Четыре симптома «смертельной болезни» режима, готов ли Путин применить силу и станет ли Навальный бенефициаром революции

А, кстати говоря, юбилей революции настоящий я бы отмечал сегодня, 8 ноября. Потому что в ночь с 7 на 8-е или с 25 на 26-е большевики захватили власть, а проснулись люди в другой стране сегодня. Вот сегодня, с сегодняшнего дня шел отсчет другого времени. Так что на самом деле сегодня 100 лет уже нового государства.

Я хотела еще из той статьи в The New Times процитировать еще кусочек: «Подвиг жестокости оказывается выше подвига милосердия. Людей привлекает факт выхода кого-то — вождя или его солдат — за рамки заповедей, переход в какое-то другое качество. Они, рядовые люди, которые приветствуют сегодня памятники Сталину и Грозному, сами хотели бы этого, но не могут. А так они хотя бы идентифицируются с теми, кто смог».

Тут у меня следующий вопрос. Я понимаю, откуда берется запрос на сильную руку, он психологически обоснован, тут не надо специальным образованием обладать, чтобы понять, почему это привлекает, почему это симпатично. Это запрос на прямое насилие, по сути дела. Любовь к Сталину, Грозному и так далее — это запрос на прямое насилие. Почему тут не проходит, не просто «обеспечьте нам нашу стабильность сильной рукой», а почему прямое насилие?

Советский человек, которого они создавали, во-первых, его как советского не было, а был тоталитарный человек, в Германии то же самое, в фашистской Германии, я имею в виду. Он подчинен, у него нет прав, в общем, на самом деле совершенно такой ничтожный, его жизнь ему не принадлежит, его свобода ему не принадлежит, у него вообще свободы нет.

Но есть выход из этого, из этого есть психологический выход очень правильный и естественный — это идентификация с вождем, идентификация с властью. Если я один из них, даже если я не езжу на такой машине, как они, даже если я вообще сижу где-то там в своей деревне, но если я идентифицируюсь с ними, тогда, во-первых, я в безопасности, они ко мне не придут. Они же к врагам приходят, а я-то какой, я же не враг, а они же все знают, они не могут прийти. Если они приходят, я говорю: «Как же так, это же ошибка», я же пишу Сталину (или Гитлеру), прошу разобраться.

А кроме того, понимаете, я становлюсь сверхчеловеком. Модальный тоталитарный человек, советский человек или фашистский человек, он сверхчеловек. Когда Гитлер говорил, что он избавляет немецкий народ от химеры совести, это что означало? Не то что я совершил грех, а фюрер возьмет этот грех на себя, нет. Фюрер мне говорит: «Значит так, парень, ты ради Германии, истории (в нашем варианте ради коммунизма, чего угодно, а у этих отморозков, которые взрывают, ради победы ислама), тебе можно то, чего нельзя другим. Ты особый человек, ты сильнее других. Ты можешь пойти на то, на что другие не могут» и так далее. И крайне привлекательны люди, которым можно то, чего нельзя другим.

Опереточный вариант — агент 007, это, конечно, оперетта, это шутка, это же никогда не было серьезным произведением. Но тем не менее в шутке есть доля шутки, агент 007, два нуля — право на убийство. И это привлекательность его, он совершенно не такой, как мы, он совершенно особый, поэтому так люди смотрят, читают или читали.

Ужас сегодняшнего положения в том, мне кажется, об этом Бродский прекрасно совершенно писал, что это на самом деле полное разрушение нравственности. Когда люди говорят, что да, Сталин убивал, но зато он строил — это полное забвение разницы между добром и злом, между Богом и дьяволом, полное совершенно. И мало того, что они оправдывают, причем если бы оправдывали только внуки наркомов — это понятно, дедушка, что делать, а оправдывают же внуки жертв. Сколько раз я на этих ток-шоу безумных слышал: вот да, моего деда расстреляли, но я там… Кошмар какой-то.

