый раз говорили… 

Синдеева: То есть какие-то намеки были?

Юдашкин: Да. Ну, там ничего страшного нет. А медицинская система одна, и в Израиле, и в Америке, они посмотрели те же диски, говорят, там все в норме, видимо, это чуть-чуть того, чуть-чуть того. И вот это выстрельнуло в одну секунду в голову еще. И Давыдов пошел просто как на минное поле, то есть это и репутационно, плюс… 

Синдеева: Нет, это такая ответственность. Я, конечно, восхищаюсь… 

Юдашкин: Тут уже было счастье то, что он взял. Он как бы на 100% мой второй отец, кто просто вот сказал, что вот будет так. И вот почему очень важен доктор, что ты должен ему верить.

Синдеева: А ты ему поверил сразу вот тоже?

Юдашкин: Он такой теплый, и он такой боец, то есть он не за медали, не за ордена, он за науку. Вот будет не Юдашкин, будет бабушка, и он может ей помочь, значит, будет он ее делать. То есть там не надо имен, главное, к нему дойти. И как-то с таким теплом, не знаю, от лифтера, от нянечки по этажу, то есть я просто изучил больницы вдоль и поперек, когда я вообще… 

Синдеева: А это какая больница?

Юдашкин: Это наша на Каширке, он тогда ее возглавлял.

Синдеева: Это вот этот вот… 

Юдашкин: Да, центр. 

Синдеева: Страшно к нему подходить даже. 

Юдашкин: Я всегда, когда ездил, я просто боялся смотреть в ту сторону. 

Синдеева: Боятся смотреть в эту сторону, вот такая же реакция.

Юдашкин: И вот чтобы это было на тебе, и ты попасть вот во все это, конечно, я не думал. Я думал, что это будет что-нибудь по генетическим каким-то вещам еще, поэтому я там и спортом ходил, и занимался, и ходьбой, то есть я там небольшой спортсмен… 

Синдеева: То есть ты про сердце думал больше. 

Юдашкин: Да. И я понимаю то, что получается так, и он уходит с поста, и уходит мой «химик». Она ко мне приходит и говорит: «Валентин Абрамович, я ухожу из этого места, в центр Логинова». Сейчас есть в Москве уникальный центр, там так же чудный академик господин Хатьков. И говорит: «Я должна вам предложить идти со мной, если вы согласитесь». Я, конечно, говорю, что даже думать я не буду, то есть я вам на 100% верю. И ты идешь опять-таки за доктором.

Синдеева: Ох, какая фотография! Ну, рассказывай, что уж там.

Юдашкин: Ну что? Здесь как раз дом, дом Сумарокова. В этом доме был Толстой.

Синдеева: Так.

Юдашкин: Тут память о нем. Пушкин здесь был, здесь был… Но последний хозяин этого дома был архитектор Жолтовский.

Синдеева: Да, Жолтовский, да.

Юдашкин: Который и любимец Сталина, и все. Дом ко мне попал случайно, я живу напротив в доме.

Синдеева: А, у тебя здесь квартира, да?

Юдашкин: Да. Я искал долго, я хотел какой-то воссоздать особняк. Все-таки русский художник, вот это все. И каждый раз из кухни я смотрю на этот дом и думаю: «Ну какой же»… То леса поставят, то их снимут, то их уберут.

Синдеева: То есть он был в убитом состоянии.

Юдашкин: То есть он мне портил постоянно весь вид из окна. Мне потом написали, я написал письмо, что я хочу приобрести, отреставрировать, все. Мне дали адрес, я сел в машину, проехал вокруг. Думаю: ну, этим идиотом буду я, видимо. И вот я…

Синдеева: Подожди, то есть ты написал не про этот дом, а вообще дайте мне.

Юдашкин: Вообще.

Синдеева: И тебе дали дом, который…

Юдашкин: Да. И я семь лет, мы его, когда я получил… Конечно, можно было его сделать с евроремонтом, со всеми вещами.

Синдеева: То есть вообще ничего не было.

Юдашкин: Здесь было представительство…

Синдеева: Паркет совершенно…

Юдашкин: Милиции.

Синдеева: Милиции?

Юдашкин: Ты понимаешь, что здесь такое было. И дом переходил каждый раз из одних организаций в другие организации, что-то падало, рушился, подмывало фундаменты.

Синдеева: Скажи, но у тебя в какой-то момент был страх, или там, знаешь, растерянность, или ты опустил руки…

Юдашкин: Нет, был страх, я понимаю, что… 

Синдеева: Страх как бы вот уже такого, плохого финала? 

Юдашкин: Конечно. Потому что ты когда идешь на эту операцию, где одновременно надо делать и живот, и голову, и ты понимаешь, это же голова, это же не просто что-то, и кем ты выйдешь оттуда. То есть вот это понимание, какой то будешь, это еще одно, а кем? Вот я помню реанимацию, я стал считать розетки, правильно ли я вижу или нет.

Синдеева: Когда уже вышел?

Юдашкин: Вот когда только я открыл глаза, понимая, что еще вот такое там вот это все, то есть мозги есть или нет, меня интересовало вот это. 

Синдеева: Ой, ну у тебя вообще тяжелый случай. 

Юдашкин: Да, и вот потом такая долгая дорога в дюнах, чуть-чуть лучше, потом опять, потом опять. Во мне было столько напичкано этого, что просто как по минному полю надо, еще чуть-чуть потом. То есть мелочи уже не смотрели, надо было идти по-крупному, как я понял. И вот тут счастье, что, конечно, наука идет дальше и дальше. Я узнал, что такие есть таргетные химии, точечные, я уже понимал, что такое облучение. И надо было все равно и собрать силы и как-то выходить. Желания, конечно, никакого, ни работать, я понимаю то, что вот я себя заставлял что-то делать только потому, что весь коллектив, который со мной годы, они все замерли. 

Синдеева: Конечно, замерли, ты им нужен, они замерли, тебе нужно было дать им веру, в том числе. 

Юдашкин: Веру и их в себя, и то, что мы что-то делаем дальше, и как мы идем, то есть я не мог кинуть все на Галю, потому что она еще не готова. Маленькие дети, семья, и вдруг вот эта вся эта история, что надо уезжать, я здесь, и Марина, какое-то вот такое все вместе. Да, еще главное, чтобы не знала мама, мама в возрасте.

Синдеева: Скажи, а когда мама… 

Юдашкин: Она понимала, что что-то скрывают, но пока не прошла первая серия операций, она была, она приехала в Москву с Мариной, и мы все… Она потом обижалась и на Марину, что как бы… 

Синдеева: Конечно. 

