Михаил Куснирович: «Одеть всю страну — это круто. Нам это удалось»

Я вообще уже зрителям представила практически тебя. У меня в гостях сегодня Миша Куснирович, директор ГУМа, президент компании Bosco di Ciliegi. Нельзя тебя назвать директором ГУМа, да? Ты так поморщился. Ну хорошо, совладелец, владелец ГУМа.

Почему я начала с ГУМа? Потому что, собственно, сегодня, когда выйдет наша с тобой программа, открывается у вас в ГУМе бутик Nespresso.

Наконец-то.

Ты давно хотел?

Я очень давно хотел, да.

Мне кажется, это какое-то очень правильное вообще сочетание.

Ну, поскольку там должно быть всё самое лучшее, и не только как выставка достижений общемирового народного хозяйства, но и как применение практическое на каждый день, когда можно купить кофе или покупать эти чудесные капсулы, конечно, Nespresso ― это очень такой… Не знаю, можно говорить «крутой», да?

Наверно, правда крутой. Слушай, я недавно узнала, что они уже тридцать лет такие крутые. Для меня это было какой-то неожиданностью.

Я давно подсел на Nespresso, и мне это нравится.

И даже в Италии?

В том всё и дело, что это был перелом. И даже в Италии такой протагонист Nespresso, и даже дарил эти машины. Потому что для меня это было легче. Вообще итальянцы, конечно, последняя нация, которая сдалась Nespresso, потому что есть свои замечательные бренды и искусство кофеварения и потребления. Но эти капсулы удивительно постоянного качества, поэтому если что-то уже попалось… И поэтому в ГУМе я очень доволен.

Миша, пятьдесят лет недавно исполнилось.

Я старше Nespresso.

Был невероятный праздник, очень крутой.

Ты опоздала.

Опоздала, не надо сейчас меня судить. Опоздала и очень сильно пожалела, потому что не всё видела. Скажи, с каким чувством? Всё равно, знаешь, это же всё равно такая цифра, при которой кажется, что дано, условно, остановиться и подумать, как жил и как жить дальше. Это какая-то ерунда ― то, что я сейчас сказала или у тебя был момент, когда ты подумал всё-таки, что это какой-то рубеж?

Это, безусловно, рубеж. Но не идет речь про остановиться.

Нет, я не про остановиться.

Вот когда через много лет ты тоже дорастешь до такой цифры, нифига не останавливаешься.

Мне чуть-чуть осталось совсем.

Не кокетничай.

Я не кокетничаю, мне совсем мало осталось. Миша, скажи, с каким настроением, с какими чувствами?

В нашем детстве был анекдот, когда у народа Крайнего Севера, чукчей, спрашивали: «Скажите, какие чувства вы испытывали до революции?» ― «Чувство голода и холода». ― «А сейчас, в день пятидесятилетия великой Октябрьской революции?» ― «Чувство голода, холода и великой благодарности».

Я вот эти чувства испытываю. Великой благодарности, что вот к этому дню рождения в основном всё хорошо. Переосмыслить жизнь или что-то такое приостановить, как-то еще, стать, наконец, серьезным ― такого пока не произошло, но я за собой… Хотя, конечно, комплекс в связи с седой бородой существует.

Внутри себя, потому что раньше было много вопросов вообще, а сейчас много ответов.

Это мудрость.

Может быть, но это когда осознаешь. Вот эта вот точка перегиба, когда ответов больше, чем вопросов ― почему-то думаешь про свою седую бороду.

Bosco ― такая семейная компания. Она во всем семейная, не только в том, что вся твоя семья работает, от мамы, сына, только маленький пока еще… Не знаю, может быть, в рекламных кампаниях участвует уже, но еще так рядышком. И жена, и сестра, и тети, в общем, вся семья. При этом и все сотрудники, в общем, чувствуют себя семьей. И даже те, кто не сотрудники, тоже чувствуют себя членами вашей семьи.

А если про тот самый классический семейный бизнес, который мы наблюдаем на Западе и примеров которого пока в России нет. Что ты себе видишь в будущем? Ты видишь это как развитие…

А какой классический? Это тоже сложная история.

Классический ― когда семейный бизнес… Нет, скажем так, у нас в России таких примеров вообще очень мало, когда бизнес передается. Наше поколение только…

Слушай, еще ста лет не прошло, революция произошла, ты что.

