«Вершина моей карьеры»: интервью с филологом Гасаном Гусейновым, которого за пост в фейсбуке обвинили в оскорблении русского языка

Гасан, здравствуйте!

Здравствуйте, Анна!

Расскажите, пожалуйста, что вы завтра ждете от этого ученого совета, что там должно происходить?

Вы знаете, это ученый совет факультета гуманитарных наук, а не Вышки, но я не член ни того, ни другого ученого совета. Я думаю, что что-то там будет происходить, что точно, я сказать не могу. В повестке дня есть этот вопрос, но он посвящен не мне вообще, а посвящен выступлениям преподавателей, профессоров Высшей школы экономики в социальных сетях. Там, правда, сказано «в интернете», интернет немножко шире, чем социальные сети, но имеются в виду именно социальные сети.

Я знаю, что есть коллеги, которые уже превентивно выступили в мою поддержку, уверен, что будут и такие, кто меня не поддержит. Так что я сам с интересом и удовольствием от интеллектуального вызова, но и с некоторой тоской и грустью, конечно, за всем этим наблюдаю. Я сейчас не в Москве, поэтому сам я не вызван, не приглашен на этот совет.

Какие вы лично выводы сделали из реакции на ваш пост и вообще в связи со всем тем, что сейчас происходит? Очевидно, что и завтрашний совет, конечно, тоже связан с вашим постом, а не так риторически с интернетом.

Да, вы знаете, я думаю, что связано всё. И вот этот взрыв интереса, конечно, связан не с самим моим постом, а с той реакцией, которая немедленно последовала за этим. Эта реакция действительно устрашающая. В конце концов, я занимаюсь русским политическим языком тридцать лет, выпустил несколько книг и статей, в которых говорил самые разные вещи, но вот этот пост, дневниковая запись, вызвал такую невероятную реакцию.

Проблемой является эта реакция, а не то, что сказано в моем посте, тем более что эта реакция опирается просто в 99% случаев на непонимание того, что я сказал. Это было частное высказывание, касалось оно языка средств массовой информации, это видно невооруженным глазом. Вместо этого мои противники говорят о том, что это высказывание вообще о русском языке и вообще о народе. Это не так.

Я говорю в начале именно о газетах и о необходимости как-то медийно обслуживать сотни тысяч людей, которые живут в больших городах и представляют другие языковые группы, да. Почему-то все схватились за украинский и татарский языки, например, но никто ничего не сказал о немецких или английских газетах, которые тоже нельзя купить в Москве. И это, конечно, проблема для миллионного города. Вот, собственно говоря, источник моего раздражения, да.

А как получилось, что именно этот ваш пост, как вы сами сказали, вызвал такую неадекватную реакцию? Кто привлек к нему внимание? Каким образом туда пришла аудитория?

Вы знаете, существует несколько таких конспирологических теорий, что небезызвестный Паркер, он же Максим Кононенко, Сергей Лукьяненко, известный писатель, и другие, вокруг которых, так сказать, роятся какие-то тролли, боты и так далее, они привели туда аудиторию и науськали эту аудиторию на меня.

Но я думаю, что на самом деле все не так просто. Конечно, никакой провокации в моем этом размышлении, написанном ночью, не было. Это было именно размышление. Я был уверен, что оно вызовет интерес очень небольшого круга людей, но оказалось, что оно задело несколько болевых точек сразу. Вся проблема в том, что это несколько болевых точек, которые в разных местах общественного самосознания находятся. Они в этот момент все оказались, так сказать, уколоты этим постом.

А какие болевые точки? Давайте обозначим. И почему именно сейчас такая реакция именно на эти триггеры?

Первая болевая точка ― это, конечно, сам язык, потому что люди, которые смотрят телевизор или читают в интернете, смотрят какие-то передачи, часы ненависти, все эти поединки с участием Владимира Соловьева или другие, я не буду перечислять сейчас всех телеведущих, которые организуют такие массовые речевые побоища, которые, кстати, кончаются часто физическим рукоприкладством, когда людей выталкивают из студии и так далее.