Юдашкин: Но мне было жалко ее здоровье, чтобы ну как-то…

Синдеева: Скажи, вот что самое тяжелое было? Вот давай, за эти, сколько там, пять лет уже все это?

Юдашкин: Четыре, вот пятый год. Наверное, сейчас самое каждый раз испытание, думаю, что каждый, кто переносит эту историю или лечится, то есть это когда ты идешь на check-up вновь. 

Синдеева: На обследование. Да, это правда.

Юдашкин: То есть ты себя готовишь всячески, и морально, и понимаешь, что ты получаешь там глоток воздуха еще на три месяца. То есть ты живешь не годами, а вот такими кварталами, скажем, и за квартал надо успеть и что-то сделать, и как-то отвлечься, еще и выглядеть. Всех это очень волнует, интересует, а когда ты еще и публичный, и много лет, естественно, я сократил лишнее. То есть я стал понимать, что столько было фигни вокруг: ненужных встреч, ненужных людей… 

Синдеева: Вот я хотела узнать, какие выводы ты сделал вот из этого опыта? 

Юдашкин: Столько пустоты, которая от нас только отнимала, и что каждый час я мог свой, не то что я там хочу оставить, но сейчас я могу заниматься той же помощью. Именно, может быть, и не финансовой, а духовной, тем людям, которые пережили. Как раз сейчас вот… 

Синдеева: К тебе приходит кто-то как бы за помощью, за советом, за консультацией? 

Юдашкин: Сейчас я вот, мы пришли, идея как раз клинического центра имени Логинова, вот как раз она пришла Жуковой, Хатькову вот академику, помочь женщинам, которые пережили онкологию, или еще лечатся, или перед операцией, уже потеряли волосы, веру в себя, то есть они начинают тухнуть. И вот назвали эту акцию «Сияй», все-таки изнутри какой-то вот луч должен идти. Мы сейчас вот делаем эту акцию первую, вот как раз в этом доме.

Синдеева: А что это будет?

Юдашкин: И мы решили сделать такое, фотосессию, профессиональную фотосессию, с хорошим мейкапом, в красивом платье, чтобы все-таки женщина, она как девочка, она остается, и вот это поднимает столько слов. Я даже не появляюсь, есть мои помощники, ассистенты, которые ими заняты, и вот они мне передают их ощущения, ей завтра идти на операцию, и она позирует фотографу, тут у нас есть студия, где она оживает. Вот на этот час-два мы дарим ей какой-то костюм, чтобы был стимул, чтобы она вышла после операции и смогла это одеть. 

Синдеева: Вот есть такая тоже фотограф, Ольга Павлова, это жена Валеры Панюшкина, она пережила тоже в свое время рак, и она тоже запустила такой похожий проект и назвала его «Химия была, но мы расстались». На самом деле это здорово, что вы тоже это делаете, потому что, конечно, это так помогает. Какое количество людей, живущих особенно не в Москве, где-то там на периферии, которые сталкиваются, мало того, что там может не быть онколога, в принципе, в городе, вот один онколог на область, у тебя даже если ты потом нашел, куда дойти лечиться, то вот эта растерянность, потому что там вообще это не обсуждается, там это так стигматизировано. Поэтому вот когда вот такие проекты возникают, и там же участвуют простые женщины, неизвестные, это, конечно, мне кажется, очень большая, дает большую надежду и их мотивирует.

Юдашкин: Конечно. И все-таки я могу сказать то, что изменилась медицина. 

Синдеева: Это правда.

Юдашкин: Изменилась на 100%. Сейчас я вот просто буквально несколько дней назад я делал какой-то большой анализ, и сумма этого аппарата, она какая-то просто и неподъемная, потому что мне было интересно узнать, как. Он прямо занят по часам, естественно, и я понимаю, что и в регионы, и во Владивосток уже едут медики. И мы видим то, что очень много молодежи.

Синдеева: Врачи? 

Юдашкин: То есть выходит там начальник смены, какой-то просто пацан. То ли мы стали так быстро старше, скажем, вдруг я смотрю, везде стало много красивой, умной, интеллигентной молодежи, и они идут. Я понимаю, что у них отличные зарплаты, сейчас просто им это платят, это не то что это пандемия… 

Синдеева: Это в Москве. В регионах не такая ситуация, я точно это знаю. А в Москве действительно ситуация сейчас с врачами, на мой взгляд, идеальна, в государственных… 

Юдашкин: Цифры шикарные, скажем так.

Синдеева: Да, это правда. 

Юдашкин: Цифры, то что они получают, тут можно заниматься и наукой, и есть очень хорошая база. То есть я иду, когда не пахнет борщом, для меня это что в театре, что в выставочном зале, в любом общественном месте это все очень чисто. Я же смотрю даже, чем моет пол нянечка, для меня это важно, то есть в этом меняемся мы, и отношение к офисам, к себе, какие запахи, я очень все тактильно принимаю. Конечно, это не те больницы, которые были. И сейчас, я думаю, что все-таки школа онкологии российская, она уже большая, то есть очень много учеников, которые уехали и в наши бывшие республики, я вижу все тех же учеников наших академиков, они уже где-то преподают и в Баку, и в Ташкент едут, и в наши республики. То есть я даже вот порой, я какие-то получил лекарства, я потом могу позвонить знакомому в Израиль, он говорит, а у вас такие есть, это прямо самые последние. Это прямо тебя подстегивает, что мы там не где-то.

Синдеева: Валь, а скажи, пожалуйста, тебе стоило это денег каких-то или нет? 

Юдашкин: Нет. Мы всегда платили, но надо было найти эту бумажку, там страховки, они конечно же всегда были, и офис платил, и все. Но я не знал, в какую больницу войти, мне всегда, они какие-то шестьдесят вторая, пятьдесят вторая, я даже не понимал, что это такое. Сейчас я уже, конечно…

 

Синдеева: Валя, я сейчас скажу про как раз страховку, потому что после того, как я рассказала про вот эту чудесную страховку, я поняла, что вообще никто об этом не знает, никто этим не пользуется. Ко мне пришел «Ингосстрах» как партнер. Я их попросила сделать расчет, я сейчас только возьму бумажку, чтобы не ошибиться …

Синдеева: Очень важно для понимания, потому что всегда ― и в моей голове было, что страховка, которая тебе может обеспечить лечение такой болезни, ― это какая-то адски дорогая страховка. 

Синдеева: «Ингосстрах». Вот смотри, 43 года, мужчина или женщина, покрытие на 43 миллиона рублей. В принципе, при самом тяжелом раке и любой такой ситуации это покрывает расходы 100%. И более того, эти расходы покрываются и на переезд, и на проживание и так далее, то есть они берут полностью на себя. В год вот такая страховка стоит 9 тысяч рублей. Могут себе сейчас люди позволить даже в регионах, где совершенно другой уровень жизни и так далее, я считаю, это какая-то фантастическая возможность.