Это восхищение палачами, это героизация палачей. Почему? Потому что если я с ними идентифицируюсь, я тоже сверхчеловек, я, со всей своей жалкой жизнью, с нищетой, бесправием и прочим, я все равно поднимаюсь куда-то туда, к фюреру, к демиургам, которые всем миром управляют. Вот в этом на самом деле механизм, и это, конечно, совершенно страшно. Бродский говорил, что Гитлер, Сталин и прочие провели нравственную кастрацию обществу.

У нас есть звонок по этой теме. Евгений, Белгород, наш постоянный телезритель. Здравствуйте, Евгений.

— Добрый день. У меня вопрос: как поступать в том случае, если эволюционный путь невозможен, я имею в виду данную ситуацию у нас сейчас, то есть ни выборов у нас нет, ничего этого нет, а революция — тоже плохо. Так что нам, находиться в этой стагнации вечно?

Спасибо большое. Это мой следующий вопрос, переход к дню сегодняшнему: что делать, если эволюционный путь невозможен, революция — вроде плохо, и нам не нравится, что же нам, в вечной стагнации находиться, как нам быть? Были упомянуты выборы, это, собственно, был мой следующий вопрос, спасибо Евгению: что нам делать с выборами? Я потом уточню, но сначала в общем порядке.

Чтобы что-то делать с выборами, надо, чтобы выборы были. Выборы — это такая процедура, которая может закончиться победой одних или победой других. А если выборы заканчиваются известно победой кого, то это не выборы. Если я сяду играть в шахматы с чемпионом мира или с мастером спорта, это не будет соревнование, потому что ежу понятно, что я проиграю на четвертом ходу. Это не выборы. Поэтому выборов у нас просто нет. Наша система не может измениться в результате выборов.

Вот представить себе ситуацию, что люди проголосовали за кандидата Пупкина, и кандидат Пупкин взял больше, чем кандидат Путин, например, и Путин освобождает офис кандидату Пупкину. Вот, извините, нет и все, и никогда этого быть не может.

Это понятно, тем не менее в этой ситуации кривой мы работаем с тем, что есть. У нас есть разные варианты, как с этими выборами поступать. Например, есть логика, что эти выборы бойкотируются, есть логика, что эти выборы бойкотируются, например, если на них не допускают Алексея Навального… ну, на них не допускают Алексея Навального.

Скорее всего, нет.

Есть логика, что есть некая электоральная гигиена и есть некоторый гражданский инстинкт на эти выборы ходить, поэтому как хочешь, так или сяк, но не бойкотируй ничего, приходи, порть бюллетень, голосуй за любого кандидата, кроме… и так далее. Как выкручиваться? Бойкот релевантен ли в ситуации, когда мы видим, как иногда явка сушится намеренно, и если мы бойкотируем, мы оказываемся в этой струе. Как с ними поступать?

Мне кажется, во-первых, что выборы — это не день выборов. Если говорить о кампании, хоть они не выборы, но называются выборами. Это совсем не день выборов. Это вот что: это подготовка к тому, что будет после выборов, мне так кажется. И, допустим, тот же Алексей Навальный, который, я думаю, что не хуже меня понимает, что его не зарегистрируют, ведет эту безумную, бурную, активную очень кампанию, в суд на Путина подавал, ему отказали, естественно. Он для чего это делает, как мне кажется? Мне кажется, это подготовка к тому, что будет после.

А вот что будет после? Смотрите, система (я потом готов про это говорить) смертельно больна. У нее есть симптомы смертельной болезни, просто смертельной болезни, рак в четвертой стадии. И она рано или поздно, когда — очень трудно сказать, слишком от многих факторов зависит, начнет либо рушиться, либо меняться, либо еще что-то. И дальше есть разные сценарии. Есть сценарий, что все-таки они будут проводить нормальные выборы, этот президент или его местоблюститель будет проводить нормальные выборы. К этим нормальным выборам, не к 18 марта 2018 года, а к следующим выборам надо готовиться сегодня, и те, кто сегодня выдвигаются, они набирают очки, они набирают авторитет и известность под эти выборы.