Это воспитало значительную часть населения за последние двадцать лет в духе, вообще говоря, представления о языке как об орудии, как о каком-то инструменте для побоища, да. Это первая болевая точка. Люди привыкли к тому, что язык в средствах массовой информации используется как орудие поражения. И это, конечно, очень болезненная точка, потому что люди тоже ведь как-то пользуются языком, они тоже понимают, что ругань, которая сопровождает их в магазине, в транспорте, резкие реакции тоже насильственного типа на высказывания ― это все обыденная жизнь. Поэтому в тот момент, когда они слышат, что кто-то обобщает и пытается какие-то корни этого найти, они дальше очень недовольны, но критику направляют на источник раздражения, а не на себя.

Вторая точка, конечно, тоже очень болезненная и очень важная, она обострялась дважды в новейшей истории России, один раз это было в 2008 году в связи с конфликтом в Грузии, потом после 2014 года. Это вообще проблема ксенофобии, да, проблема страха, ненависти, непонимания чужого, всякого чужого. Вы в самом начале, Аня, сказали, что сразу выяснилось, что я азербайджанец, потом еще выяснилось, что у меня мама еврейка и вообще я чужой человек. Как это он смеет говорить о русском языке? Мы тебя здесь пригрели, тебе образование здесь, сволочь, дали, а ты такие вещи говоришь о нашем языке! Хотя я не говорю о языке, я говорю именно о средствах массовой информации.

Ксенофобия, конечно, тоже процветает. Не случайно в том сюжете, который вы показали, итоги недели с Дмитрием Киселевым, там же этот сюжет построен очень интересно. Сначала говорится обо мне, а потом рассказывают, как студента Московского университета Мифтахова поддерживают две девушки, у одной из которых, условно говоря, татарская фамилия, а у другой корейская. И в итоге такой вывод делается: мы даем образование каким-то национальным меньшинствам и таким образом плодим недовольных. В образовательной сфере надо что-то делать. Это произносится совершенно серьезно, совершенно, я бы сказал, безнаказанно.

И довольно смешная установка, что слишком много гуманитариев мы готовим. В этом же сюжете было сказано, что нам нужно больше охранников, больше специалистов для служб безопасности, чем гуманитариев. Но главное, что все эти люди еще и невежественные. Они не помнят, что в советское время источником, так сказать, диссидентства и распространителями самиздата, например, были в гораздо большей степени технари и представители точных наук, чем гуманитарии, потому что там, где начинается наука, кончается пропаганда. Это третья болевая точка, по моему счету.

Есть и какие-то еще, их много на самом деле, я сейчас как-то буду стараться проанализировать этот материал. Для меня, в общем, такая реакция ― это полная неожиданность, но интересная неожиданность.

Да, особенно учитывая, что Киселев о вас высказывался, а он, собственно, один из героев вашего высказывания изначально, в этом есть немножко аркада такая. Скажите, пожалуйста, как вы думаете, это как-то скажется на вашей дальнейшей судьбе, карьере в России, не знаю, может ли это иметь какой-то пролонгированный эффект?

Вы знаете, на этот счет я ничего сказать не могу, потому что у меня очень неразвита интуиция. У меня могут быть какие-то другие достоинства, но я совершенно не знаю, не понимаю, как это может обернуться и чем. Я просто знаю, я это вижу, что за последние двадцать лет, с самого начала этого века, конечно, качество понимания текста, понимания того, что люди говорят, падает, а уровень взаимонепонимания и взаимного раздражения, наоборот, растет. Не говоря уже о том, что всякие мысли о переменах каких-то, например, в системе образования, в средствах массовой информации то и дело возникают и то и дело гасятся какими-то решениями, в общем, ничего хорошего людям не сулящими.

Поэтому не знаю. Как вам сказать? Я тридцать лет занимаюсь этим предметом. В каком-то смысле такой неожиданный эксперимент, который я провел, собственно говоря, в карьерном отношении для меня, если хотите, такая вот вершина. Вы произнесли несколько слов, их неправильно поняли, но на них откликнулись главные персонажи, о которых я сказал. Это все-таки, я считаю, успех. Лично для меня профессионально это гораздо важнее, чем что бы то ни было другое.

Мне очень жаль многих коллег, которые стоят перед выбором, поддержать меня, сохранить, так сказать, профессиональную репутацию или, наоборот, направить большой палец вниз и сказать: «Пусть проваливается ко всем чертям». Другая проблема, тоже огромная проблема: мы сейчас готовим несколько совершенно замечательных международных проектов со студентами, с поездками на практики в разные страны. Мне бы очень не хотелось, конечно, как-то подорвать эти начатые проекты. Но что будет дальше, от меня совершенно не зависит.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.