Юдашкин: Даже откладывая по пятьсот рублей.

Синдеева: Да, понимаешь?

Юдашкин: И не на какую-то кофточку.

Синдеева: Да. Вот если, например, мужчина уже старше (или женщина), там 55 лет, то цена, конечно, с возрастом повышается, то есть разница, условно, в десять лет, такое же покрытие.

Юдашкин: Рисков больше просто.

Синдеева: Конечно. И в год это стоит 38 тысяч. То есть я к тому, что, ребята, пока мы молодые, надо опять же привить эту культуру, идти и страховаться. Прямо звоните и говорите: «Ребята». Контакты «Ингосстраха» будут все под программой, телефоны, сайт, можно оставить заявку. Но я просто хочу, чтобы так же, как вот чекап, это необходимая часть культуры, проверки регулярные, не забывать, потому что я тоже, знаешь, вроде и регулярно следила за собой, но тоже, смотри, как тебе. Тебе говорили: «Что-то мы видим там, но вроде ничего». И ты как-то не обратил внимания. У меня то же самое, мне маммолог сказал: «Ну, я бы сходил на УЗИ, обратил внимание на что-то». Но он как-то так сказал.

Юдашкин: Да, что можно…

Синдеева: Да, что можно, а можно нет. Я и забыла, вышла и забыла, понимаешь? А потом просто случайно, вот просто случайно пошла проверяться.

Юдашкин: Толчок, и все.

Синдеева: Да. Вот, поэтому я хочу просто еще раз обратиться. Мы не зря делаем вот эти программы. Это тяжелый разговор и для меня, и для героев моей программы, но, мне кажется, это очень важно. И цель этого всего ― чтобы вы все шли проверяться, идите страхуйтесь. Три года я страховалась, и на третий год это случилось. 

Юдашкин: Я хотел бы добавить, что если вы не думаете о себе, обязательно делайте детям. То, что мы видим каждый день и на телевидении, и в печати, и в интернете, ко мне пишут в инстаграм, где есть большие проблемы у детей, я думаю, что это стоит еще меньше, детская история.

Синдеева: Думаю, да.

Юдашкин: Но чтобы потом не дай бог вот это будет, но лучше, чтобы этого не было, вы будете застрахованы, будут себя отлично чувствовать детки.

Синдеева: Это хорошая, кстати, мысль, я про это не думала. Я надеюсь, что у «Ингосстраха» есть, скорее всего, я надеюсь, что есть, и наверняка это стоит совсем недорого.

Юдашкин: Даже если по девять тысяч вот до этого возраста, это стоит. Потому что эти операции стоят безумных и затрат, и денег.

Синдеева: Конечно.

Юдашкин: И больших и специалистов, и консультаций, поэтому лучше думать о худшем и подготовиться тогда, пока есть силы.

Синдеева: Скажи, пожалуйста, что не должны делать близкие люди, близкие, имеется в виду близкие не только семья, а те, кто рядом, вот чего они не должны что ли говорить или делать? 

Юдашкин: Во-первых, как мне, я не знаю, в какой семье, мне не было послаблений или каких-то скидок. 

Синдеева: То есть вокруг тебя не плясали.

Юдашкин: Очень все жестко, как было всегда. То есть, если о чем-то спорим, то мы спорим, если о чем-то мы говорим, точно так же, нет скидки, что ты больной. Потому что всегда это чувствуется, и я сам знаю, есть ли у меня силы или нет. То есть я могу тупо отлежать весь день, мне ленно, я стал себя не то что беречь, а сказать, что я могу себе это позволить. Потому что, судя по тому, что я вижу, происходит в мире моды, музыки, каких-то вещей, я баловень, то есть я искупался в хорошем. И поэтому сейчас я делаю, чтобы оставаться в форме, чтобы учить, потому что я открыл академию, мы здесь обучаем, я председатель попечительского совета текстильного университета имени Косыгина, и меня это больше занимает. Я смотрю на молодежь, на яркую, бескомпромиссную, они знают лучше, чем я все, они еще ничего не попробовали, и это меня вдохновляет, то есть я себя вспоминаю таким же, вот как я был, это все мы поломаем, мы все построим заново. Может быть, так и надо. 

Синдеева: То есть ты, значит, у тебя поблажек к тебе не было со стороны близких?

Юдашкин: Никаких. 

Синдеева: Хотя ты себе можешь позволить вот просто, не знаю, сегодня полежать.

Юдашкин: К счастью, что есть команда. Конечно, я рисую, если есть силы. Силы не физические, а силы интереса, скажем так. Сейчас я на том этапе, я в эти годы то, что сейчас модно, я начинал, копировать себя в те годы, то есть я знаю, что такое восьмидесятые, девяностые, мне не интересно. Или я хочу измениться полностью, то что порой и делаю, вот сейчас этот сезон, я надеюсь то, что мы сделали, вообще ну совершенно иное, то, что и не ждут.

Синдеева: Да? А где показ будет?

Юдашкин: В Париже. 

Синдеева: Они будут с людьми уже или нет?

Юдашкин: Нет, онлайн, к сожалению, все. Мы сняли кино сейчас, сняли фотосессию… . Такая обманка. Конечно, вернуться к жизни опять той, с залом, не знаю, хочу ли я или нет. Этот год как-то вот все изменил.

Синдеева: Но это, в том числе, пандемия, в данном случае это болезнь уже вообще ни при чем. 

Юдашкин: Нет. Я уже после этого ездил, то есть мой был показ четвертого марта в том году. 

Синдеева: И после этого закрыли все.

Юдашкин: Восьмого марта я еще выступил в Москве, и после этого все. 

Синдеева: Все закрылось. Скажи, а в Москве не будет? 

Юдашкин: Ну, мы ждем. Вот афиши висят.

Синдеева: То есть не закроют?

Юдашкин: Не знаю. Мы готовимся.

Синдеева: А если будет, то какого числа, когда?

Юдашкин: До седьмое марта.

Синдеева: Традиционно.

Юдашкин: Да. То есть как канал подтвердил, афиши висят, мы готовимся, коллекция готова, артисты готовятся, а вот что будет в конце концов, мы еще пока не понимаем. 

Синдеева: Валь, сейчас еще задам такой тяжелый вопрос. У тебя хоть раз возникала мысль, что ну что мучиться, что вот эти операции, может, проще уйти? 

Юдашкин: Я могу сказать, что прямо вот такого состояния, нет, потому что я был так окружен заботой докторов, и они просто, я понимал, что они со мной идут в бой.