Ну так вот ты видишь в себе такое развитие? Что ты сможешь передать это Илье, который тоже работает с тобой вместе? Вообще ты думал об этом?

Об этом… Вот всё отличие моё в том, что я об этом думал с первого дня.

А, то есть ты сразу строил компанию.

Да. Я думал об этом с первого дня, может быть, зря.

Почему?

Потому что нельзя всё время мои дрёмы вкладывать в других людей. А кто сказал, что Илье это надо?

Он же если работает, значит, надо. Или ты его своим авторитетом додавил?

Во-первых, он еще не работает, он заканчивает магистратуру по своей специальности. Во-вторых, он всячески демонстративно хочет добиться собственного результата, не будучи сыном родителей, а будучи Ильей. Порой вот это династическое наследие ему мешает. С одной стороны, он, конечно, воспитан внутри семьи, гордится, ему приятно, переживает и так далее, но совершенно понятно, что он хочет добиться независимого от нас успеха. А потом уже…

А потом, возможно…

Если мы будем соответствовать его…

Но ты бы хотел и мечтал об этом, да?

Это единственный выход, куда вообще всё это должно выплёскивать, единственный как бы дуализм, потому что Илья и Марк. Они могут это развить.

А почему?

Ни в коем случае не воспользоваться, а именно развить. Вот.

Ты имеешь в виду ― единственное возможное в твоем сценарии, в том, что ты придумал. Можно же, в конце концов, в какой-то момент продать компанию.

Может быть.

Но ты так не видишь пока, да?

Да.

Это очень здорово. Я как раз неожиданно об этом подумала, что, наверно, ты один из немногих российских предпринимателей таких, который…

Конечно, потому что для всех, даже самых харизматичных, классический капитализм иной. То, что я сейчас рассказывал, это немножечко олдскул, который не предполагает такого глобального развития.

Но опять же, ты знаешь, это тезис спорный. Знаешь, почему? Потому что, смотри, например, последняя ситуация с американскими выборами. Выиграл Трамп, да? Но при этом ты помнишь, какие были сильные социалистические настроения. Сандерс, собственно, если бы не вылетел из этой гонки, то за него голосовала вся молодая Америка, за него голосовали студенты. Основной их тезис ― против корпораций, против засилья банков, против глобализации, которая случилась. И когда мы с тобой говорим «олдскул», мне кажется, это то, что сейчас может вернуться.

Типичная такая революция поколения. Знаешь, когда мы с тобой росли, мы думали: «Блин, уже всё самое великое свершилось. Гражданскую войну мы выиграли, и Великую Отечественную, и пионеры-герои уже закончились. А нам-то что делать?».

 В космос слетать.

Вот, и в космос уже без нас летали. И мы теперь только вынуждены собирать макулатуру. Конечно, против корпораций новое поколение, потому что они считают, что глобализм давит на индивидуализм.

Но мы же тоже это видим с тобой во многом.

А я бы так не сказал, потому что самые успешные, динамичные примеры ― это как раз молодые. То есть все вот эти новые технологии. Они же возникли на нашем, прямо вот в этом XXI веке. Все фейсбуки, гуглы, алибабы ― они вот сейчас.

Ты знаешь, но там удивительным образом… Подожди, вот в этом и есть отличие. Управляют этими компаниями отцы-основатели, они являются операционными руководителями.

Конечно.

Они не просто сидят, например, в отличие от банков или огромных корпораций типа Coca-Cola, у которой нет никакого владельца, а есть размытая какая-то… миллионы акционеров, понимаешь?

Да, но…

И вот в этом-то и есть этот олдскул твой. Мне кажется, что идет возврат к этому, понимаешь? Что человек-основатель, идеолог этого всего и чувствует это по-другому, понимаешь?

Это нормальная синусоида развития. Все встанут на определенном этапе перед вопросом «что дальше?». И вот ответ на этот вопрос, слава богу, разный. И поэтому мы не идем все в ногу: либо только по корпоративному развитию, либо по частному, либо фаундейшн, либо что-то еще.

Вот я, например, тоже стала себе задавать этот вопрос, разговаривать с детьми. Я говорю: «Лук, ты бы мог быть директором телеканала?». Он интересуется какими-то тоже новостями, ему становится это интересно. Пока он говорит: «Не, не знаю», потом говорит: «Может быть».

