Первая межнациональная. Как Армения и Азербайджан в конце 80-х начали путь к большой войне

Путь к мечте

Началом конфликта можно считать решение областного совета Нагорного Карабаха 20 февраля 1988 года — тогда депутаты единогласно заявили о желании автономной области перейти в состав Армении и просили Верховный Совет СССР пойти навстречу пожеланиям жителей. По сути это был беспрецедентный демарш. Единогласность решения была достигнута благодаря тому, что немногочисленные азербайджанцы, представленные в совете, не приняли участия в заседании. Впрочем, среди выступавших в Совете в тот день присутствовал и оратор с русской фамилией — закройщик Степанакертской обувной фабрики Соболев — это, вероятно, был также важный сигнал в Москву.

Чтобы депутаты областного совета, избранные еще до того, как политическая система страны вступила в стадию радикального реформирования, вдруг решились бросить откровенный вызов существующему порядку, должны были сложиться существенные предпосылки.

Такими предпосылками можно считать возникновение «движения» — то есть еще не получившей точного наименования организационной активности некоторых представителей армянского общества, поставивших целью вернуть Нагорный Карабах Армении. Как и многое в первые перестроечные годы, такое «движение» было достаточно неформальным и основывалось на определенных связях и знакомствах. То, что власти почти не преследуют и даже поощряют некоторые виды неформальной активности (полагая, что такой новый активизм станет базой поддержки для «обновления социализма») стало понятно задолго до 1988 года.

Ведущий научный сотрудник Института международных исследований МГИМО Сергей Маркедонов обращает внимание на то, что Перестройка тогда отчасти понималась и как новые возможности для отстаивания интересов коллективных общностей. В этом смысле то, что могло начинаться как борьба за права трудовых коллективов или движение в защиту экологии, неизбежно заставляло вспоминать и о правах территорий и наций (как показало будущее на постсоветском пространстве, именно эта коллективная категория оказалась наиболее «работающей»).

Одним из основателей упомянутого «движения» можно считать Игоря Мурадяна, экономиста из Баку, работавшего в Госплане Армянской ССР. В середине 1980-х он почувствовал, что перемены, начавшиеся в Советском Союзе, открывают «окно возможностей» для прежде казавшегося чем-то из области «несбыточных мечтаний». Благодаря энергии и дару убеждений он сумел заручиться поддержкой различных представителей армянской общественности — как в Армянской ССР, так и за ее пределами, прежде всего, в Москве.

В известной книге журналиста Тома де Ваала «Черный сад», посвященной истории конфликта в Нагорном Карабахе, приводятся отрывки из интервью автора с Игорем Мурадяном, где тот приводит малопроверяемые сведения о силе и возможностях связанного с ним движения. Например, о том, что ему удалось еще в 1986 году договориться с представителями эмигрантской партии Дашнакцутюн о переправке в Карабах партий оружия, которыми якобы был вооружен комсомольский актив Карабаха.

Представить, чтобы в 1986 году, когда Перестройка только начиналась, союзный и азербайджанский КГБ не отследил такую неслыханную трансграничную операцию, довольно сложно. Маркедонов предлагает относиться к таким признаниям Мурадяна сдержанно и обращает внимание, что уже покойный Игорь Мурадян всегда был склонен объяснять происходящее в мире и в регионе игрой конспирологических сил.

Впрочем, если человек, склонный увлекаться конспирологией, стоял у истоков в итоге победившего движения за отделение Карабаха от Азербайджана, можно предположить, какими методами он был склонен пользоваться.

Мурадян рассказывал де Ваалу характерную историю о том, как, занимаясь составлением очередной петиции о включении НКАО в состав Армянской республики в 1986 году, он уговорил поставить подпись под документом влиятельных армян в Москве — представителей партийной и ученой среды. Поставить подпись в итоге согласился академик-экономист Абел Аганбегян, один из ключевых советников Горбачева по проведению экономической реформы. Предварительно Мурадян выпил с Аганбегяном два литра водки в течение четырех часов (довольно неоднозначный шаг в разгар антиалкогольной кампании).

В ноябре 1987 года Аганбегян, находясь во Франции, провел встречу со французской армянской диаспоры. Там в разговоре на разные темы он упомянул и о Карабахе, сообщив, что лично «был бы рад» его передаче Армении. Он сказал, что «уже внес подобное предложение», очевидно имея в виду подпись под петицией. Информацию о встрече напечатала газета L’Humanite — орган французской компартии.