Второй сценарий: не правовая ситуация, но мирная. Как было в Польше, например, «Круглый стол». Представьте себе, объявляется «Круглый стол». И тут же будут востребованы люди, которые вне зависимости от постов, которые они занимают или вообще никаких не занимают, обладают известностью общенациональной и каким-то уровнем доверия, вот когда в Польше родился «Круглый стол», то всем было понятно, что Леха Валенсу можно убить, но нельзя остановить…

Можно я сразу про Польшу тогда задам вопрос. Все-таки в Польше для того, чтобы все это в 80-х годах состоялось, должна была существовать традиция сопротивления года, дай бог, с 1945-го, мощнейшая традиция сопротивления.

С 45-го с какого-нибудь века, там всегда сопротивлялись.

Традиция сопротивления с самых разных сторон — университетский протест, католический протест, такой протест, сякой. Много лет на это ушло, чтобы действительно через 40 лет стало ясно, что это сила, которая… У нас нет такой традиции, у нас не было ее на протяжении 70 лет советской власти, и откуда бы ей было, собственно, взяться.

Вы знаете, она все-таки у нас была и есть.

Диссидентское движение, само собой.

Диссидентское движение, те же юнкера, русские интеллигенты, которые противостояли тупости царской власти, царского двора, как-то проявляли солидарность и так далее. У нас были эти традиции. Они, конечно, не столь сильны, не столь сильны — неправильно, не столь распространены, как они были распространены в той же Польше, например, или в Западной Украине. У нас, конечно, они менее распространены, они более точечные, более элитарные. Но они были.

И я хочу вам напомнить, что еще в середине 80-х годов, когда Горбачев уже пришел к власти, советская система казалась вечной. Вечной. А потом вдруг — миллионная демонстрация. Понимаете, единственное, что мы знаем о революциях — мы не знаем, когда они происходят. Вот это мы знаем точно, больше мы не знаем ничего.

Поэтому это в принципе возможно. И я думаю, что Навальный борется именно за это. Другое дело, что когда и если это случится, если, даст бог, мы избежим варианта с революционными матросами и вообще со всем этим ужасом, который может случиться на самом деле в стране, то совершенно неочевидно, что Навальный будет бенефициаром вот этого всего движения. Могут появиться другие люди, абсолютно, которых мы не знаем. С большой вероятностью появятся другие люди. Поэтому не исключено, что Навальный пробивает дорогу кому-то другому сейчас, фамилия которого вообще никому неизвестна, кроме узкого круга людей, и про этого человека мы даже не можем догадаться. Это же мгновенно происходит.

Я с Польшей немножко вас отвлекла, потому что вы стали говорить про разные возможные варианты, про подготовку к 2024 году, про польский вариант, про «Круглый стол» и так далее. Все-таки какой из вариантов? Революция в некоторый непредсказуемый момент? Какой из вариантов вам видится более вероятным?

Знаете, наиболее вероятным мне кажется вариант неинтересный — это стагнация и медленное загнивание еще в течение длительного периода. Дело в том, посмотрите, наша система оказалась более устойчивой, чем многие из нас думали. Когда упали цены на нефть, упали реальные доходы населения, причем заметно очень, когда мы оказались благодаря мудрой политике партии и правительства в полной изоляции международной, многие считали, что если это случится, то тут уж вообще прям все разнесут к чертовой матери. Не разнесли.

Я для себя придумал понятие незримого контракта. Есть контракт между народом и властью. У американцев контракт такой: если за тебя проголосовало столько-то народа в первый вторник после первого понедельника ноября-месяца високосного года, ты сидишь в Овальном кабинете, если ты не совершил преступление, ты сидишь там 4 года. С монархией другой контракт: вот Николай Второй, Богом данный, помазанник и так далее. Посмотрите, Николай Второй нарушил незримый контракт, он его много раз нарушал, но точно он его нарушил 9 января 1905 года, когда то ли дал приказ идиотский, то ли разрешил дать этот приказ — расстрел людей, которые шли, мирная просьба к Государю. Идиот, простите, нельзя такие вещи делать. И тогда отец Георгий Гапон сказал: «У нас нет больше царя». И царя не стало на самом деле, потому что он был самодержавный государь, он мог делать все, что угодно, он не был ограничен законами. Но он был ограничен чем-то другим, нельзя было стрелять в людей, нельзя и все.

