«Система хочет видеть Сенцова живым». Олег Кашин о том, почему режиссер обречен на жизнь в российской колонии

Олег Сенцов — кинорежиссер, и неудивительно, что его судьба привлекает сейчас прежде всего внимание российского художественного сообщества, творческой интеллигенции. И сейчас, когда Сенцов объявил голодовку, о нем говорят и пишут прежде всего вот эти люди — кинокритики, искусствоведы, всякие театральные и кинематографические мастера, то есть не вполне типичный для правозащитной и политической тематики круг наблюдателей и комментаторов.

И это важно, потому что это обеспечивает довольно сильное искажение. То есть про диссидента Анатолия Марченко, умершего в результате голодовки, они все читали, но, скажем, во время «Болотного дела» их больше интересовала теория малых дел и постановки в «Гоголь-центре», и слова «политзаключенный» в их лексиконе пять-шесть лет назад не было, они этим не интересовались. Они не следили за голодовками даже Надежды Савченко — человека из того же времени, что и Сенцов. Культуру российского правосудия они открывают для себя прямо сейчас, наблюдая за судом по делу Серебренникова, и для очень многих из них это первый в жизни суд, за которым они следят, и они называют решение о мере пресечения приговором или вердиктом, путают следствие и обвинение, удивляются конфликту СК и прокуратуры.

Как на ПМЭФ отвечали и уходили от ответа на вопрос о Сенцове

Может быть, странно так подробно говорить не о самом Сенцове, а именно о людях, которые говорят о Сенцове, но в нашей информационной реальности всегда весомее будет отражение объекта, а не сам объект. И Сенцов — это не тот человек, который сидит где-то там в колонии, а тот, который существует в текстах, постах в соцсетях, каких-то высказываниях на эту тему. И эти высказывания, конечно, нуждаются в уточнении.

Я не уверен, что слово «политзаключенный» корректно использовать применительно к такому человеку. «Политзаключенный» — слово, жестко привязанное к внутренним делам, история Сенцова — эпизод российско-украинского конфликта, и какими бы братскими народами мы ни были, это международный, а не внутренний сюжет. Сенцова можно называть заложником, можно называть пленным — это будет точнее, чем называть его политзаключенным. Как и любых других украинцев, сидящих сейчас в российских тюрьмах.

Голодовка, тем более бессрочная — вещь в любом случае очень драматичная, серьезная, отсылающая к самому трагическому опыту вплоть до действительно судьбы Анатолия Марченко. Но есть Марченко, а есть и Савченко, которая тоже бессрочно голодала и про которую в свое время, совсем недавно было сказано много буквально таких же, как сейчас про Сенцова, слов, за которые сейчас скорее неловко, и совсем не потому, что Савченко вернулась из российской тюрьмы живой и здоровой.

«Обращаюсь к патриарху, чтобы он посоветовал Путину совершить акт милосердия»: Зоя Светова о Сенцове

Разумеется, нет и не может быть никаких иллюзий и сомнений по поводу российского ФСИНа, это самое зловещее ведомство, прямо наследующее гулаговской системе и не заслуживающее вообще никаких оправдательных слов. Но что стоит иметь в виду — гулаговская традиция вообще никак не предусматривает, чтобы человек в лагере был хозяином собственной судьбы, и если система не хочет, чтобы он умер от голодовки, он от нее не умрет. Его будут кормить силой, ему будут ставить капельницы, что угодно — система обладает достаточной силой и жестокостью, чтобы не дать умереть человеку, которого эта система хочет видеть живым.

А она его, безусловно, хочет видеть живым. Потому что Сенцов для нее — совсем не простой осужденный за терроризм. Он заложник, он — важнейшая составляющая обменного фонда украинской войны, он политическая фигура, будущая судьба которой, может быть, не вполне ясна, но в любом случае вообще никак не привязана к формальному приговору, который ему вынес российский суд.   Сенцов одинаково нужен живым и московским прекраснодушным интеллигентам, и бездушному российскому государству, и второе, конечно, существеннее первого — интеллигент напишет в фейсбуке «Свободу Олегу Сенцову», а больше ничего сделать не может. А государство воткнет ему в ноздрю трубочку с питательной смесью, и эта трубочка будет убедительнее любых слов.

Наивность не преступление, прекраснодушие не порок, но все же важно иметь в виду, что публичная поддержка Сенцова во время его голодовки в большинстве случаев основывается именно на наивности и прекраснодушии людей, проживших десятые годы вне российского политического контекста, и теперь открывающих его для себя с самой спорной (потому что нет ничего более спорного, чем украинский вопрос) стороны и делающих слишком однозначные выводы. И это история не о Сенцове, а о том, что творческая интеллигенция, как правило — это последние люди, к которым стоит прислушиваться в этих вопросах.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.