Синдеева: То есть ты их предашь, если вдруг… 

Юдашкин: Да, если я буду канючить, или там это все, наверное… Вот у меня есть там доктор так , гений хирург, Аллахвердиев тоже вот сейчас, и я так ему уже пишу, где я могу какие-то там сопли пустить, что-то там устал я, там это, то, он — нет, только давай дальше. Вот какие-то такие вещи, если он верит в то, что мы, то есть мне даже больше нужна их вера в меня, что я смогу это делать.

Синдеева: Скажи, а вот когда ты пришел в семью об этом говорить, ты какие слова как-то нашел? 

Юдашкин: Я нашел, сказал: «Вот так-то на сегодняшний день. Я не знаю, как оно будет там дальше. Если доктор примет решение, что он согласен меня оперировать, то это уже счастье, это уже счастье первого этапа». То есть как оно все будет, никто же не понимал, как оно откроется и сколько всего еще там дальше. Вот как бы жили только по этапам. Но опять, вот таких соплей, вот сказать, то есть я себе удивляюсь сам. Может быть, сейчас ко мне это приходит, вот если все отмотать, я только сегодня готов был с тобой говорить. Потому что кто мне ни звонили, как мы ни говорили, с человеком говорить, который это не пережил, это как говорить о какой-нибудь картине в Лувре, мы сидим здесь, а она там. 

Синдеева: Это правда. 

Юдашкин: Можно все это очень абстрактно. Это не будут те вопросы, это не будут те эмоции, это все будет ничего. Поэтому, как сейчас идет реклама, очень часто я вижу по телевидению, там мальчик весь в наколках, он рассказывает о своих наколках, такая акция по борьбе, что он победил там рак, то есть вот отказаться от наколок не могу, а это я могу и победить. В общем, как бы такой очень … Но меня сейчас волнуют дети, сколько я вижу каждый день, в разных программах, вот помощь детям. Вот за что им, в таком маленьком возрасте, еще не видя ни жизни, ничего. 

Синдеева: А вот ты хороший вопрос сейчас сам же задал. А вот у тебя была такая мысль — а за что мне это? 

Юдашкин: Это первая мысль. 

Синдеева: То есть первая, да?

Юдашкин: Конечно. Я думаю, что у всех. Почему я, почему, за что, и ты начинаешь думать, что ты неправильно делал, где ты не был до конца сам с собой откровенен, что ты еще не сделал, и что ты бы хотел сделать. Вот, наверное, вот эти вопросы. 

Синдеева: А к психологу ты не ходил? К онкопсихологам не ходил?

Юдашкин: Нет. Я думаю, что это вот такое первое, это себя надо обязательно чем-то занять. Я был вообще, я был без состояния что-либо делать. Мне раздается звонок от моей давней подруги Аллы Сигаловой, она говорит: «Ты мне нужен, я делаю спектакль». Где я, где спектакль сейчас? Нет, она говорит, вот мне надо, чтобы ты его делал. Она меня просто вытащила, встряхнула, и вот чувство ответственности, что я не могу ее подвести, и спектакль, и артисты, и выход на сцену, и вот это все. Потом Машков, и как-то, то есть это даже не из своей индустрии.

Синдеева: А что, это вот такая тоже форма поддержки была, как ты думаешь? В том числе, не только потому, что ты… 

Юдашкин: В том числе, я думаю, что да. То есть им надо было, я даже помню, выходя на сцену, это не мой подиум, это все-таки премьера спектакля, и вот настолько тонкие артисты в «Табакерке», они мне говорят: «Слушайте, если вдруг вы себя почувствуете не так, то можете опереться, дайте знать». Вот это была, это я запомнил.

Синдеева: Скажи, а был такой момент, наверняка же были изменения во внешности, скажи.

Юдашкин: Ох, сейчас я смотрю карточки… 

Синдеева: Что там, вот что ты там видишь?

Юдашкин: После того, когда я носил одни волосы, там ничего не осталось вообще, потом облучение, еще облучение, еще, то есть ты не понимаешь, откуда выскочит, где выпадет и как. То есть я понимал, что я не одену парик, вот как-то я занят модой, то есть я знаю как, может быть, избавиться от этого или перестричься. Потом я жутко поседел, то есть я понял, что надо, может быть, тот повод, что уже уйти от того мальчика, то есть это всегда нужен повод. Вот быть постоянно тинейджером, и до пенсии быть, что я из той жизни, это очень смешно, нужно меняться. Это был повод, чтобы делать. И сейчас каждый раз вот тоже, спасибо там…

Синдеева: Выглядишь фантастически. 

Юдашкин: Спасибо личному стилисту, у меня Димочка есть, который вот, я говорю, опять у меня половины волос нет, он говорит, поехали дальше.

Синдеева: Вообще просто как будто… 

Юдашкин: Да. 

Синдеева: А скажи, пожалуйста, кто, помимо… 

Юдашкин: Да, и сильно похудел. Вот то, что я похудел, всю жизнь моя главная задача была худеть. 

Синдеева: Схудел. Я всю жизнь худел, да? 

Юдашкин: Не ел, не пил, какое сладкое, какое там, каждый раз то съемки, то на подиум, то интервью, то фотосессии. Сейчас я не знаю, что съесть, сладкое, мороженое, сгущенка, и каждые двести грамм, я встаю утром на весы, если я хоть чуть-чуть поправился, это счастье. Вот как ценности могут измениться. 

Синдеева: И ты находишь в этом позитивный какой-то выход тоже. Юдашкин: Конечно, это и сожаление, даже ты вот в Instagram, это же очень чувствуется. У меня очень много поклонников, и много подписчиков, и вот первое на любой пост это начинается «Главное, чтобы вы были здоровы». И это очень приятно, то есть люди говорят там вот от души, ты понимаешь то, что это с тобой идет, или ты чуть-чуть не так выглядишь, или что-то, то есть все равно я не в той форме, скажем так. Не то что меня там пандемия изменила, да, я год был, как и все, я может быть, больше к себе относился с осторожностью, так как мы в группе риска, скажем так, и не возрастной, а вот именно из-за болезни. Вот когда мне сейчас разрешили сделать прививку, я себя почувствовал прямо членом общества, значит, мне уже можно. Это уже тоже какой-то праздник, победа, а то нет, даже не думайте, вам это как бы год. Когда, когда, уже все вокруг меня сделали, чтобы ко мне как-то так не принести, и вот я вот только вчера, то есть у меня такая первая встреча… 

Синдеева: У тебя вчера вторая уже была, да? 

Юдашкин: Да.

Синдеева: А ты легко пережил, перенес? Не было никаких там, температуры, ничего? 

Юдашкин: Ничего.