Мы не знаем, в чем контракт сегодняшний. И, кстати, они тоже не знают, в чем контракт, как государь не знал, в чем контракт. Это не сказано, это становится понятно, когда ты его нарушишь. И никто ж не знает, сколько ему «Платонов» пройдет безнаказанно, этого грабежа дальнобойщиков, сколько еще можно этого делать, сколько можно дворцов еще построить, сколько еще панамских скандалов может выдержать система. Кстати, никто не знает, можно ли стрелять.

А это количественное наращение вы перечисляли: сколько еще дворцов, сколько еще панамских офшоров и так далее. Или может быть какой-то не количественный, а качественный слом: чего-то еще не делали, сделают — и вот…

Надо сказать, они еще не стреляли. Тьфу-тьфу-тьфу. Дай бог, чтобы они этого не сделали. Но, кстати говоря, никто не знает, будет ли выполнен приказ. Шах Ирана многое бы мог рассказать про это, уж как он кормил свою гвардию. А гвардия за один день перешла на сторону Хаменеи. И все. И никто же не знает.

Как в советское время был анекдот, как сумасшедший спичку порубает. Плохая, не зажигается, зажглась — хорошая, и откладывает как хорошую. Ты не узнаешь заранее, нельзя узнать заранее, спичка загорится или нет. Вот отдадут приказ — тогда да. Надеюсь, что не отдадут. Но могут отдать.

Будем на это надеяться. Если говорить про стагнацию и загнивание. Вы упомянули, что есть симптомы, которые вам кажутся абсолютно терминальными. Какие?

Их несколько. В ситуации, знаете, когда у человека очень тяжелая болезнь… вот когда мы говорим с вами: коалиция, не коалиция, как Пупкин поступит, оппозиционер, как Тютькин поступит и так далее — это все очень важно. Но если у вас (не у вас, не у меня, а у кого-то) смертельная болезнь, а ему говорят: «Слушай, ты пей йогурт по утрам, это очень хорошо для здоровья». Ну вообще это хорошо для здоровья, только не повлияет, к сожалению. Вот мне кажется, что есть симптомы болезни, которые сами по себе ведут нашу страну, к сожалению, к очень неприятному будущему. 

Я бы очень хотел ошибаться, понимаете, я не собираюсь уезжать отсюда, я хочу, чтобы здесь все было хорошо, но тем не менее. Значит, смотрите, вот высочайший рейтинг власти, и лично Владимира Владимировича Путина, безусловно, и нечего на социологов пенять, рожа крива. Но ведь этот рейтинг негативный, у него база негативная. Вы мне найдите человека, который голосовал и будет голосовать за Владимира Владимировича Путина потому, что он сделает хорошо.

Сердцем.

Нет, потому что он сделает хорошо. Потому что, как за Трампа, многие голосовали потому, что made America great again, снова сделать Америку великой. Кто-то голосовал потому, что Хиллари — во, видеть не могу, терпеть ненавижу, поэтому за Трампа, а кто-то потому, что Трамп сделает хорошо. Кто-то за Макрона голосовал, чтобы остановить эту самую даму, а кто-то голосовал потому, что Макрон сделает классную Францию. У нас легко найти людей, которые голосуют, чтобы не было хуже, очень трудно найти людей, которые голосуют потому, что дай ему шесть лет, он дороги построит, он еще что-то сделает. А это что значит? Что если найдется человек, который убедит людей в том, что он сделает хорошо, то за него проголосуют, понимаете, потому что власть не дает хорошего варианта сегодня. Как говорят, что нет будущего, но его ведь действительно нету. Его действительно нету, они латают дыры, посмотрите «Прямые линии» с президентом. Он что, поставил какую-то светлую цель? Вот давайте, вот мы сейчас напряжемся, и через три года, через четыре года здесь будет город-сад, да? Ничего они подобного не говорят, к сожалению, у них нет этой картинки. Это одна история.