Мне бы на самом деле очень хотелось. Вот «Серебряному дождю» в этом году 21 год, да? И мы тогда не могли представить, что вообще компания будет столько жить. Да, я сейчас отошла от этого бизнеса, но так или иначе мне кажется, что это так здорово, если это будет 50 лет существовать.

Я не знаю, почему, но я с первого дня этого хотел. Хотел, чтобы именно следующее поколение… Потому что ясно, что дальше-то делать, в какой парадигме работать, как говорить детям, что такое хорошо и что такое плохо.

Про детей, что хорошо и плохо. Илья, слава богу, уже вырос, уже всё с ценностями, с пониманием, что хорошо, а что плохо, случилось. Достойный, прекрасный парень.

Растет Марк, и он растет уже вообще в новых условиях, не в таких, в каких рос Илья. Появление соцсетей, гаджетов, игры, ютуб.

Но дети-то те же.

Подожди секунду. Ты знаешь, очень сложно. Дети ― они же вообще… Это поколение по-другому считывает это.

Я могу сказать, что Марк ― еще более олдскул, чем Илья.

Это как так? Вот просто у него так получилось или вы поставили эти…

Он такой.

Вот он пришел, например, взял телефон. Дети же сразу, им даже не надо объяснять, они сразу знают, куда что там надо зайти, именно вот это.

Да, но в его классе телефона нет у четверых. 32 человека в классе. И он говорит: «Мне не надо, папа, телефон».

Это хорошо, но при этом он же всё равно… Ты понимаешь, он не будет ходить с Nokia.

Будет.

Да не будет. Если ты только авторитарно его не задавишь. А ты же не задавишь.

Задавлю.

Подожди, хорошо. Смотри, недавно случилась трагедия в Пскове, знаешь, да? Когда двое подростков… Ужасная трагедия. И она ужасна с разных сторон, в том числе вот это вот проникновение соцсетей, когда они это всё…

Я это очень не люблю, я ими не пользуюсь.

Но ты не можешь защитить своего Марка от этого, понимаешь? Если только не…

Воспитанием. Дело в том, что водораздел проходит: либо реальный мир, либо виртуальный. Либо у тебя человеческое общение, либо у тебя такое целлулоидное псевдо-… Люди идут в ресторан, блин, чтобы сделать селфи именно в этом ресторане, чтобы видели… Ну это бред.

Но ты же не можешь остановить все равно вот эту эволюцию, этот технологический процесс.

Не могу и не собираюсь этого делать. Я просто могу не бежать впереди паровоза вот этого, и все.

То есть удастся тебе Марка защитить от этого.

Марк, не знаю, почему, еще более трогательный, чем Илья. Он делает домашнее задание сам.

А в какую школу он ходит?

В 57.

Поговорим про 57?

Ну…

Скажи, как ты отнесся к этой истории вообще? Как ты ее пережил?

Из этой же серии, к сожалению, жизни в виртуальном мире.

Почему? В очень даже реальном там была жизнь, а не в виртуальном, подожди. Там много лет, прекрасная школа, 100%...

Я не знаю, насколько она прекрасная.

Я имею в виду с точки зрения…

Школу выбрали не мы с Катей, а Марк.

Как?

Он ходил на подготовительные целый год, ходил в две школы. В нашу, что называется, родную…

 «Золотое сечение»?

 «Золотое сечение» и в 57. И он категорически выбрал 57, потому что уровень знаний, уровень требований в 57 был, видимо, ему несопоставимо больше по душе. Просто я сейчас вижу, ему задают, ― он учится третий месяц, ― это офигеть. То есть это просто сложно. Вот, всё.

Но…

Сам факт обсасывания ситуации… Не то, что там происходило, что я категорически не поддерживаю. Дело в том, что я был… Я прикоснулся чуть-чуть вот к этой проблеме маленьких детей, как относятся к взрослым. Я пять лет был пионервожатым. И вот этот обязательно необходимый очень щепетильный барьер между влюбчивыми детьми к своим руководителям ― это прямо очень тонкая вещь, это нужно быть…

Это просто, что называется, разврат нравственный. С ребенком этого нельзя делать, и все. Нет степени свободы так поступать с ребенком. А извини, если это…

Смотри, а почему родители? Ведь многие же родители об этом знали. Как ты считаешь, почему родители не поднимали этого?

