«Выгораживают заказчиков и убийц». Вдова Орхана Джемаля и Максим Шевченко усомнились в официальной версии убийства журналистов в ЦАР

Шевченко: Понимаете, я же не говорю, допустим, что виноват Пригожин или виноват такой-то. Но допросите их, они же должны быть допрошены! Ведь они же на самом деле сидели в ЦАР, вот эти люди пригожинские. Они там или вели, как нам рассказывает «Досье», наблюдение, контролировали оперативное наблюдение за ребятами, либо не делали этого. Но они не допрошены, они не привлечены к следствию. Что это за следствие вообще?

А чем вы это для себя объясняете? Если отмести первое «либо», которое называется «непрофессионализм» и говорить о втором «либо», которое говорит о том, что это сознательное решение, почему столь принципиально выдать случившееся за грабеж, по сути, за гоп-стоп? Простите за такое слово.

Шевченко: Потому что, скорее всего, чем больше они так себя ведут, я имею в виду официальные лица Российской Федерации, которые призваны защищать закон, тем больше мы уверяемся в том, и я лично, что это спланированное и осуществленное политическое убийство и они выгораживают заказчиков и убийц, тех людей, которые убили и, возможно, пытали перед смертью наших товарищей. Нет другой просто версии.

Тем, кто не в курсе политической и околополитической ситуации в России, как бы вы в нескольких предложениях объяснили, в чем причина этого выгораживания?

Шевченко: Очевидно, где-то кто-то захотел, как говорится, показать журналистам, что, мол, работать по контракту со структурами Михаила Ходорковского смертельно опасно, и провести некую красную черту или, как мне говорили в частных беседах разные люди важные, когда я пытался выяснить в ходе своего личного расследования, они сами выбрали сторону.

Я этим людям отвечал: «О какой стороне вы говорите? Это журналисты, это фрилансеры, которые работают по контракту». После этого дальше разговор не шел.

Сами выбрали сторону ― то есть кто не с нами, тот против нас?

Шевченко: Это несколько раз прозвучало. Я говорю: «Вы что, с ума сошли? Какая сторона, о чем вы говорите?». Сами выбрали сторону ― то есть, я так понимаю, так как это были люди в достаточно серьезных чинах, то я, к сожалению, не могу излагать, кто это был, поскольку это были конфиденциальные разговоры, я давал слово о том, что не буду разглашать.

Это понятно, да.

Шевченко: Я делаю вывод, что это распространенное мнение среди тех, кто мог бы иметь к этому отношение или, по крайней мере, знает о том, что там случилось. Вот эта позиция, то есть они воспринимали эту поездку журналистов, которые расследовали в принципе достаточно громкий, но в целом не самый скандальный, прямо скажем так, из возможных сюжетов в современной российской политике или общественной жизни, просто как элемент войны.

Я полагаю, что мотивом была организация их убийства, чтобы запугать всех тех, кто хотел бы сотрудничать, очевидно, со структурами Ходорковского.

Спасибо. Я приветствую в студии Ирину Гордиенко, журналистку «Новой газеты», вдову Орхана Джемаля.

Шевченко: Здравствуйте!

Здравствуйте! Спасибо, что приехали к нам в студию. Я сначала вас попрошу тоже дать вашу оценку тому, что мы услышали, вернее, прочитали в интервью господина Краснова газете «Коммерсантъ», хотя это выглядит скорее как серия пресс-релизов, разделенных вопросами. Тот пресс-релиз, который касается гибели журналистов в ЦАР, как бы вы оценили?

Гордиенко: К моему великому сожалению, это выглядит не только как серия пресс-релизов, это выглядит как серия очень устаревших пресс-релизов, потому что с конца, точнее, за полтора года, к сожалению, судя по тому, что заявил целый генерал-лейтенант и зам Александра Бастрыкина, они не продвинулись ни на шаг. То есть если этот человек с таким статусом заявляет общие фразы спустя полтора года, это значит, что у них нет ничего.

А следствие вообще идет? В этом же интервью или в этом же пресс-релизе он говорит, что были допрошены коллеги, были допрошены родственники, что, судя по всему, у нас должно вызывать ощущение, что следствие куда-то движется, хотя бы движется. Или это не так?