Вторая история, это то, что они заинтересованы в кризисах. Понимаете, вот удивительная вещь, с одной стороны они говорят, что стабильность, но без кризисов они жить не могут. Смотрите, как они могут решить задачу 70-70, чтобы 70% явилось и 70% из них проголосовало за кандидата №1? Это же очень тяжело. Вот смотрите, я за Владимира Владимировича Путина голосовать не буду ни при какой погоде, у меня есть такая смутная гипотеза, что и вы тоже. То есть нас убеждать бессмысленно, мы все равно не проголосуем. Кого надо убеждать? Наших соседей, которые, вообще-то говоря, за него, а их, между прочим, в стране 50%, не меньше, реально, на самом деле, без Чурова без всякого. Но у них нет мотивации голосовать, у наших соседей, которые за него, потому что результат предрешен, и чего идти, когда и так он будет. Жизнь становится хуже, крымский праздник закончился, осталось только похмелье такое, что все сволочи, все против нас. То есть Крым, конечно, наш, но праздника больше нет, я специально ходил на празднование трехлетия этого славного события, ну жутко смотреть, студенты за 300-400 рублей, тоска. Значит, надо его, соседа нашего с вами, убедить. А чем соседа убедить? Опасностью. Вот надо сплотиться, потому что угроза. А угроза откуда? Во-первых, конечно, «пятая колонна», враги, шпионы, мы видим это все, как снежный ком идет, страшное дело. А дальше эти самые «пиндосы», «бандеровцы» и все прочее, то есть стране нужны кризисы. Они каждый раз думают, начальники, что они контролируют все последствия, что да, мы вот тут немножко отпустим, чтобы народ поволновался, а потом мы все проконтролируем. А кто сказал, что они не ошибутся? Знаете, когда, допустим, наш самолет имитирует атаку на натовский какой-нибудь корабль, вот он имитирует, он не собирается атаковать, понятно, что он не собирается атаковать. Но у командира натовского эсминца, он тоже живой человек, у него тоже нервы есть, и кнопочка есть, понимаете, он возьмет да и нажмет. И чего? И понеслась, понимаете, и понеслась. То есть это тоже, стремление к кризисам, это тоже серьезно. И кроме того, они опираются на иллюзии и на архаику, на неграмотность. Недаром же сейчас ТЭФИ получил этот парень, который…

Плоская земля.

Что Земля плоская, это же вообще какое-то… XXI век, ребята. И это не репортаж из сумасшедшего дома, это федеральный канал и так далее. И он ТЭФИ получает! Понимаете, нельзя все время держать людей в темноте и в изоляции. Ну и конечно, самое главное, они готовы к применению силы. Они готовы. Когда президент говорит об опасности «цветной революции», и что он ее не допустит, помните, он сказал недавно? Что такое «цветная революция»? Это же не противостояние красных с белыми, либералов с националистами и еще чего-то. Это противостояние активной части народа с властью по моральным соображениям. По моральным соображениям, потому что так жить нельзя, потому что достали.

В августе 1991 года, у Белого дома, я был у Белого дома, мне повезло, что я был в Москве в тот день, рядом со мной был парень из общества «Память». Я ему говорю, слушай, а ничего, что ты, вот если они сейчас в атаку пойдут, с тобой рядом в одной братской могиле будем, с евреем? А он говорит, вот главное, от них избавиться, а дальше мы с тобой как-нибудь разберемся. Вот все объединяются, понимаете, и подавить это можно только силой. Только силой, здесь нет того, вот я был 12 июня на Тверской, и вот я думал, что вот сейчас бы вышел сам Путин к людям, или кто-то от него, и пытался бы что-то им сказать, засвистят, слушать не будут, достал. Вот для этих людей он достал, то есть только силой можно подавить.

А когда президент говорит, что он не допустит «цветной революции», это значит две вещи. Первое, он что-то знает, чего мы с вами не знаем. Вот он понимает, что моральное неприятие его системы и его лично куда выше, чем об этом говорится в отчетах социологов, на федеральных каналах и так далее, куда выше. И он готов использовать силу, он нам прямым текстом говорит: «Ребята, я "Нацгвардию" сделал не для парада, я ее для дела сделал». Вот эти все факторы: и негативный рейтинг, отсутствие будущего, ставка на архаику и неграмотность, и готовность… вот это означает, что что бы не делал Навальный, не Навальный, Зюганов, не знаю, кто еще, вот эта болезнь, она существует сама по себе, она развивается внутри общества. И она, конечно, предельно опасна. Я очень рад был бы ошибиться, потому что мы здесь живем, понимаете.