Если многие родители знали ― они просто идиоты, просто дураки слабовольные, и все.

Слушай, вернусь к Олимпиаде. Мы так коснулись, а я хотела тебе задать вопрос. В связи, собственно, с тем, что случилось…

А ты почему кофе не пьешь?

Говорю с тобой, много говорю. Просто мне надо замолчать.

Хороший кофе. Знаешь, как проверяется кофе? Можно ли его пить холодным.

Нормально?

Нормально.

Я тоже выпила.

Смотри, Олимпиада в Бразилии. Все то, что случилось, фактически, с бойкотом российских спортсменов в связи с допинговым скандалом. Два вопроса. Один коммерческий: скажи, вы много потеряли и попали ли вы? Понятно, что…

Ну конечно, мы попали. Но это был не столько бойкот спортсменов. На спортсменах отыгрались. Это, конечно же, к сожалению, такая работающая машина по управлению общественным мнением.

Но допинг же был? Подожди. Он же был? Факт этот же доказан уже, что он был. Этого даже никто не отрицает.

Нет, во-первых, отрицают. Многие федерации просто конкретно отрицают и готовы идти на всякие детекторы и куда угодно, что это вранье. Например, в том же самом конькобежном спорте оказалось, что эта бравада, что не было никакого допинга, оказалась правдой.

Наверняка во многих случаях допинг был, и это очень плохо, это непозволительно. Но так… Понимаешь, эпидемия гриппа, например. 102 человека ― это эпидемия, а 98 ― это не эпидемия. Так же и здесь, это была количественная манипуляция, когда сказали, что весь отечественный спорт на допинге. Это неправда, во-первых. Существуют ли в большом, среднем или мелком спорте случаи злоупотребления допингом? Да конечно. Надо ли с этим бороться? Обязательно. Имеет ли какое-либо отношение вся эта штуковина к этой шумихе? Нет.

Какая штуковина?

Употребление несанкцированных препаратов.

Как не имеет? Ты правильно сказал, количество, качество. Понимаешь, на самом деле такое было количество этих проб, что оно, к сожалению, вышло за пределы, наверно, допустимо возможных, которые, конечно, используют все страны.

Я шестнадцать лет занимаюсь околоспортивным, потому что мы просто поставщики формы. За эти шестнадцать лет у меня очень много друзей из спорта реально высших достижений. Вот так огульно сказать, что доклад Макларена ― это абсолютная истина, я не могу ни в коем случае. Не знаю, наверняка подавляющее большинство его не читало, в отличие от меня. И ты, кстати, тоже.

 Не читала.

Там просто детский лепет и чушь собачья. Даже язык подачи настолько тенденциозен, что уже этому одному, даже этому подходу не совсем возможно доверять.

Почему тогда страна не отстояла? Слушай, если это всё можно доказать…

А потому что надо профессионально это делать.

Если ты говоришь, даже ты понимаешь, что это такой детский лепет ― этот доклад. Почему страна тогда не отстояла, в том числе спортсмены, за которых, конечно, было обидно.

Потому что ситуация такая… Даже и неохота. Понимаешь, если все будут говорить, что я дурак, мне куда выйти, чтобы рассказывать, что я не дурак?

Нет, ну там же… Окей, все говорят: «Окей, но есть же доклад, можно было пойти в суд, можно было доказывать, в конце концов».

Очень многие доказывали. Например, Юлия Ефимова. У нее был и, вернее, есть агент, Андрей Митьков. Вот он такой упертый, верящий в свой правоту парень. И вот он доказывает. И всё, и молодец.

Вот. Возможно же, понимаешь.

А мы находимся в ситуации во всём этом мировом спортивном движении, когда надо не доказывать, что ты не верблюд, а, во-первых, не быть верблюдом, во-вторых, не находиться в этой роли тех, кто жужжит. Потому что легко, когда все вокруг «ату его!».

Нашлись нормальные люди, которые заинтересованы в том, чтобы Россия была в мировом спортивном движении. Международный Олимпийский Комитет проявил себя прилично при очень сильном давлении всех. Ведь это же не спортсмены.

Ну конечно.

Это страна должна была, ее назначили изгоем. Были для этого основания, не были ― не вопрос изгоя. Это неправда, во-первых, во-вторых, нечестно. И это было сделано довольно грязно. Была заранее продуманная задача, под которую подводилось всё, что угодно.