Эта газета достаточно свободно распространялась в СССР. И подобная сенсация от имени влиятельного функционера, разумеется, была замечена в Баку, Ереване и Москве. Сказанное, при этом, никак не повлияло на позиции Аганбегяна. Сергей Маркедонов считает, что значение этих слов академика не стоит преувеличивать, поскольку Аганбегян был прежде всего ученым-экономистом, довольно далеким от национальных игр. Но, так или иначе, его слова запомнили.

Факт выступления перед армянской диаспорой тоже не вполне случаен. По разным причинам советские власти были заинтересованы во влиянии на армянскую диаспору за рубежом. Необходимые контакты осуществлялись через представителей интеллигенции, ученых, журналистов армянской национальности. Одним из таких допущенных к общению с диаспорой был журналист и писатель Зорий Балаян, также ставший участником движения. С 1960-х годов по крайней мере на уровне республики была легализована тема армянского геноцида, был построен мемориал его жертвам — все это немного влияло на позицию армянских элит по чувствительным национальным вопросам, включая Карабахский.

Как бы то ни было, уже в 1987 году представители движения вели тайную агитацию в НКАО, собирали подписи для будущего референдума о принадлежности Карабаха (фактически деятели движения вспомнили раннесоветские методы разрешения территориальных проблем), распространяли листовки (которые уже могли где-то напечатать) и так или иначе находили сторонников уже среди властного аппарата в Нагорном Карабахе.

За две недели до 20 февраля в Степанакерте начались митинги, на которые спокойно реагировала милиция. Затем собрался облсовет без участия депутатов-азербайджанцев и очень оперативно за один день подготовил свое постановление о желании выйти из состава Азербайджана. Можно лишь догадываться о предварительной организационной работе, которая, вероятно, была проделана для того, чтобы решение было принято так гладко.

Москва ищет слова

Голосование в Степанакерте требовало немедленной реакции Москвы. 21 февраля состоялось заседание Политбюро ЦК КПСС — важнейшего органа политического управления страной тех лет. На нем Михаил Горбачев обозначил достаточно разумные соображения: границы менять ни в коем случае нельзя. Он отметил, что «армяне расселены по всей стране» и ситуация в Нагорном Карабахе может обернуться против них. В итоге было принято решение поручить Компартиям Армении и Азербайджана выработать общую реакцию на кризис, а центральному руководству наладить контакт с влиятельными членами армянской диаспоры внутри страны.

22 февраля в НКАО состоялось заседание партийного актива, который сместил многолетнего руководителя парторганизации Нагорного Карабаха Бориса Кеворкова. На его место был назначен более популярный Генрих Погосян. Авторитетный руководитель должен был убедить протестующих в верности линии центрального руководства.

Проблема однако была уже в том, что центральное руководство, хоть и было значимым фактором, теперь, в условиях Перестройки не воспринималось единственной инстанцией, которая устанавливает правила — в том числе, правила политических карьер. Погосян решил, что целесообразнее будет поддержать национальные требования и фактически стал добиваться присоединения НКАО к Армении.

В Москве в ответ на события в Карабахе решили принять от имени Горбачева обращение к армянскому и азербайджанскому народам с призывом остудить страсти. Обращение появилось 26 февраля, печаталось в центральных и республиканских газетах. Дальше, как часто бывает в таких случаях, реакция все еще действующей пропагандистской машины просто не успевала за быстро развивающимися событиями.

По законам советского жанра на обращение должны были последовать отзывы трудящихся. В феврале и марте в газетах печатались интервью корреспондентов ТАСС с армянскими и азербайджанскими рабочими и крестьянами, которые одобряли обращение, причем делали это максимально казенным языком. Например, в «Известиях» можно было прочесть, что «рабочие и служащие Ереванского автомобильного за­вода с глубоким пониманием восприняли обращение М. С. Горбачева к трудящимся, к на­родам Азербайджана и Армении. Во время обсуждения этого документа в коллективе отмеча­лось, что действительно очень важно оценивать собственные заботы не только с точки зре­ния местных условий, но и учитывать развернувшиеся в стране процессы».

В это время митинги уже перекинулись на столицу Армении Ереван. Масштаб уличных акций в поддержку Карабаха был беспрецедентен — на площади собирались сотни тысяч людей. Это делало невозможным силовой разгон и приводило власти в растерянность. В том числе из-за ереванских митингов Горбачев согласился на еще один беспрецедентный шаг — принял в Кремле делегацию армянских писателей: Сильву Капутикян и уже упоминавшегося Зория Балаяна.