Да, симптомы есть, действительно. Система будет стагнировать, и в общем как-то гнить…

Это лучший вариант, лучший вариант.

Если лучший вариант, сколько вы ей даете? Плюс-минус?

Сколько я даю, это неважно, но вот люди, которые разбираются в экономике, я не разбираюсь, но я доверяю некоторым людям, они говорят, что у нас очень большой запас прочности, очень большой. И на самом деле, если не будет катастроф, то это все может очень долго продолжаться. Но ведь могут быть катастрофы, может быть война, не дай бог, может быть, не знаю, техногенная крупная катастрофа, еще что-то такое. То есть система очень слабо отвечает на вызовы, реальные.

То есть запас есть, а резистентности, условно говоря, нет?

Увы, да. Увы.

Есть вопрос от одного из наших подписчиков, приводящий нас вот к тому же. По вашему мнению, продолжат ли люди выходить на центральные улицы и площади своих городов, как 5 ноября, или арест сотен активистов окончательно сломил дух протеста? Это Дмитрий Надеин спрашивает. Хороший, действительно, вопрос, про то, что сейчас происходит с протестом, насколько он сейчас в силе? Были разговоры, после митинга 26 марта был митинг 12 июня, было ощущение, и многие ваши коллеги вот в этой же программе говорили, что осенью начнется волна. Осень подходит к концу, волны, как таковой, нет. Не в обиду никому будь сказано, Навального сажали за это время и так далее, никаких претензий, но вот ее нет действительно, как волны.

Вы знаете, я на самом деле не знаю. Извините ради бога, я не знаю, что будет с протестами. Но я думаю, понимаете, они возникают тогда, когда настроение определенное. Вот Навальный поймал вот это «Он вам не Димон», вот все это такое жалкое и смешное, с кроссовками, с уточками, вот он это поймал, и тогда люди пошли. Если вы меня еще раз позовете, надеюсь, у меня будет нормальный голос, я просто пять часов стоял в очереди на «Возвращение имен», теперь вот голос никак не возвращается, вообще обычно у меня нормальный голос.

Так вот, удастся ли почувствовать такое же настроение, я на самом деле не знаю. Протесты 2011-2012 года, их массовость, была связана с тем, что у очень многих людей было ощущение, что вот, помните, «жулики и воры, пять минут на сборы», что вот все, еще немного, еще чуть-чуть, и все рухнет к чертовой матери. Сейчас, я думаю, такого не будет, поэтому, может быть, и не будет массовых протестов. Но это, на самом деле, не так важно. Более того, я думаю, во-первых, власть, конечно, старается, и очень успешно, превратить выборы в балаган, просто в балаган такой, недостойный какой-то, оскорбительный для гражданского чувства. Я не хочу называть имена, чтобы не обижать конкретных девушек, но вот когда есть какие-то люди, которые участвуют в выборах…

Понятны ваши намеки, что уж говорить.

Мне это, понимаете, может, я слишком консервативен, я хочу гордиться своей страной, я действительно хочу гордиться своей страной. Но елки-палки, это что, это президентские выборы? Это президентские выборы? Это же ужас какой-то! Это неправильно, а им это выгодно. Почему? Потому что на фоне балагана это такая левая легитимация правящего государя. Ребята, ну что, ну не получаются у вас выборы, ну народ не созрел, понимаете, ну вот смотрите, кто выдвигается. И им это выгодно.

