- У меня возник такой вопрос. В начале лекции вы говорили о том, что Москва – это город новый и нужно к этому привыкать, отбросить тоску по былому. Ближе к концу вы сказали, что Москва – это город старый, говоря о какой-то полупериферии или, может быть, микрорайонах. Такой диссонанс возник. Может быть, вы смогли бы прокомментировать?
Григорян: В этом ничего нет. Это диалектика, как говорят. Он в один момент и новый, и старый, в этом его прелесть. Когда я говорю, что он новый – это то, что построено за последние 50 лет. В это трудно поверить, но 95% города застроено за 50 лет. После сталинских проспектов, которые добавили еще 7% к этим пяти, или еще 5, то есть все, что построено в сталинское время, это еще 5%. Там было строительство до революции, которое долго-долго-долго шло и сделало 5%, потом было еще 5% до 1960-го года, и вот после Хрущева – 1960 до 2010 – 50 лет. Вот за это время построилось 90% точно, поэтому в этом смысле он новый относительно старого. Старый он потому, что он сложился уже. Эти дома там, в них живут люди, и в этих микрорайонах и домах, вообще в этих территориях трудно действовать, потому что там живут люди, которые не очень довольны тем, как они там живут. Поэтому с ними никакой проект, по сути, согласовать нельзя, потому что они представляют из себя недовольных. Тип этого микрорайона продолжает воспроизводиться, что ужасно. Инерция строительного процесса – это удивительная вещь. Строили панельные дома, а завтра утром вдруг все решили, что капитализм, рыночная экономика, давайте будем строить малоэтажные таунхаусы? Нет. Продолжается эта индустрия, она сама себя воспроизводит. Даже есть подозрение, что этот выброс ужасный, большой, на юг, юго-запад - для того, чтобы все-таки эта индустрия могла хоть чем-то заниматься. Потому что она уже не может лепить эти дома в 900 кв. км, там негде. Они пытаются, последнее сейчас забирают, а мощность подпирает их. Поэтому он и новый, он и старый. Старый – в смысле, что он уже есть, он сложился. Это как в Риме было. Знаете, когда инсулы были построены, был построен Рим. Потом их все сломали, и на их месте возникли другие здания, но город есть, это точно. Расползание, мне кажется, надо останавливать.
Изюмская: Вы против увеличения Москвы?
Григорян: Я не то слово против. Мне кажется, что очень простая вещь: есть город в тысячу кв. километров, это самый большой город Европы, в котором надо разобраться. Он вовсе и неплотный, как говорят. Мы сейчас с ребятами делаем исследование, где люди обитают, у нас есть такое сканирование, где они водятся, по системе адресов. Они очень немного водятся где в этом пространстве. Если как муравейник это рассматривать, территории обитания небольшие, они очень локализованы. Все остальное - там никто не обитает и никто не ходит. А периферия – это, конечно, заповедник, это зеленый пояс. Ну хорошо, если этот радиус от Большой Москвы провести полный, как она сейчас есть, это будет 20 тысяч кв. км, а сегодня в Москве живет 10% населения Российской федерации, в тысяче. Легко посчитать, что в 20 тысяч поместятся все. Тут даже студенты сделали такой проект, когда все сюда переезжают, возникает просто большой круг, а там никто не живет больше – в России. Там медведи ходят, железные дороги зарастают, это такой мировой заповедник. Туда все ездят рыбу ловить, нефть добывать, не знаю, что еще там будут делать. Но так же невозможно, чтобы все сюда переезжали. Сколько там еще, 60 млн. метров построят жилья – кто там будет жить? Мне кажется, нельзя мыслить экстенсивно. Есть же город, понятно, что с ним трудно. Пытался объяснить – куча проблем. Но это же страшно интересно – сделать из него что-то хорошее в результате. А так мы, получается, это место испортили… Сережа Ситар хороший привел пример про это дело. Он сказал, что есть такой анекдот, он не очень политкорректный – про цыган, когда они обсуждают, что с детьми делать. Они говорят – то ли старых помыть, то ли новых родить. Вот мыть старых никто не хочет. Это город есть и все, давайте пойдем – это называется Greenfield Development, строительство на зеленых полях. Это самое страшное, что есть вообще с точки зрения энергоэффективной и устойчивой архитектуры – это застраивать природу. Прям брать поле, а это то, что любят панельные предприятия больше всего. Дай им поле, чтобы оно было желательно плоское, где картошка была, и они в это поле начинают втыкать ПП-44. Такие сюжеты везде. Под Троицком едешь, бывало, смотришь, такой ландшафт, а там вдруг стоят где-то. Они как грибы какие-то водятся на поле. Кто-то просто взял колхоз, продал поле, в поле воткнул. Но это совершенно, я считаю, унизительно такой уровень сознания иметь – пещерный. Я даже считаю, что без обсуждения понятно, что это ужасно.
Изюмская: Сколько вы оставляете времени на доживание этой панельной архитектуре и панельному строительству? Когда эта инерция, о которой вы говорите, закончится?
Григорян: Инерция строительства новых панельных домов может никогда не закончиться. Это опасный вопрос. Я даже не могу вам сказать. А вот те кварталы, которые построены, они сейчас, как все понимают, все эти 90% - эти дома все как будто временные. Пятиэтажки тоже были временные. Поэтому это надо исследовать, к этому надо как-то отнестись внимательнее. У нас нет таких данных, я думаю, они есть у городских властей, потому что они планируют все время снос пятиэтажек и строительство чего-нибудь там.