Если бы не дали повод, понимаешь, то этого бы не случилось, нет? 

Всё, я перешел улицу в неположенном месте. Значит, я рецидивист, все.

Подожди, «Не воруй» это называется, конечно, понимаешь?

Все понятно, ну как же. Вся общественность.

Как мой муж говорит, не надо курить.

Во-первых, не моет руки перед едой, а во-вторых, перешел улицу в неверном месте. Ну что же? Все понятно, что дальше будет.

Ну правильно, поэтому, конечно, в таких ситуациях нельзя давать повода.

Это чистоплюйское…

Да?

Да. Конечно, да. Давайте так: кто повод дал, его надо наказать, дисквалифицировать надолго, навсегда. Надо насадить… Ведь почему эти спортсмены несчастные на определенном этапе принимают допинг? Понимаешь, почему, или нет?

Смотри, до определенного предела люди развиваются на основе своих способностей, тренерских установок. Потом начинаются доли секунды, десятые доли, сотые доли секунды. Для того, чтобы организм при прочих равных мог победить, начинает вступаться фармакология.

Для спортсмена, который посвятил свои первые двадцать лет этому, не выучился ни на кого другого, не начал продавать пирожки, вообще-то это жизнь. Это возможность либо купить машину, либо не купить, либо помочь маме, либо не помочь, либо отдать деньги за то, что его тренировали столько времени. Что-то надо сделать. Он этим зарабатывает. И понятно, что если он получает золотую медаль, то он зарабатывает столько, а если четвертое место, он ничего не получает.

Он думает: «Да и хрен с ним! Сейчас я лупану!». То есть если я не лупану, я точно не сумею выиграть, а если лупану, могут не поймать ― так думают такие непродвинутые спортсмены. А еще они, главное, думают: «Я не лупану, но этот-то гад точно лупанет. И он более подготовлен, чем я, к сожалению». Потому что методики по выводу этих аппаратов у наших соседей, к сожалению, сильно более продвинутые, чем у нас. Я это говорю уже как бывший химик, даже биохимик. Вот и все. И они в неравных условиях. То есть они точно, прямо разрешенно принимают препараты.

Ну…

Как? А что «ну»?

Они более продвинутые, и поэтому…

Нет, а что «ну»?

Нет, я с этим не спорю.

Вот приходит девочка американская, гимнастка, и говорит: «Вы знаете, я очень нервничаю, когда трибуны хлопают. Это болезнь, вы знаете». И она седативные препараты принимает с 12 лет. Ей пофигу, хлопают, кричат или что еще. Она улыбается, кувыркается, как мартышка, и выигрывает. Это корректно?

Нет, любой допинг ― некорректный.

Подожди, это не допинг. Допинг ― это неразрешенное средство, а то, что я сейчас рассказал, было разрешено. Это же не допинг.

Может быть, и корректно, понимаешь? Если допускается.

Всё. А наши ― что им в 12 лет? Ну-ка, под зад дали, давай тренируйся. А когда она выходит на 18 лет, валерьянки шибанула ― всё, это досвидос.

Значит, надо ей давать было не валерьянку, а то, что можно. Понимаешь, в этом тоже проблема.

А можно эту девочку с 12 лет вести, подавать соответствующие документы медицинские. Это же процедура. Ведь они же никого не… Ведь ВАДА, честно говоря, профессиональные ребята. Если подавать соответствующим образом данные о здоровье, если вести спортсмена, который подает надежды, заранее, то всё. Вот мы уже начинаем быть в цивилизованном так называемом мире.

Понятно. То есть всё равно мы…

Да, но всё равно это будут препараты, черт подери.

Про спорт больших достижений. Появилась такая идея, много где тоже обсуждалось. А нужен ли уже спорт таких больших достижений, когда уже человеческий организм находится правда на пределе, да? И, условно, все результаты достигаются фармакологией, правильными подходами и так далее.

Нет.

Не может ли это в какой-то момент обнулиться?

В некоторых случаях это происходит. Например, копье. Раньше метали копье с соответствующим центром тяжести. Может быть, ты не помнишь, но, в общем, на одних соревнованиях копье вонзилось в спину бегуну. То есть так далеко метнули, оно вонзилось в спину бегуну, который бежал по дорожке.