А еще им выгодно, чтобы мы не понимали, насколько серьезно то, что произойдет 18 марта. Кстати, они ведь не уверены в результате. Вот то, что они перенесли выборы на день присоединения Крыма, это же показатель паники просто, паники, а не просто неуверенности, в моем понимании. Потому что они продлили полномочия президента, чего вообще быть не может, по определению. Они продлили, на десять, что ли, дней, но это же все равно нарушение закона, очень сильное. На самом деле, власть, хотя выборы это не выборы, власть вынуждена подчиняться вот этому четырехлетнему циклу, и поэтому после 18 марта наступит для власти такое, знаете, облегчение. Все, вот прошли, и они пойдут вперед. Туда вперед, что они считают вперед, потому что я, например, считаю назад. И 18 марта произойдет закрепление того курса, по которому мы, по-моему, не идем, а скатываемся в последние годы, то есть это очень серьезное дело. А им выгодно, чтобы мы над этим смеялись, поэтому они устраивают фарс. А по тому, что с этим со всем будет… Ну, вот вы тут говорили, бойкотировать, не бойкотировать… Кто я такой, чтобы давать советы.

А вы про себя скажите, что вы сделаете.

Про себя могу сказать. Скорее всего, если ничего не изменится, вот если будет так, как сейчас, я обязательно пойду на выборы, обязательно, и я испорчу бюллетень. Это будет мое голосование. Конечно, ни за кого из них я голосовать не буду, я вот действительно против всех, и не собираюсь голосовать за кого-то одного.

Технически против всех.

Да, конечно.

У нас есть звонок, как раз про выборы, от Ирины из Новосибирска. Ирина, добрый вечер, вы в эфире, говорите, пожалуйста.

— Алло, здравствуйте, добрый вечер, спасибо большое и вам, и Леониду. У меня как раз такой вопрос по поводу выборов. Вернее, у меня два вопроса. Первый, если вы успеете, по поводу того, что год прошел, как выбрали президента Трампа. Как вам кажется, за этот год он прошел, как год пустой или сон пустой, или нет? И второй вопрос, как выбирается дата выборов? Потому что я слышала, что выборы президента в 2018 году в России будут 18 марта, а это день Парижской коммуны. То есть это специально к этому революционному, или так получилось, 18-го и 18-го. И как это вообще технологически происходит, технически, чтобы совпало с какой-то красной датой календаря, или же, наоборот, чтобы не было никаких ассоциаций?

Спасибо большое. Значит, первый вопрос, год прошел, как сон пустой, у Трампа? Так или не так?

Ну, слушайте, это вообще нужно американцам судить. Понятно, что вот эта вся надежда, что Трамп, он наш, это вообще ни о чем, кроме глупости, не свидетельствует, вот просто ни о чем, просто дурь и все. Дурь, позор, все эти аплодисменты избранию Трампа, прямо Гондурас, понимаете. Но у него самый низкий рейтинг за всю историю американских президентов, за историю измерений, самый низкий. Я думаю, по моей оценке, он очень плохой президент для Америки. Но моя оценка не имеет никакого значения, значение имеет оценка избирателей Соединенных Штатов. Импичмент, о котором сейчас говорят, скорее всего, не состоится, просто потому, что он никому не нужен.

Про импичмент вас тут отдельно спрашивали.

Ну никому он не нужен, импичмент. Там можно долго говорить, я знаю детали, но я не уверен, что это так уж интересно, все-таки наша жизнь интереснее. А по дате выборов, это у нас происходит следующим образом: Владимир Владимирович Путин нажимает кнопочку, приходит какой-то его адъютант, не знаю, кто по фамилии. Он говорит: «Значит, так. Выборы президента назначаем вот на этот срок». Вот такая процедура. И выборы президента назначены не на день Парижской коммуны, а на день аннексии Крыма, или присоединения Крыма, потому что в этот день будет, опять же, державный звон, как вообще все классно, как мы расширили территорию, встали с колен, вставили «пиндосам», не знаю, вся эта чушь пойдет опять. И он надеется, или его команда надеется, что это даст им дополнительные голоса и дополнительный энтузиазм. Они совершенно правильно надеются, это им даст дополнительные голоса.