Синдеева: Легко, да? Ну, все по-разному.

Юдашкин: Я столько переношу уколов и всяких штук… 

Синдеева: Скажи, а вот что сейчас у тебя происходит? То есть ты постоянно сидишь все равно на каких-то препаратах, которые… 

Юдашкин: Нет, это у меня постоянно таргетная химия, так она и идет.

Синдеева: Она просто каждодневная?

Юдашкин: Каждый день.

Синдеева: Это всю жизнь? 

Юдашкин: Я даже, я думаю, что да. Я к этому уже привык, если так, то и слава богу. Я даже не хочу ничего и менять, потому что подсознательно у меня было, я уходил уже как бы в норму, уже не было капельниц, уже не было каких-то вещей, уже были какие-то капельницы там и для поднятия иммунной системы, и начинало выстреливать опять. Поэтому… 

Синдеева: Решил, что это вот лучше, так спокойнее.

Юдашкин: Спасибо химикам и моему доктору, которые, я с ней полностью согласен, сейчас если можно это делать, ну что нет. 

Синдеева: Как вот друзья, как они? Все говорят, Валя там герой просто, наш герой и так далее. 

Юдашкин: У всех шла паника. То есть первый ужин, который они пытались мне сделать дома, это по поводу дня рождения, то есть меня оперировали до того, как, то есть я уже как бы вышел уже домой, и мне устроили там день рождения. То есть я был, наверное, цвета этих стен, сил даже не было сидеть, скажем так. И когда вот начался поток слез, я, наверное, тогда понял, что это было, такие все кап-кап…

Синдеева: Но это же не было неприятно, да? Я имею в виду, что вот так можно. Я все время тоже думаю про то, как должны вокруг себя люди вести, когда есть, в том числе, такая ситуация, и слезы это не… 

Юдашкин: Нет, как-то все хотели видеть, я понял, даже потом уже и Новый год идет, и все, я говорю: «Алла, нету сил, я, наверное, чтобы на Новый год…». Все так уже привыкли. Ты залеживаешься, вот в этом весь ужас, ты себя уже бережешь как-то лишний раз, чтобы все это было под рукой. Она говорит: «Я тебе уже и постель приготовила, и диван приготовила. Нет, будем отмечать вместе». Вот какие-то вот такие вещи от друзей, не то что там что-то, а вот какие-то очень мне удобные, обычные, чтобы вот все равно оставаться в компании и понимать, что еще есть, и «Огонек» посмотреть можно, и всех увидеть.

Синдеева: Что ты перестал делать? Я не знаю, в чем изменилась твоя жизнь?

Юдашкин: Во-первых, изменилась вообще наша модная жизнь, скажем так. Я все ждал, когда же наступит уже новое поколение в мире, то есть кто-то уходит уже по возрасту, кто-то вообще уходит в мир иной, и я вижу, как меняется Париж, какой он был до того, я приехал мальчиком, сейчас ушел как раз Карден, то есть это мой крестный отец, который меня вывел. Как бы он и дом Шанель, они крестные отцы, и Федерация моды, то есть они как бы подписанты, потому что я иностранец. И я видел, я застал роскошную, красивую картину. Что в Америке… То есть я проехался, как тот еврей, по всему миру, потому что я и здесь показывал, я и там показывал, я был и, господи, в Нью-Йорке, и в Милане, и в Париже, в общем, где меня только не носило. И Китай, и Япония. И я понял то, что я застал именно красоту, ощущение такой dolce vita.

Синдеева: Скажи, а вот внутренне какая-то работа по изменению себя у тебя происходила?

Юдашкин: Она происходит и сейчас, то есть какие-то вещи, особенно то, что касается возраста, меня очень раздражает, когда все это не по возрасту, уже смешить людей, то есть я к этому очень… Не потому что я сноб, а может быть, и сноб, то есть я не могу исключать. Но для меня важны мелочи. Чтобы мне не было стыдно и за друзей, за их… То есть я стал более, наверно, я смотрю на какие-то вещи, но чуть-чуть иначе, потому что то, что я видел, как это может быть, что это все суета, жить надо сейчас.

Синдеева: А ты что-то в связи с этим делаешь? Не знаю, говоришь это своим близким, друзьям, кому-то? Можешь посадить, условно, и сказать: «Чувак, есть другие ((нрзб)»?

Юдашкин: Говорил.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Говорил на сто процентов. Сейчас у меня был разговор как раз и с Филиппом про то, что я вижу, что ты тратишь и силы, и талант, ты можешь уже и учить, что так это все быстро кончается, хайп, вот это все, тут, там, тут, там.

Юдашкин: Это важно, чтобы это было, во-первых, достойно тебя, во всем мире это есть. То есть может старший художник увидеться с молодым и какую-то придумать, или дизайнер из моды с художником contemporary art из Японии, как мы знаем, и Louis Vuitton и Мураками делали какие-то проекты. Это интересное видение из-за океана, иной взгляд, иной возраст, как видят тебя. Поэтому я-то сам открыт к этому.

Синдеева: Ой, это тоже.

Юдашкин: Девичье. В общем, здесь невесту одеваем всю полностью. Вот сейчас мы здесь готовим как раз к Евровидению, у Киркорова проект новый, они только позавчера здесь были.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Да.

Синдеева: А что у него, кого, кого он сейчас продюсирует?

Юдашкин: Он сейчас продюсирует певицу из Молдовы.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Да, так что он ее везет в Копенгаген, именно там будет Евровидение.

Синдеева: Слушай, а у Филиппа много твоих вещей?

Юдашкин: Ой, было… Какие-то тонны.

Синдеева: Да?

Юдашкин: То есть у него… Он человек маниакальный на тряпках.

Синдеева: Да-да-да, я видела его гардероб.

Юдашкин: Это ужасно. То есть такой ГУМ, ЦУМ и «Детский мир», скажем так. Чтобы так мужик имел столько вещей! Он даже не снимает этикетки.

Синдеева: Да, этикетки не снимает.

Юдашкин: Это новое все, куда это? Я говорю: «Филь, ты подумай». Я говорю: «Жалко, у тебя же дети растут, оставь им лучше деньги».

Синдеева: Валя, скажи, пожалуйста, ты сейчас одеваешь кого-нибудь из великих наших, больших боссов?

Юдашкин: Нет, к счастью, никого.

Синдеева: Но Филипп, ты говоришь, ты с ним разговаривал, тебе нравится то, что он сейчас делает вот с молодыми ребятами?

Юдашкин: Он не боится, это уже неплохо.

Синдеева: Нет, то, что он не боится, он вообще просто мой герой, просто вообще. 