Ужас какой.

И даже теоретически не должно было туда копье долететь. И поменяли копье. Или в «Формуле-1» специально понижают мощность, делают одинаковыми для всех подвески, чтобы соревнования…

Подожди. А нужно ли государство здесь? Есть та же «Формула-1», где нет государства, где все коммерческое. Есть футбольные…

Конечно, есть. Всегда обязательно есть флаги. Понимаешь, соревновательный дух…

Нет, никто не говорит, что не должно быть сборных стран, но вопрос, должно ли государство участвовать в таких проектах, как Олимпиада. Вообще нужно ли?

А как?

Ну как, в «Формуле-1» участвуют без государства, в футбольном чемпионате не участвует, в европейском.

Государство участвует в большинстве… всё, что движется, ― участвует государство. И поэтому, конечно, такие…

Ну как? Коммерческие же, смотри, они успешные спортивные достижения, они продают права и так далее. Нет там государства.

О ком ты говоришь сейчас?

Вот я тебе сказала, например, «Формула-1».

 «Формула-1» ― это довольно-таки…

Европейская лига футбольная.

…уникальный случай, и он гораздо менее масштабный, чем Олимпиада. Это элитный спорт, можно сказать, что и теннис тоже существует.

Футбол. Подожди, футбол.

Футбол ― конечно, государство участвует. Чемпионат мира ― конечно, государство участвует.

Но европейские лиги. Там есть государство разве? Там же нет, по-моему, ничего.

Еще раз: это несопоставимые по масштабу соревнования.

По воздействию на общемировую ситуацию это разновеликие вещи.

Чемпионат мира по футболу. Вы будете принимать какое-то участие? Вы являетесь партнером?

Нет-нет.

И даже не было такого желания?

Маркетинговым партнером мы не являемся. Мы всячески готовы способствовать, но это другая площадка.

Хотя мы рассматриваем вопрос быть эксклюзивным ритейл-партнером.

Что это значит? Продавать Adidas в своих магазинах?

Не в своих. Это будут официальные магазины FIFA.

И там не будет нигде Bosco написано?

Нигде не будет Bosco.

То есть вы просто предоставите, условно, услуги по ритейлу.

Мы профессионалы в розничной торговле. У нас был самый лучший результат по рыночным продажам на Олимпиаде в Сочи. Поэтому это никуда нельзя вычеркнуть. Самый лучший по сравнению со всеми предыдущими Олимпиадами, то есть мы больше всего продали в наших магазинах, которые открыли за короткий промежуток, большое количество.

Понятно, что вы большие профессионалы.

Это называется supplier, это не партнеры. И FIFA рассматривает это. Мы обсуждаем условия. Если они будут взаимовыгодными…

Ну тогда про планы. Смотри, Bosco когда вообще строился, девяностые годы, в общем-то, была ставка сделана на такой лакшери-сегмент, она была успешной, правильной, и все развивалось. За это время много чего поменялось, и не только в России, а и в мире.

Всё.

Да. Про всё ― да. Скажи, вы запустили Bosco Sport в свое время, сейчас запускается Bosco Fresh. Вы пошли в сегмент, возможно, такого масс-маркета. Это изменение?

Ни в коем случае, Bosco Fresh ― это вообще не масс-маркет.

Неправильно, нельзя так? Поправь.

Я не являюсь специалистом масс-маркета, это сложная история. Bosco Fresh, наоборот, наш возврат к ДНК, тогда, когда качество вещи и селективность ее распространения ― необходимое условие. Потому что одеть всю страну ― это круто тоже, это нам удалось, но это другие рецепторы. И не факт, что мы можем это делать лучше других.

На открытии Олимпиады в Сочи я сидел на стадионе, смотрел и понимал: блин, не каждый второй, а просто каждый имеет какую-то вещь от Bosco. Будь это в сочинском дизайне, будь это в дизайне нашей российской сборной или Bosco Fresh, уже более дорогие вещи. Ну вот она, чаша стадиона, все в этом, и еще в этом луке.

Да.

Look of the game. И вот в этот момент как раз пика и вершины ты понимаешь, что дальше-то спуск.

Почему спуск?

Потому что домашняя Олимпиада при жизни активной человека бывает очень редко. И вот такое всеобъемлющее, когда из утюга, из кофеварки Nespresso лилось это…

Bosco Sport?