Вы знаете, у нас совсем мало времени остается, и я хотела бы, возвращаясь, мы начали немного говорить про опыт сопротивления, которое в России, может быть, не такое динамичное и непрерывное, как в Польше, например, той же. И есть некоторый драматический опыт демократов во власти, и вы об этом знаете, как никто другой, я бы сказала, и есть некоторое количество распространенных мифов, с этим связанных. Я, с одной стороны, не люблю фразу «У нас народ еще не готов», как я не люблю фразу про неспособность демократов объединиться, с другой стороны, понятно, что у этого мифа есть свои какие-то реальные основания. И сейчас есть ощущение, что… не говоря о том, что у населения есть запрос на сильную руку, на прямое насилие и так далее, очень какое-то печальное ощущение, что запроса на прямую демократию очень мало, что даже та оппозиционная часть, которая, как-то, может быть, не с основной, не с генеральной линией партии, что у них даже запрос не на прямую демократию, а на что-то другое, что-то более левое, более правое, в ту сторону, в эту сторону. И Навальный, надо сказать, играет не на территории чистой демократии, хорошо понимая, что он делает.

Он старается играть везде.

Да, не уходит в этот тоннель. Как быть с этим?

Да никак.

Есть ощущение, что проблема эта действительно существует?

Аня, да нет проблемы.

Нет проблемы?

Придумана она абсолютно. Слушайте, у вас что, вот лично у вас, есть запрос на объединение Явлинского с Касьяновым? Вам не все равно?

Нет, тут, пожалуй, все равно. Да.

Абсолютно. И мне все равно. Понимаете, все эти разговоры…

У меня есть некоторое тревожное чувство, что никогда ничего не получалось, bad карма и так далее, и так далее. Я немножко начинаю волноваться.

Да ну, бросьте. Неправда. Смотрите, вот все эти разговоры об объединении демократов, они бессмысленны, потому что это вот как, допустим, уже воюет танковая армия, а вы все думаете, как усовершенствовать кавалерию. Сидят там люди, думают, надо кавалеристов вот так, вот сюда. Кто-нибудь приходит, говорит, ребята, да вы чего, какие кавалеристы, нету больше кавалеристов.

У нас нет выборов! Объединения в мире, не только у нас, а в мире, происходят тогда, когда есть выборы, когда это объединение может дать взаимную выгоду. А когда тут ноль и там ноль, то какая разница? А поскольку в политике все друг друга, мягко говоря, не очень любят, это не только в России, в Америке, во Франции, где угодно, то объединения происходят, коалиции создаются тогда, когда можно выиграть выборы. Как только у нас можно будет выигрывать выборы, вот как только система будет готова меняться в результате выборов, у нас будут коалиции, и все договорятся. И у нас уже было это в истории, между прочим, СПС с «Яблоком» договаривалось, когда это было нужно, и совместный список выдвигали, все было.

Понимаете, у нас вот были, например, выборы муниципальных депутатов в сентябре. И Гудков, Яшин пошли в одну сторону и работали, Навальный не участвовал в этом во всем или участвовал уже на самых последних стадиях, поддерживая в тот день, в день голосования, ближе к вечеру, когда он стали писать, ребята, пошли, и так далее. Он не сделал движения в эту сторону, это был его выбор, у него были свои какие-то резоны и так далее, но то, что в этот момент этот миф начинает подогреваться, это ощущение было, конечно.

Смотрите, мне кажется, просто опять же, у меня нет никакой инсайдерской информации из штаба Алексея Анатольевича Навального, но я полагаю, что для него существует один приз. Один — первое лицо государства, первая позиция. Все остальное — инструментально, служебно, и он очень осторожен, на самом деле, чтобы не оказаться в проигрыше. Поэтому он был вот так вот осторожен.

Но посмотрите, все-таки масса людей смогли договориться на муниципальных выборах в Москве, потому что было ощущение, что здесь можно получить какой-то результат, было такое ощущение. И как только это будет можно, договорятся. Договорятся, везде договариваются, везде друг друга не любят, везде поливают грязью друг друга, посмотрите, как проходит праймериз в Соединенных Штатах, мы иногда отдыхаем. Везде все это происходит, везде, когда надо, договариваются и объединяются, когда есть шанс победить, понимаете. Когда есть шанс победить, тогда договариваются. Вот чего мы с вами не успели, я хотел рассказать про успешное сопротивление, но это если позовете в другой раз.

Это, видимо, в следующий раз. Наше время закончилось, спасибо большое.

Вам спасибо.

Мы встретимся ровно через неделю, оставайтесь на Дожде.