Юдашкин: Он не боится, он понимает, что маленькие дети растут, это надо обязательно делать скидку, он должен с ними обязательно иметь контакт. Вот я, например, с внуками, понимая… То есть я могу быть просто отличным дедушкой.

Синдеева: А хороший ты дедушка? Ты какой дедушка, расскажи, что ты с ними делаешь?

Юдашкин: Я могу, кроме как баловать…

Синдеева: Ну, баловать ― это что? Вот конкретно что?

Юдашкин: Любую прихоть, конечно, я постараюсь им сделать.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Да, потому что так как мы их видим мало, они не живут в Москве, они работают в Гонконге…

Синдеева: В Гонконге?

Юдашкин: Да.

Синдеева: Подожди, и что? Галя делает…

Юдашкин: Вся семья там, и Галя там.

Синдеева: Галя коллекции вот эти детские делает там?

Юдашкин: Оттуда все, да. А папа здесь уже как бы присматривает.

Синдеева: А почему, скажи, пожалуйста, они в Гонконге?

Юдашкин: Это ее супруг работает в Гонконге.

Синдеева: Да?

Юдашкин: И они с семьей уехали. И поэтому внуки там, год мы не можем попасть, и ни они к нам, и ни мы к ним.

Синдеева: Ничего себе. А я вот тоже видела в интервью, ты рассказал про своего как раз зятя, что ты с ним в день по несколько раз разговариваешь, что он очень много тебе помогает. Он помогает тебе как финансовый консультант или как просто близкий человек?

Юдашкин: Нет, просто как чудный, очень высоко образованный парень, очень воспитанный, который ценит, что такое семья. Я тебе говорю, наверно, я с ним больше говорю, чем с Галей, это точно. Я сейчас был в машине, он говорит: «Вы куда едете?». Я говорю: «У нас с Натальей будет интервью, едем». «Ой, как интересно! Что у вас там происходит?». То есть нет никаких дел. Если какая-то помощь, то, конечно, да, в чем-то я там не разберусь.

Синдеева: По поводу семейного бизнеса. Вот смотри, Галя уже фактически внутри него, Марина всегда была рядом. Вообще вот ты для себя рассматривал как бы передачу вот этого всего?

Юдашкин: Я готов.

Синдеева: Ты готов?

Юдашкин: Я-то готов, и я всегда говорил, что… То есть меня подкосило чуть-чуть раньше, скажем так, я хотел в шестьдесят уйти. Это правильный возраст, потому что сеять песок по подиуму…

Синдеева: Шестьдесят ― это вообще ничто.

Юдашкин: Как-то когда тебя уносят с подиума, то чувство моды все-таки у молодых. Это наглость, это бескомпромиссность, это не боязнь испортить свой имидж, то есть ты чего-чего не боишься. То есть я себя помню в тридцать лет, это все было впереди, я очень боялся, я был сам себе критик, сам себе сюзерен, кто угодно, я был сам для себя. А уже в моем возрасте ты понимаешь, что дом, ответственность, люди, лишнее… Внуки, дети, то есть ты уже как бы такая курица. 

Синдеева: Но все-таки. То есть ты готов был в шестьдесят, допустим, уйти, то есть ты готов это все Гале был.

Юдашкин: Я пошел бы в театр, в кино, в балет.

Синдеева: То есть не стал бы все-таки пенсионером-то, я надеюсь.

Юдашкин: Нет, живопись, эскизы. И, конечно, образование. То есть студенты…

Синдеева: А где у тебя, здесь прямо, нет?

Юдашкин: Я преподаю и здесь, и я профессор кафедры моделирования.

Синдеева: В Текстильном.

Юдашкин: В Текстильном университете, да. То есть я себе готовил почву уже давно, то есть я все равно понимал, что я останусь в этой индустрии, но только чуть-чуть уже с позиции мэтра.

Синдеева: А что вот это такое у тебя в этих?

Юдашкин: Рюмочки?

Синдеева: Да.

Юдашкин: Это самогоночка.

Синдеева: Что, собственная?

Юдашкин: В принципе, это чача.

Синдеева: Я имею в виду, домашняя?

Юдашкин: От поклонников, мне присылают чачу, а я уже настаиваю на базилике, на крапиве.

Синдеева: Так и что, ты пьешь это?

Юдашкин: Я угощаю.

Синдеева: А сам вообще сейчас выпиваешь?

Юдашкин: Чуть-чуть, чуть-чуть иногда.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Да.

Синдеева: Класс. Красиво!

Юдашкин: Так, как раньше, естественно, нет. Дело это я любил очень, скажем честно.

Синдеева: Но ты не курил никогда.

Юдашкин: Курил двадцать лет.

Синдеева: Но бросил раньше, чем случилась болячка?

Юдашкин: Да, да.

Синдеева: Я не бросила курить.

Юдашкин: И вот я уже думаю, что все, уже не пью и не курю.

Синдеева: Вообще святой просто.

Юдашкин: И на тебе! Да.

Синдеева: Да, вот этот вопрос, почему и за что.

Синдеева: А скажи, пожалуйста, ты каких-то учеников, условно, растишь?

Юдашкин: Сейчас у меня есть ученики из Лондона, из Нью-Йорка ко мне приезжают. Наши, те, кто получают…

Синдеева: Но так, чтобы, условно, взять и сказать: «О, вот этот вот может продолжить».

Юдашкин: Во-первых, мы таких много сделали.

Синдеева: Да?

Юдашкин: То есть это все-таки была Неделя моды, большое количество, которое воспитано на Доме. И школа конструкторская, портновская. То есть мы так разбросали по всей Москве.

Синдеева: Да?

Юдашкин: И я никогда и не грустил, что люди уходят. Они обязаны идти дальше.

Синдеева: Расти.

Юдашкин: А я обязан дальше учить. Все равно то, что я буду делать на следующий сезон, не знает никто. Это очень тяжелая работа, и она начинается со слез у персонала, потому что они, как в первый раз, идут и не понимают, как это сделать. Они видят эскизы, они шьются по этому. «Мы этого не сможем сделать». И если эта паника есть, то я с ними иду. У них горит взгляд, им это интересно. Если взгляда нет, то все, попрощаюсь.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Выплачу деньги и скажу: «Давай, где-нибудь увидимся дальше». Новая коллекция, которую будем показывать, я тебе даже чуть-чуть открою уже занавес, это о молодой художнице.

Синдеева: Абстрактной.

Юдашкин: Да, которая днем выходит на фабрику, а вечером она творит сама, она студентка. Я ей дал возможность двух цветов, то, что все равно как бы жизнь происходит в черном и белом.

Синдеева: Но это в твоей голове, это ты придумал.

Юдашкин: Да, да.

