«У нашей системы — рак четвертой степени»: признаки обрушения властной вертикали

Леонид Гозман — о том, как будет происходить смена власти после безальтернативных выборов 2018-го года
09/11/2017 - 20:04 (по МСК) Анна Немзер

В эфире программы «Политика. Прямая линия» Леонид Гозман рассказал, почему теперь Россия — «больной человек Европы». 

Мне кажется, во-первых, что выборы — это не день выборов. Если говорить о кампании, хоть они не выборы, но называются выборами. Это совсем не день выборов. Это вот что: это подготовка к тому, что будет после выборов, мне так кажется. И, допустим, тот же Алексей Навальный, который, я думаю, что не хуже меня понимает, что его не зарегистрируют, ведет эту безумную, бурную, активную очень кампанию, в суд на Путина подавал, ему отказали, естественно. Он для чего это делает, как мне кажется? Мне кажется, это подготовка к тому, что будет после.

А вот что будет после? Смотрите, система (я потом готов про это говорить) смертельно больна. У нее есть симптомы смертельной болезни, просто смертельной болезни, рак в четвертой стадии. И она рано или поздно, когда — очень трудно сказать, слишком от многих факторов зависит, начнет либо рушиться, либо меняться, либо еще что-то. И дальше есть разные сценарии. Есть сценарий, что все-таки они будут проводить нормальные выборы, этот президент или его местоблюститель будет проводить нормальные выборы. К этим нормальным выборам, не к 18 марта 2018 года, а к следующим выборам надо готовиться сегодня, и те, кто сегодня выдвигаются, они набирают очки, они набирают авторитет и известность под эти выборы.

Второй сценарий: не правовая ситуация, но мирная. Как было в Польше, например, «Круглый стол». Представьте себе, объявляется «Круглый стол». И тут же будут востребованы люди, которые вне зависимости от постов, которые они занимают или вообще никаких не занимают, обладают известностью общенациональной и каким-то уровнем доверия, вот когда в Польше родился «Круглый стол», то всем было понятно, что Леха Валенсу можно убить, но нельзя остановить…

Можно я сразу про Польшу тогда задам вопрос. Все-таки в Польше для того, чтобы все это в 80-х годах состоялось, должна была существовать традиция сопротивления года, дай бог, с 1945-го, мощнейшая традиция сопротивления.

С 45-го с какого-нибудь века, там всегда сопротивлялись.

Традиция сопротивления с самых разных сторон — университетский протест, католический протест, такой протест, сякой. Много лет на это ушло, чтобы действительно через 40 лет стало ясно, что это сила, которая… У нас нет такой традиции, у нас не было ее на протяжении 70 лет советской власти, и откуда бы ей было, собственно, взяться.

Вы знаете, она все-таки у нас была и есть.

Диссидентское движение, само собой.

Диссидентское движение, те же юнкера, русские интеллигенты, которые противостояли тупости царской власти, царского двора, как-то проявляли солидарность и так далее. У нас были эти традиции. Они, конечно, не столь сильны, не столь сильны — неправильно, не столь распространены, как они были распространены в той же Польше, например, или в Западной Украине. У нас, конечно, они менее распространены, они более точечные, более элитарные. Но они были.

И я хочу вам напомнить, что еще в середине 80-х годов, когда Горбачев уже пришел к власти, советская система казалась вечной. Вечной. А потом вдруг — миллионная демонстрация. Понимаете, единственное, что мы знаем о революциях — мы не знаем, когда они происходят. Вот это мы знаем точно, больше мы не знаем ничего.

Поэтому это в принципе возможно. И я думаю, что Навальный борется именно за это. Другое дело, что когда и если это случится, если, даст бог, мы избежим варианта с революционными матросами и вообще со всем этим ужасом, который может случиться на самом деле в стране, то совершенно неочевидно, что Навальный будет бенефициаром вот этого всего движения. Могут появиться другие люди, абсолютно, которых мы не знаем. С большой вероятностью появятся другие люди. Поэтому не исключено, что Навальный пробивает дорогу кому-то другому сейчас, фамилия которого вообще никому неизвестна, кроме узкого круга людей, и про этого человека мы даже не можем догадаться. Это же мгновенно происходит.

Я с Польшей немножко вас отвлекла, потому что вы стали говорить про разные возможные варианты, про подготовку к 2024 году, про польский вариант, про «Круглый стол» и так далее. Все-таки какой из вариантов? Революция в некоторый непредсказуемый момент? Какой из вариантов вам видится более вероятным?

Знаете, наиболее вероятным мне кажется вариант неинтересный — это стагнация и медленное загнивание еще в течение длительного периода. Дело в том, посмотрите, наша система оказалась более устойчивой, чем многие из нас думали. Когда упали цены на нефть, упали реальные доходы населения, причем заметно очень, когда мы оказались благодаря мудрой политике партии и правительства в полной изоляции международной, многие считали, что если это случится, то тут уж вообще прям все разнесут к чертовой матери. Не разнесли.

Я для себя придумал понятие незримого контракта. Есть контракт между народом и властью. У американцев контракт такой: если за тебя проголосовало столько-то народа в первый вторник после первого понедельника ноября-месяца високосного года, ты сидишь в Овальном кабинете, если ты не совершил преступление, ты сидишь там 4 года. С монархией другой контракт: вот Николай Второй, Богом данный, помазанник и так далее. Посмотрите, Николай Второй нарушил незримый контракт, он его много раз нарушал, но точно он его нарушил 9 января 1905 года, когда то ли дал приказ идиотский, то ли разрешил дать этот приказ — расстрел людей, которые шли, мирная просьба к Государю. Идиот, простите, нельзя такие вещи делать. И тогда отец Георгий Гапон сказал: «У нас нет больше царя». И царя не стало на самом деле, потому что он был самодержавный государь, он мог делать все, что угодно, он не был ограничен законами. Но он был ограничен чем-то другим, нельзя было стрелять в людей, нельзя и все.

Мы не знаем, в чем контракт сегодняшний. И, кстати, они тоже не знают, в чем контракт, как государь не знал, в чем контракт. Это не сказано, это становится понятно, когда ты его нарушишь. И никто ж не знает, сколько ему «Платонов» пройдет безнаказанно, этого грабежа дальнобойщиков, сколько еще можно этого делать, сколько можно дворцов еще построить, сколько еще панамских скандалов может выдержать система. Кстати, никто не знает, можно ли стрелять.

А это количественное наращение вы перечисляли: сколько еще дворцов, сколько еще панамских офшоров и так далее. Или может быть какой-то не количественный, а качественный слом: чего-то еще не делали, сделают — и вот…

Надо сказать, они еще не стреляли. Тьфу-тьфу-тьфу. Дай бог, чтобы они этого не сделали. Но, кстати говоря, никто не знает, будет ли выполнен приказ. Шах Ирана многое бы мог рассказать про это, уж как он кормил свою гвардию. А гвардия за один день перешла на сторону Хаменеи. И все. И никто же не знает.

Как в советское время был анекдот, как сумасшедший спичку порубает. Плохая, не зажигается, зажглась — хорошая, и откладывает как хорошую. Ты не узнаешь заранее, нельзя узнать заранее, спичка загорится или нет. Вот отдадут приказ — тогда да. Надеюсь, что не отдадут. 

Фото: Денис Вышинский/Коммерсантъ

Другие выпуски