Балаян имел непосредственное отношение к митингам, Капутикян была влиятельной представительницей культурной элиты Армении, она родилась в 1919 году, ее отец был беженцем из Османской империи, и сама она много писала именно о судьбе выживших в геноциде и их потомков. Глава Советского государства фактически вступил в переговоры с одной из сторон конфликта.

Ход этого разговора описывается участниками по-разному (в частности, Горбачев вспоминает о «рыданиях у телефона» Капутикян, прерывавших беседу). Тем не менее, все утверждают, что советский лидер категорически отказался менять границы и сослался на то, что в Союзе есть еще 19 подобных потенциально конфликтных ситуаций.

При этом он с сочувствием выслушал аргументы делегации, пообещал обеспечить культурное и экономическое развитие Карабаха. Также было дано обещание «серьезно обсудить» Карабахский вопрос. В итоге, не получив конкретных гарантий, Капутикян и Балаян обратились к митингующим в Карабахе с просьбой на месяц прервать митинги. В этот момент Горбачев действительно сочувственным разговором и расплывчатыми обещаниями на будущее мог творить чудеса — все верили в добрые намерения лидера и его решимость изменить положение к лучшему.

В Карабахе в это время начинались столкновения между жителями армянских и азербайджанских сел. В местах массового проживания азербайджанцев в Армении проходили первые этнические чистки. Кто руководил действиями погромщиков, изгонявших азербайджанцев из своих домов, неизвестно, но фактически такие кампании оказались возможны при полном равнодушии местных властей и милиции. Часть беженцев была отправлена в находящийся недалеко от Баку город Сумгаит, где вскоре разыгралась трагедия.

Первый погром

Открытое обсуждение возможности выхода Нагорного Карабаха из состава Азербайджана было воспринято в республике как прямое оскорбление. В Баку также начались митинги, а новости об изгнании азербайджанцев из Армении распространялись очень быстро. Власти в Баку решили отреагировать на происходящее разгоном уличных акций (в отличие от Армении, здесь они не были настолько массовыми, чтобы с ними не могла справиться милиция) и усиленным патрулированием города.

Про многонациональный Сумгаит просто забыли. Вскоре митинги, в которых участвовали беженцы из Армении, начались там. Промышленный Сумгаит был образцом неблагополучного промышленного города, с нерешаемыми проблемами жилья, проблемами преступности среди молодежи, сильной загрязненностью. Город был многонациональным, но в таких условиях это был лишь повод для дополнительного разжигания страстей. 27 февраля в городе начались армянские погромы.

Погромы были для Советского Союза делом забытым. Непривычным оно было, видимо, и для участников. Группы жителей из неблагополучных районов с подручным инструментом рыскали по городу в поисках армян. Жертв насиловали и убивали. Имущество грабили. Анархия в городе продолжалась три дня. Лишь 29 марта в город были введены войска и установлен комендантский час.

В газетах о событиях в Сумгаите было сообщено все еще сохранявшимся советским языком официальных сообщений 2 марта: «28 февраля в Сумгаите (Азербайджанская ССР) группа хули­ганствующих элементов спровоцировала беспорядки. Имели ме­сто случаи бесчинства и насилия. Приняты меры для норма­лизации жизни в городе, обеспечения дисциплины и общест­венного порядка. Следственны­ми органами ведется расследование».

Сохранение старой, рассчитанной на дозированную и контролируемую информацию стилистики официального сообщения в принципиально иной перестроечной информационной среде, также было примером также было примером, как система не успевала приспосабливаться к новой эпохе и начинала выглядеть вызывающе анахроничной

Армянские семьи начали массовый выезд из Сумгаита. О том, что в Азербайджане произошел национальный погром, вскоре узнала вся страна.

3 марта, когда ситуацию в Сумгаите взяли под контроль, Политбюро провело заседание по проблеме Нагорного Карабаха. Из слов Горбачева на этом заседании можно предположить, что какие-то из мыслей, очевидно прозвучавших на встрече с Балаяном и Капутикян, запали ему в голову. Во всяком случае он рассуждал о том, что необходимо «с пониманием» отнестись к эмоциям армян, переживающих память о трагедии геноцида и что «вытравить это из семейных традиций, из генов никому не удастся».

