Вернувшаяся память: зачем Путин вспомнил о «Норд-Осте»

Олег Кашин и «Дары смерти» ГРУ: как теперь русским в Лондоне, ощущение холодной войны, Памфилова и Путин — 18 лет спустя

И вот спустя пятнадцать лет национальная трагедия, о которой уже давно предпочитают не вспоминать, потому что тема чеченской войны и чеченского терроризма у нас сейчас считается неполиткорректной — спустя пятнадцать лет национальная трагедия переводится в формат баек, рассказанных «к случаю». Это уже было в каком-то из прошлых фильмов о том же Путине, когда Патрушев в интервью объясняет — а вот еще был «Норд-Ост», когда террористы захватили театр, погибло много людей — представьте себе американца, которому нужно объяснять, чем примечателен день 11 сентября. Национальный миф — это очень важная политическая тема, национальный миф, наверное, всегда конструируется сверху, и в современной России он тоже, конечно, постоянно конструируется и корректируется, и самые важные эпизоды последних восемнадцати лет из него практически уже вытеснены, потому что сейчас, наверное, вредно вспоминать о том, как потрясенная нация с ужасом смотрела в телевизор, понимая, что она осталась наедине со злом. Я не знаю, на самом ли деле Путин в то утро ходил в часовню, я помню себя в тот день, когда после штурма я по факсу слал в московские морги фотографию своего знакомого — мы, общество, тогда были одни, и это стоит помнить.

О противоречиях между памятью нации и памятью власти — моя колонка для Репаблика.

Память общества и память власти — две разные сущности, которые в сочетании и дают настоящую историю страны. О том, что в российском восприятии национального прошлого еще как минимум с Карамзина сложился перекос в пользу памяти власти, говорят много и давно. В нашей автократии память власти — это память одного конкретного живого человека, который в свои 65 вспоминает, что было с ним в его 50 — но именно с ним и ни с кем больше. Легитимной публичной памятью о «Норд-Осте», как и обо всем другом, что было в эти годы, могут быть только персональные воспоминания этого человека, к тому же, как мы сейчас видим, эти воспоминания с каждым разом обрастают дополнительными подробностями, в том числе и вполне фантастическими.

На обложке по-прежнему, как у Карамзина, написано «История государства Российского», но внутри — постоянно корректируемая биография одного пожилого человека. Когда эту книгу допишут и закроют, окажется, что кроме ее героя, она никому не нужна. В ней только его радости и страхи, только его разочарования и надежды, достижения и провалы. Путин — это Россия, но это гораздо более трагическая формула, чем имели в виду те, кто ее придумал.