Образ Bosco Sport. Входило ли это в наши планы или нет? Как мы можем этому соответствовать? Это одежда, которая создана была для праздника, для подиумов, для медалей. Вот когда она везде и когда она… Я же не сказал еще главного, что уже во всей это картине добрая половина была фальшивой.

Как?

Это был фейковый Bosco.

Да?

Ну конечно.

А много?

Много. То есть это подделывали.

Но это же успех! Хоть и мешает бизнесу.

Да. В свое время, давно, давным-давно, когда мы еще Calvin Klein, этот самый Кельвин Кляйн ― в Нью-Йорке было дело ― повел меня вниз, и там развалы, продают афроамериканцы разные джинсы. И тогда из десяти пар джинсов восемь или семь было Calvin Klein. Это успех.

Но это краткосрочный успех, это успех такого куража, а в долгую ― не совсем, потому что это, конечно, вымывает. Понимаешь, я же пытаюсь делать правда хорошо. А потом с моим брендом начинает ассоциироваться не всегда качественная вещь. Не о таком театре я мечтал. Когда все те люди, не всегда красивые, высокие и улыбчивые, носят твои вещи, то они наносят такой укол тем высоким, улыбчивым и красивым.

То есть лавры, условно, одного из самых богатых людей мира, владельца Zara, тебя оставляют равнодушным, потому что ты не чувствуешь себя там?

Нет, он очень высокотехнологичный человек. Zara ― это очень крутой пример.

Вообще просто потрясающий.

И вместе с тем человек говорит на своем испанском языке, довольно-таки колхозном. То есть это не просто испанский, это такой колхозный испанский.

Он живет в своей деревне, в каком-то там городе и не выезжает оттуда.

Да. Я снимаю шляпу. Конечно, в этом отношении его лавры ― настоящие лавры, вот. Но, кстати говоря, еще он дальновиден тем, что не все же понимают, что это Zara или не Zara. То есть там нет такого дизайна, брендинга.

Скажи мне, вот всё равно есть ли шанс у какой-то международной интеграции того же Bosco Sport?

Да, конечно.

А какая?

Смотри, мы сразу через маркетинг добились мировой узнаваемости. То есть когда мы сейчас одеваем Международный Олимпийский Комитет, все эти лорды и принцессы, короли даже голландские…

Вы тоже их одеваете?

Да.

У вас контракт отдельно с Международным…?

Да-да-да.

Крутые!

Начиная с Рио-де-Жанейро, мы их одеваем, да. То есть мы не то чтобы победили, но заняли место одновременно и Ralph Lauren, и Nike. Это довольно круто в этом мире.

Совсем осталось мало времени. «Сколково» продолжает развиваться Смотри, мы тоже с тобой уже это обсуждали, и с Рубеном обсуждали. Проинвестировали огромные, просто огромные деньги в это прекрасное здание, которое было нарисовано на салфетке. Это правда стало событием, уже часть Москвы в том числе…

 Эпоса.

Эпоса. Но до сих пор за это здание, на которое был получен кредит, висит кредит, огромный, да. Было перекредитовано, потом еще раз. И это всё государственные банки, да? И вот сейчас школа покрывает выплату долга по кредиту.

 Обслуживает.

Обслуживает кредит. Но шансов, что когда-нибудь она выплатит, мне кажется, вообще нет. Просто это огромные деньги, понимаешь?

Все учредители дали личные поручительства под этот кредит, поэтому если наступит момент расплаты, каждый из нас должен достать свою часть и расплатиться. Это совершенно осознанно, все понимают.

Поняла. Смотри, со времени нашей с тобой последней встречи прошло уже почти… Два года прошло.

Мы-то встречаемся чаще.

Я об эфирных встречах.

А я не хожу никуда.

Спасибо, что ты пришел к нам. Вот смотри, мы тогда с тобой уже коснулись вопросов и настроений, как меняется страна. Но за эти два года страна еще раз поменялась. Она просто другой стала. Смотри, мы оказались фактически в изоляции, санкции, антисанкции. начинает возвращаться культ Сталина, Ивану Грозному ставят памятники. В общем, все самое неприятное происходит в обществе.

 

Я тебя предупреждал. Я тебя предупреждал пять лет назад, что будет реакция.