Гордиенко: Вы знаете, безусловно, были допрошены коллеги, были допрошены родственники, но в данном конкретном случае ребята поехали в командировку в ЦАР. Они были убиты там. У Следственного комитета в распоряжении есть биллинги, которые добыли специалисты в своем расследовании из центра «Досье». Вот они есть, пожалуйста, перепроверьте их, скажите, что это неправда, что эти биллинги не соответствуют действительности и так далее.

Я, как потерпевшая по делу, заявляла ходатайство о приобщении этих биллингов. То есть все, что необходимо, у Следственного комитета для его конкретных действий есть. Они этого не делают, они не хотят перепроверять, они не хотят ничего делать, они просто заявляют, что спросили коллег, спросили родственников. Хорошо, вот я родственница. Они меня спросили: «А кто такие были эти люди? А зачем они туда поехали?». Я сказала. Так же сказали еще человек двадцать-тридцать. Как это может продвинуть расследование? Никак.

Правильно ли я понимаю, что те выводы, которые были сделаны по итогам расследования центра «Досье», те выводы, которые были сделаны по итогам других расследований, «Новая газета» ведь тоже свое расследование проводила, не то что не были учтены, они даже не были рассмотрены следствием? Или мы не знаем об этом ничего?

Гордиенко: Насколько знаем мы, родственники убитых ребят, они не были даже рассмотрены, хотя мы конкретно об этом просили. Самое главное, что Игорь Краснов выдвигает некую версию, которая не подкреплена ничем абсолютно, вообще ничем. У центра «Досье» есть конкретные доказательства, у них есть документы, то есть то, с чем можно работать.

А когда вы общаетесь со следователями и, допускаю, говорите им то же, что вы говорите сейчас в студии телеканала Дождь, что вы слышите?

Гордиенко: Проблема в том, что я, как журналист «Новой газеты», позволила себе написать несколько, точнее, не несколько, а одну статью по поводу этого о том, что следствие никуда не движется. После этого все следователи перестали со мной общаться.

Вот так?

Гордиенко: Да. Сейчас возглавляет следствие Олег Шараев, он следователь по особо важным делам, он возглавил сейчас следствие, это очень важный человек. Он на мою просьбу встретиться еще в начале ноября сказал: «Пишите мне официальный запрос». Я написала в ноябре, с тех пор я жду ответа. До сих пор трубки он не берет.

Мне хотелось бы еще один момент уточнить, понять, вернее. Я распечатал два документа, с позволения сказать. Один ― это ответ из посольства России в ЦАР отцу Кирилла Радченко, второй ― это ваша, Ирины Гордиенко, переписка в фейсбуке полгода назад, 31 июля, в первую годовщину гибели, с Марией Захаровой, официальным представителем российского МИДа.

В этом ответе из посольства России говорится, что были уничтожены вещи журналистов, убитых в ЦАР (я процитирую): «Ввиду отсутствия спецхранилищ одежда, снятая с тел погибших российских журналистов, пропитанная кровью и издававшая сильный зловонный запах разложения, была сожжена без согласования и уведомления российских следственных органов».

Между тем Мария Захарова 31 июля в вашей довольно, скажем так, эмоциональной переписке с ней в фейсбуке вам говорит следующее: «Если бы вы позвонили, то узнали бы, что вещи уже отправлены, а также механизм их транспортировки». Дескать, они уже направляются в Москву. Как так вышло, что там с этими вещами?

Гордиенко: Здесь на самом деле я вынуждена, несмотря на то, что у меня действительно была с Марией Захаровой довольно эмоциональная пикировка, на мой взгляд, официальный представитель дипломатического ведомства не должен так себя вести…

Мы сейчас не про формулировку, да.

Гордиенко: Но тут я должна выступить в ее защиту, потому что она, скорее всего, имела в виду личные вещи. Это рюкзаки, какие-то такие вещи. А мы здесь говорим об одежде. И самое главное, что МИД, значит, об этом знал, и родственники погибших, а главное, Следственный комитет узнали об этом походя, когда в каком-то запросе… Надо отдать должное отцу оператора Кирилла Радченко Александру Степановичу и его старшему брату Роману, они пишут несусветное количество запросов постоянно в МИД, постоянно во все структуры МИДа, Следственного комитета, президенту России, спрашивая и пытаясь уточнить какие-то детали. И иногда у них что-то получается, как в этом случае, да.