Синдеева: То есть нет такого персонажа.

Юдашкин: Нет, нет.

Синдеева: Это ты придумал. Интересно.

Юдашкин: Я такую себе придумал историю, мы ее отсняли, мы ее сделали, сейчас посылаем в Европу. Мне просто интересно уже экспериментировать. Ясно, что я могу и так, и так шить, как угодно. И мне вот когда-то был очень умный совет у критика моды, потому что если критика профессиональная, она говорит: «Нам интересно смотреть то, что вы умеете, вы нам покажите то, что мы еще не видели».

Синдеева: Интересно. 

Юдашкин: И многие боятся уйти с конька: вроде бы покупается, продается отлично, все уже знают. И мы понимаем, что это очень плохо. Нужно не бояться изменяться. Потому что мы меняемся внешне, мы меняемся характером. Я думаю, что я стал более, наверно, человеком мягче.

Синдеева: Мягче?

Юдашкин: Да.

Синдеева: Я приду с улицы и скажу: «Я хочу смотреть».

Юдашкин: «Я хочу свадебное платье».

Синдеева: А, то есть я хочу свадебное платье. Но могу не хотеть, а просто хочу посмотреть, да?

Юдашкин: Да, да. 

Синдеева: Фантастика, конечно. 

Юдашкин: Вот здесь можно прийти или на заказ.

Синдеева: Вот это, конечно… Сколько такое платье делается? Вот по времени, физически.

Юдашкин: Я думаю, что это месяца четыре.

Синдеева: Четыре месяца!

Юдашкин: То есть это была пустая шелковая тюль, и мы воссоздали тот рисунок, который хотим мы. Поэтому школа мастеров, конечно, почему мы здесь делаем сейчас академию? Чтобы на наглядных вещах понимать, почему битва идет, что это не просто платьица, то есть это платья, которые уходят в музеи, которые в частных коллекциях, как бы так.

Синдеева: Вот, скажи, это вот опять же болезнь повлияла?

Юдашкин: Я думаю, что да. Что раньше…

Синдеева: А что значит мягче? Вот если…

Юдашкин: Я помню сейчас то, что у меня получали на совете директоров люди, просто даже неприлично вспомнить об этом. То есть я просто мог размазывать, они просто из любви к тому, что я делаю, могли со мной идти дальше и терпеть, и все. Сейчас это просто… Это такое извинение, в пол поклон, потому что я… То есть все вокруг одного дома, вокруг одного в офисе, вокруг одного… И я диктатор, в общем-то. Если что-то стоит не так, я могу идти ночью и это пододвинуть, то есть мне симметрия, понимание, ощущение комфорта, чтобы ничего не раздражало взгляд. Конечно, я не самый легкий персонаж, но сейчас я спокойнее. Разные люди.

Синдеева: А тебе легче от этого стало самому?

Юдашкин: Не думаю. Где-то я, может быть, наступил песне на горло, сказать то, что… Нет, все равно я себе не изменяю, все это где-то там оно.

Синдеева: Да, но то есть, получается, ты сейчас в себе гасишь это?

Юдашкин: Гашу, да. Раньше я мог…

Синдеева: Надо где-то найти комнату у тебя в этом прекрасном особняке, где можно орать одному.

Юдашкин: Нет-нет, научился просто как-то уже быть старше и умнее, да. 

Синдеева: А скажи, у тебя были моменты, когда опять же, возможно, в каких-то именно критических моментах, что тебе очень хотелось у кого-то попросить прощения. Кого-то обидел и вот вдруг об этом вспомнил.

Юдашкин: Это естественно. То есть это все ― это обращение к себе, к близким, и ты пытаешься все-таки меньше делать нехороших вещей, чтобы не было стыдно. Лучше не сделать вообще ничего. То есть это над тобой всегда. Радости больше стало.

Синдеева: Да?

Юдашкин: На те вещи, которые меня не могли… Может быть, больше сентиментов стало.

Синдеева: Да?

Юдашкин: То есть в кино я могу там пустить сопли, детей вижу или там со мной внуки на скайпе ― как-то так. Потому что это приятно ― видеть, как они. Я переживаю, они растут, они растут без нас, может быть, они не совсем отлично говорят по-русски. Социальное.

Синдеева: Среда.

Юдашкин: Да, я там каждый раз кричу: «Я вам вышлю здесь онлайн-преподавателя, чтобы говоришь лучше!». Я говорю: «В конце концов дед вас и не поймет вообще!».

Синдеева: Дед и Валентин Юдашкин у меня пока в голове не соединяется, знаешь. А тебе нравится себя дедом называть, да?

Юдашкин: Я не стал… Потому что многие говорили: «Надо говорить, чтобы»…

Синдеева: Называли Валей.

Юдашкин: Да, я говорю: «Да нет». На самом деле я дед, что я буду сидеть, придумывать какие-то вещи, что-то? Мама у меня дожила до правнуков, это такое счастье ― увидеть, как внучка ее выросла, как она вышла замуж, как она рожала, как все это. Вот в этом и, наверно, счастье.

Синдеева: А где мама живет?

Юдашкин: Мама живет в Израиле.

Синдеева: А, она все время там живет, да?

Юдашкин: Да, да.

Синдеева: Скажи, когда ты в итоге-то ей сказал? Уже когда первые все прошли самые тяжелые?

Юдашкин: Она приехала в гости, она как чувствовала.

Синдеева: Она приехала, то есть вы не смогли ее отговорить.

Юдашкин: Это Марина там просто, она и смеялась с ней, и шутила, и по телефону, что ни делала, потому что я говорил: «Главное, чтобы она»… А она как чувствует: «У тебя давно обследования не было». Я говорю: «Мам». Вот что такое мать.

Синдеева: Сердце матери, да.

Юдашкин: Да. И вот ничего. «А ты был, а ты там это, что там голоса нет?». Я говорю: «Да я охрип просто, и все». Нет.

Синдеева: И она приехала, и что? И все поняла?

Юдашкин: Ну да. Уже было хотя бы легче, то есть она уже могла как-то там готовить что-то, то, что я люблю с детства, учить повара каким-то вещам.

Синдеева: Да?

Юдашкин: Да. 

Синдеева: Дай бог маме здоровья тоже.

Юдашкин: Нет, конечно, сейчас это все уже… И то я говорю, что это не отпускает. То есть я понимаю, это как люди прошли войну. Пока ты это не пройдешь, это будет просто… Можно сказать: «Это какие-то сказки, это красивое кино». Даже я когда вижу фильмы, в художественном фильме есть эта проблема, ты ее поднимаешь, то есть это не просто кусок в сюжете о какой-то болезни, я понимаю, что есть еще хуже болезни, есть еще хуже какие-то вещи, которые невозможно вообще ни лечить, ни подходить к ним. И ты становишься вот такой парень в компьютере, то есть ты там начинаешь смотреть: а как во всем мире лечат, а как что?