Отдельно Горбачев отметил, что армян особенно возбудило то, что «из Нахичевани их вытеснили на протяжении десятков лет почти совсем». Впрочем, даже если эти рассуждения кажутся слегка односторонними, Михаил Сергеевич не делал из них предвзятых выводов. Он лишь констатировал, что следует срочно заниматься карабахской проблемой и вообще проблемой армяно-азербайджанских отношений, причем лишь в крайнем случае, подобных Сумгаиту, применять силу.

Горбачев разочаровывается

Поняв, что Карабах уже накрепко встроен в общие армяно-азербайджанские противоречия, центральные власти сделали распространенный в первые годы Перестройки ход. В мае 1988 года прежние партийные лидеры Армении и Азербайджана — Карен Демирчян и Камран Багиров — были сняты со своих должностей и заменены на новых — Сурена Арутюняна и Абдурахмана Везирова. Власти как всегда надеялись на то, что новые кадры, облеченные доверием перестроечного руководства и нескомпрометировавшие себя перед населением, смогут остановить развитие конфликта, противоречащего общим союзным интересам.

Однако время уже поменялось. В Азербайджане и тем более в Армении партия уже не была единственной машиной, управляющей политическими событиями. Под воздействием Карабахского вопроса в обществах обеих стран стали быстро организовываться гражданские националистические движения. В Армении это был Комитет «Карабах», постепенно все более радикализировавшийся в своих требованиях.

На место Сильвы Капутикян и Зория Балаяна в руководстве пришли новые фигуры Левон Тер-Петросян и Вазген Манукян, которым предстояло в будущем стать первыми президентом и премьер-министром независимой Армении. В Нагорном Карабахе возник комитет «Крунк» (по-армянски «журавль») — который стал точкой сбора сил, борющихся за контроль непосредственно над Карабахом. Среди его лидеров видное место занял секретарь Парторганизации Степанакертского шелкопрядильного комбината Роберт Кочарян, позже сменивший Тер-Петросяна на посту президента Армении.

В Азербайджане процессы несколько отставали, но новые власти вольно или невольно сами придали им ускорение. Возможно, полагая, что обществу нужен какой-то предохранительный клапан, Везиров решил, что в Баку надо разрешить массовые митинги. В книге «Конец второй республики», написанной работником ЦК КП Азербайджана Расимом Агаевом и одним из создателей Народного фронта Азербайджана Зардуштом Али-Заде, утверждается, что митинг изначально хотели негласно режиссировать из ЦК.

Однако, как это и бывает в таких случаях, события начали развиваться по собственной логике. Собравшиеся на площади беженцы из Армении и студенты постепенно радикализировали митинг и темы его повестки. При этом митингующие крайне резко реагировали на тех, кто плохо владел азербайджанским языком. Это отсекло от протеста бакинскую азербайджанскую интеллигенцию (представители которой гораздо больше общались на русском) и, по утверждению авторов, «резко ослабило интеллектуальный потенциал общеазербайджанского сопротивления армянскому вызову».

И в Армении, и в Азербайджане представители партийного и советского аппарата видели, что события развиваются по своим законам. Это заставляло делать выводы — республиканские аппараты, а частично силовые органы и, прежде всего, милиция, начали все больше ориентироваться на эмоции митинговых стихий и национально-ориентированные проекты поддерживаемых на подобных митингах активистов. О союзных властях и общесоюзных интересах вспоминали лишь в случае особой необходимости.

14 июня 1988 года Верховный Совет Армении дает согласие на включение НКАО в состав республики. В Ереване проходят митинги, которые начинают вызывать все большее раздражение руководства в Кремле. Силами протестующих блокируется ереванский аэропорт Звартноц. После Сумгаитского прецедента центр смелее применяет войска, в столице Армении вводится комендантский час, а аэропорт деблокируется десантниками.

В этот момент Михаил Горбачев теряет прежнее сочувствие к армянам. Возможно, связано это было с тем, что карабахское руководство не приняло компромисс, казавшийся в Москве вполне разумным — повышение статуса автономии Нагорного Карабаха до автономной республики с созданием собственного парламента и правительства, укрепление культурных связей с Арменией и решение экономических проблем региона. Но к этому времени партийное руководство Армении и Карабаха уже опиралось на националистические силы, которых точно не устроило бы такое решение.

12 июля Областной совет Степанакерта объявил о выходе из состава Азербайджана. Это был акт открытого неповиновения. Что можно было делать дальше не знал никто. Формально территориальные споры между республиками должен был теперь рассмотреть Верховный Совет СССР. 18 июля состоялось заседание Президиума Верховного Совета СССР, на котором Горбачев обозначил жесткую позицию: границы республик пересмотрены не будут.