А те вещи, которые были все-таки в Москву направлены, они в Следственном комитете или где?

Гордиенко: Как заявляет Мария Захарова, они были доставлены, они у Следственного комитета, Следственный комитет родственников ни о чем не уведомил. Ничего нет, мы не знаем лично.

Верите ли вы, что это дело будет расследовано иначе, чем так, как оно расследуется сейчас?

Гордиенко: К сожалению, без того, чтобы на это была политическая воля, я не верю, что будет расследовано, потому что если об этом говорит опять же генерал-лейтенант, зам главы ведомства, говорит просто… Я очень много общаюсь с моими коллегами, иностранными журналистами, которые тоже интересуются этим делом, в том числе и франкоговорящими. Они мне говорят, что это просто смешно.

Соответственно, ЦАР ― это франкоговорящая страна, это официальный язык там, все документы, все источники информации там в основном на французском языке. И они говорят, что здесь два выхода: либо ваш Следственный комитет настолько некомпетентен, что это позор, либо они просто врут. И тут я с ними полностью согласна, потому что ничего другого, никакого другого варианта я не могу предложить.

Если врут, то врут почему, как вы себе отвечаете? Я задавал этот вопрос Максиму Шевченко сейчас.

Гордиенко: Потому что отсутствует политическая воля. А почему не расследовано дело об убийстве Немцова, которое вел тоже Игорь Краснов? Почему не расследовано до конца дело об убийстве Маркелова и Бабуровой, которое тоже вел Игорь Краснов? Почему? Не потому что мы чего-то не знаем, а потому что нет политической воли, чтобы довести эти дела до конца и назвать убийц.

Политическая воля появляется в тот момент, когда есть какая-то обратная воля, которая противоречит той политической воле. Прошу прощения за сложную конструкцию.

Гордиенко: Да. Но вы понимаете, за полтора года я общалась с несколькими следователями конкретно по этому делу и видела, что они прекрасные, компетентные и с желанием работать. Но если им начальник говорит: «Стоп!», и дальше нет, и нельзя ничего делать, что он может поделать? Только увольнение, все.

Максим, я знаю, что вы слушаете наш разговор. Что-то добавите?

Шевченко: Я внимательно слушаю. Ирочка, добрый вечер! Я могу только присоединиться к словам Ирины Гордиенко и сказать, что объективное расследование внутри Российской Федерации этого политического убийства невозможно, я считаю.

Это возможно только в двух случаях: если переменится власть ― я не верю, что отношение этой власти к преследованиям оппозиции, в том числе к столь жестоким, как убийство, изменится, или будет создана международная независимая комиссия, которая может быть создана, потому что два американских сенатора поднимали этот вопрос. И таким образом убийство журналистов в Центральноафриканской республике, то есть на территории одной из стран мирового пространства, будет уже находиться в юрисдикции не Следственного комитета России, а, допустим, Следственного комитета какой-нибудь европейской страны или Соединенных Штатов Америки, Интерпола.

Не хотелось бы до этого доводить, потому что понятно, какие будут последствия этого. Но у нас, у родственников, у друзей просто нет выбора. Мы хотим добиться истины и хотим, чтобы убийцы и заказчики были наказаны. Я думаю, что они нам не оставляют просто иного пути, кроме как бороться за то, чтобы если не здесь, то, по крайней мере, в мировом сообществе нашлись бы юридические и следственные структуры, которые взяли бы на себя окончательное выявление виновных, обстоятельств этого дела. Кто уж будет наказывать, российский суд или какой-нибудь европейский суд, это уже другой вопрос, но, по крайней мере, следствие должно вестись объективно.

Вы планируете одним из следующих шагов поход, я не знаю, в Европейский суд по правам человека и какие-то прочие структуры?

Гордиенко: Да, безусловно, планируем, потому что у нас, к сожалению большому, не остается вообще никаких выходов. Опять же повторяю, даже чтобы встретиться со следователем, который сейчас ведет это дело, мне приходится, лично мне приходится писать официальные запросы, на которые он не реагирует. То есть у меня как у человека, как у потерпевшей стороны… Они не оставляют никаких других возможностей. На самом деле стимулирование и возможность международного расследования я считаю единственным выходом в этой ситуации, к большому сожалению.

Фото в коллаже: Юрий Белят / Дождь; Максим Шевченко / Facebook

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.