Синдеева: А ты изучал это, да? Сам изучал.

Юдашкин: Вдруг какая-то там таблетка новая.

Синдеева: Ну, изучаешь. 

Юдашкин: Да.

Синдеева: Я вот нет, я как-то доверилась и вообще ничего не читала даже.

Юдашкин: Вдруг какой-то новый аппарат, и у меня просто… Я изучаю из-за того, что я горжусь, что у меня дома это есть. Я столько времени потратил, отпуска, я клянусь, все загорают на пляже в Лос-Анджелесе и в Малибу, и я тащусь и сам, и все свое окружение на чекап.

Синдеева: Так, скажи людям, которые столкнулись с такой проблемой что-нибудь. Вот что ты уже из своего опыта извлек и чем ты мог бы поделиться?

Юдашкин: Наверно, в первую очередь я думаю, что важно… Каждая болезнь отличается, все мы это понимаем. У кого-то сложилось так, у кого-то сложилось лучше, у кого-то совсем плохо. Но я думаю, что надо в первую очередь верить. Верить в тех людей… Вот когда, знаешь, начинаются качели: я у этого доктора, завтра я буду у того, и никто тебя точно не чувствует. Доктор тебя должен чувствовать. Это как выйти замуж, скажем так. Или ты веришь и ты идешь уже до конца, или нет. 

И, конечно, понимать, что мы живем не в начале века, что с каждым днем…

Синдеева: Все лучше и лучше медицина, технологии.

Юдашкин: Есть какие-то новые шансы, чтобы это поправить. Я думаю, что, наверно, надо близким в это время просто быть очень сильными, чтобы не распускать сопли и, конечно, верить и в себя, и, наверно, духовных сил, то есть то, что, может быть, раньше к духовности я относился очень так спокойно.

Синдеева: Кстати, важный вопрос.

Юдашкин: То есть я всегда был человеком верующим. То сейчас…

Синдеева: Верующий прямо воцерковленный, или как бы верующий во что-то, или верующий конкретно…

Юдашкин: Я всегда знал, что меня это волновало. И вот моя, наверно, первая коллекция с иконостасом еще в те годы, то есть это какой-то там восемьдесят седьмой год. Я когда мальчиком попал в церковь первый раз, когда не было и разрешено вообще, все эти крестные ходы, Пасхи. Мама меня отвела, и вот этот хор, и, наверно, золото, живопись икон ― это произвело какое-то фантастическое… Наверно, как для художника. И потом оно долго-долго-долго со мной было. Это возникало в разных образах, но все-таки это… То есть это было где-то. И вот когда это попало уже сейчас, то есть я уже часть этого, скажем так, потому что я, наверно, ясно выразился.

Синдеева: Но вот когда ты опять же столкнулся с этой ситуацией, ты обращался? 

Юдашкин: Я туда поехал, в ту церковь, где меня крестили. Вот перед операцией я не нашел того батюшку, что-то было, в общем, как-то так оно было. И то не какая-то там известнейшая церковь, какие-то люди, к кому-то надо было идти… Самое обычное место. Я хотел быть просто один на один с собой. Поэтому это хорошо, сейчас, может быть, это странно, мы такие все здесь современные люди, но где-то ты должен получать именно вот то ощущение теплоты, которое может быть один на один. Все-таки мы настолько, ты, я, мы постоянно люди в обществе.

Синдеева: Ну да, люди.

Юдашкин: То есть мы тут, мы там, где наши фотографии, то есть я во все это время. Любят нас… То есть часть еще болезней отсюда, то есть мы энергетически…

Синдеева: Ты считаешь, что эти…

Юдашкин: Были когда-то открыты. То есть большое количество людей в твоей профессии, в моей, нас не все любят.

Синдеева: Это точно.

Юдашкин: Чтобы вы еще не забыли, потом вставите, видимо, чтобы у вас следующий, может быть, будет интересный гость, господин Каприн, это академик Каприн, который… У нас есть уникальный институт имени Герцена, он в Москве, и какие люди, и как интересно там, просто даже, может быть, экскурсию.

Юдашкин: Да, они же все-таки… У них и психология, то есть они нас видят в этих соплях, никаких. Каждый день. Сколько сил у них и вот как они приходят в чувство дома, видя каждый день боль.

Синдеева: Восстанавливаются как.

Юдашкин: Мне это было интересно, потому что просто уйти и переключиться, мне кажется, невозможно.

Юдашкин: Даже их восприятие, как они это чувствуют, проецируют они это на себя или как? Потому что это… Я думаю, что есть еще интересный собеседник, будет ― это уже сын Михаила Ивановича Давыдова.

Синдеева: А, он тоже доктор.

Юдашкин: Он сам онколог. Очень сильный онколог такой, хирург. Когда они не смогли спасти…

Синдеева: Отца?

Юдашкин: Нет, именно супругу.

Синдеева: Супругу, да. Оба онкологи. 

Юдашкин: Да, они стояли у гроба, это, конечно, гениальные доктора, которые входят в пятерку в мире, не просто там у нас. И все-таки на все божья воля, я понимаю так. И надо жить сегодня.

Синдеева: Вот! Давай, давай…

Юдашкин: Живите сегодня все!

Синдеева: Сегодня, здесь и сейчас! Это точно, потому что для меня, например, у меня не было никакого переосмысления такого, знаешь, что что-то изменилось. Но я поняла только одну вещь, которую… Я ее знала, но я не осознавала. Живешь сейчас, вот этим моментом. Вот у меня такое все время: окей, в будущем я что-то вот это доделаю, вот это я попозже, сейчас как-то… Нет, вот все, что хочется, хочется делать, брать от этой жизни максимум твоих желаний.

Юдашкин: Все свои желания надо делать сейчас.

Синдеева: Да, вот сейчас.

Юдашкин: Потому что то, что будет даже через три месяца, я не понимаю.

Синдеева: Да.

Юдашкин: Если я раньше, я человек… То есть мода ― это за год вперед.

Синдеева: Да.

Юдашкин: Вот так я жил всю жизнь. А сейчас я говорю: «Нет, я хочу сейчас».

Синдеева: Валентин Юдашкин! Мы в гостях в этом прекрасном доме. Спасибо.

Юдашкин: Спасибо. 

Читать
Поддержать ДО ДЬ
Другие выпуски
Популярное
Лекция Дмитрия Быкова о Генрике Сенкевиче. Как он стал самым издаваемым польским писателем и сделал Польшу географической новостью начала XX века