На это раз он вел дискуссию с армянским руководством, задавая, например, вопросы Арутюняну, помнит ли он том, что в начале XX века 43% населения Еревана было азербайджанским (Агаев и Али-Заде полагают, что азербайджанские власти на этот раз провели хорошую аппаратную работу в Москве и снабдили центральное руководство выгодными для себя материалами).

Что следовало делать дальше, было совершенно неясно — советская политика вступала в совершенно невиданную для себя область. При этом отказ Москвы пересматривать границы означал, что армянская сторона сможет добиться желаемого, прежде всего, силовым давлением.

Москва и ее человек

Решение Горбачева по Карабаху летом 1988 года вновь оказалось импровизированным и компромиссным. Он послал в Степанакерт специального эмиссара — Аркадия Вольского. Вольский формально был зав отделом машиностроения ЦК, однако на этой должности несколько месяцев провел в Чернобыле во время ликвидации аварии на АЭС.

По-видимому, его сочли способным работать в экстремальных командировках. Вольский считался спецпредставителем ЦК и Верховного Совета. Он не имел полномочий, но был «человеком Москвы», что в то время еще многое значило. Фактически он должен был заниматься переговорной работой со всеми сторонами конфликта и представлять в Москву свои соображения о том, что следует делать.

Горбачев вновь рассчитывал найти приемлемое решение путем переговоров. Несмотря на свою прежнюю техническую специализацию, Вольский неожиданно оказался едва ли не идеальным кандидатом для своего места, что, возможно, позволило замедлить сползание ситуации в Карабахе к открытой межнациональной войне. Он находил нужные слова для всех участников конфликта, искал компромисс, ездил в наиболее напряженные пункты.

Тем не менее, ситуация в НКАО все более обострялась. Между азербайджанскими и армянскими селами практически прекратились контакты. Летом в Азербайджане появилось новая сила — Народный фронт Азербайджана. Первоначально националистическое движение возглавили умеренные интеллигенты, но под давлением снизу оно все более радикализировалось. Вольский в это время ездил между Баку, Ереваном и Степанакертом, время от времени появляясь в Москве, разговаривая со всеми и убеждая всех. Это амортизировало ситуацию, но не позволяло предотвратить сползание к столкновениям. По деревням и в городах начались массовые поджоги домов.

В конечном итоге, именно с подачи Вольского Москва решилась на радикальный шаг. Причем, по словам самого Вольского, решение было, скорее, импульсивным, а не результатом продуманного плана. В сентябре 1988 года в Степанакерте был подожжен дом с запертыми в нем азербайджанскими детьми. Это было недалеко от здания обкома, где Вольский проводил встречу с заместителем Генерального прокурора СССР Николаевым. Вдвоем им пришлось лично вытаскивать детей из огня. После случившегося у эмиссара Москвы лопнуло терпение — среди ночи он позвонил Горбачеву и потребовал введения в Карабахе военного положения с фактическим предоставлением ему всей полноты власти. Горбачев в свойственной ему манере, не возражал, но на всякий случай попросил посоветоваться с Председателем Верховного совета Анатолием Лукьяновым (формально государственная власть в СССР принадлежала Председателю В С, а по принятым правилам, глава государства должен был сообщить о введении военного положения в секретариат ООН).

Лукьянов полностью поддержал Вольского, но из боязни громкого термина вводимое положение было объявлено не военным, а особым. Импровизированно Вольский взял на себя и военную власть — он потребовал от коменданта Степанакерта выдать солдатам боевые патроны. Комендант, понимая ответственность, сообщил, что на приказе должна стоять подпись министра обороны Дмитрия Язова. Вольский почему-то не стал среди ночи звонить Язову и для убедительности несколько раз расписался на приказе сам.

Комендант удовлетворился этой бумагой. Так в Карабахе было введено единоличное и чрезвычайное правление одного человека, авторитет которого по разным причинам признали и в Москве и республиках. Начинался новый этап истории Карабаха — область зависла между Арменией и Азербайджаном, оказавшись под управлением союзного центра. По мере ослабления Москвы НКАО суждено было погрузиться в войну.

«Дело чести всех советских республик». Почему коммунисты отдали Нагорный Карабах Азербайджану

Заметки

Фото на превью: Станислав Красильников / ТАСС