Как ты думаешь, это долго еще будет вообще? Как ты чувствуешь? Вообще что ты чувствуешь сейчас?

Борода седеет.

Как вот ты себя все равно примиряешь с тем, что сейчас происходит в обществе?

Жизнь важнее, чем общество.

Оно же все время проникает, понимаешь? Ты же не можешь изолироваться.

Нет, конечно, я часть общества. Но моя жизнь тоже есть. Я вот своей жизнью вношу вот такую-то лепту.

Ну вот твой дедушка отсидел в лагере много лет.

Ага, семь.

Слава богу, вышел живым. А сейчас открывается памятник, открылся уже, не памятник, музей сотрудников НКВД, понимаешь, которые работали в ГУЛАГе. Он открыт. Маленький музей, но он есть. С больших площадок разных мы слышим в том числе не прямое, но возвращение: «Сталин был сильная рука, много чего сделал». Ты что-то испытываешь?

Меня это коробит.

Сколько… Как ты считаешь, насколько хватит вот этого примирения с этим? Коробит, но мы же всё равно все примиряемся, да?

Нет. Что значит примиряемся? Если мне скажут в лицо: «Так и так, Сталин ― наш герой», я готов дать в морду.

А если недалеко от тебя поставят памятник? Не знаю, где-нибудь недалеко от ГУМа.

Чтоб ты так была в курсе, недалеко от ГУМа есть памятник Сталину. На его могиле.

Но это на могиле, это не считается.

Прямо из моего окна видно.

Мы сейчас говорим…

Ну слушай, конечно же, определенная терпимость должна существовать. И я допускаю, что существуют дети сотрудников НКВД со всей своей трагедией, которым небезразличен их музей. Потому что три поколения сотрудников НКВД оказались в такой же ситуации, как и те, кого они репрессировали. То есть три поколения, три волны НКВДшников сами были репрессированы и оказались точно такими же. И это огромная трагедия всего народа, включая сотрудников НКВД.

Я не был в этом музее, но я надеюсь, что там нет тех бравурных маршей, «как мы уничтожали врагов народа». Видимо, там показано…

Хотя есть ведь и музей ГУЛАГа, правда?

Есть, конечно.

То есть узников ГУЛАГа.

Можно ли уравнивать это всё-таки?

Он был… сейчас я это скажу. Знаешь, где он был? Он был на Петровке.

На Петровке. Он же, вроде, там, по-моему, и есть.

Место очень коммерческое. И вот наши с тобой, видимо, коллеги, нормальные такие либеральные люди, взяли и прямо придавили музей ГУЛАГа с одной стороны магазином Gucci, с другой стороны магазином Burberry.

Сейчас ты, конечно, наехал.

И всё, как-то так взяли и примирились они. Поэтому вот так. Если мы позволяем себе вот такое отношение и соседство… И ведь для того, чтобы купить в Gucci очень красивую, очень модную, классную вещь… Эти ужасы ГУЛАГа ― плохой раздражитель, плохое соседство. Но пока победило Gucci. Вот. Поэтому моральная составляющая должна быть очень жесткой, твердой. Поэтому толерантность везде существует, и на бытовом уровне, и на идеологическом.

Да, живем мы, оказывается, тоже в исторические события, когда этот маятник реакции всегда сильнее, чем маятник проактивный, к сожалению. Но если взять реальный историзм, то проактивизм побеждает, потому что те, кто реагирует, идут дальше.

Сколько же еще нам ждать, когда этот маятник откатится назад!

А нефиг…

Что, либеральная общественность виновата и свободные СМИ?

Они совершенно не свободны. Мы, каждый из нас не свободен. Немного утопия, что мы свободны. Просто надо ответственно подходить к своим действиям. Если мы понимаем, что ответ будет жестче, дольше, грубее, чем наши наивные рассуждалки, то надо как-то сдерживать себя.

Ага, и учитывать это.

Я хочу тебе подарить.

С удовольствием.

Значит, здесь чашки. А еще вон там целая коробка большая.

Это очень много.

Нет, коробка ― кофемашина.

Так, ребята, я очень это люблю, мне нравится, но я куплю.

Нет, это уже подарили, а купишь ты для своего ГУМа, для всех своих магазинов ты уже купил.

Для всех магазинов, конечно, да.

Миша, спасибо тебе большое.

Спасибо огромное.