Слухи о Конституционной реформе к 2024 году, обида россиян на Путина, парад неудачников ГРУ

Теперь в самой статье что говорит Зорькин? Зорькин говорит очень интересную вещь. Он говорит, во-первых, абсолютно справедливые вещи. Кстати, он вообще, как специалист по конституционному праву, он, конечно, огромный авторитет и так далее, тут спорить-то нечего. Он сказал несколько важных вещей, которые соответствуют действительности. Он сказал, что скос в сторону исполнительной власти, что не прописана администрация, плохо прописана прокуратура, ля-ля-тополя и так далее. Все чистая правда, чистая правда абсолютно.

Дальше он сказал несколько слов про, по сути, про особый путь России, русского народа, что нам здорово, то немцу смерть, и поэтому наоборот, ну и так далее. То есть его замечательная идея, что крепостное право было благом для России, тут он ее не высказывает, но идея особого пути, особого народа, особого чего-то, она тоже представлена. Дальше он говорит про какие-то точечные изменения. Ну, точечные это что? Черт его знает.

Является ли точечным изменением действительно вот этот перенос баланса между исполнительной и законодательной властью? Вот это что?

А поди пойми. Или создание какого-нибудь органа еще одного персонального, типа аятолла Хомейни, который будет всем на самом деле управлять, никто его не будет выбирать, никаких сроков у него не будет, у него будут прямые отношения с господом богом, например. И потом, понимаете, сразу же вопрос, почему Зорькин все это сказал сейчас? Ведь смотрите, он говорит про текст Конституции. Я прошу прощения, у тебя не было времени за эти 25 лет текст прочесть? Ты прочел текст. Сколько нужно времени изучать текст, маленький, между прочим, там всего-то, чтобы грамотному человеку сделать такие достаточно очевидные выводы? То есть то, что это сделано сейчас, это неслучайно. А что сейчас происходит? А сейчас происходит, как мне кажется, паника у начальства, потому что начальство чувствует, что оно все расползается, просто вот эта ткань расползается, и держать не получается. И падение рейтингов, и скандалы на выборах — это не единственные показатели, таких показателей до черта на самом деле, и чего-то надо делать. И я бы рассматривал эту статью Зорькина в контексте вот этой паники, которая, по-моему, просто пробивает экран уже, паники высшего начальства нашей богоспасаемой страны.

Мы сейчас про рейтинги поговорим чуть позже. Но на обывательский взгляд это выглядит так, что Зорькин реагирует на некоторые, как будто бы предложенные инициативы, и как будто достаточно весомые инициативы. То есть он говорит, что тут вот у нас некоторые нам сейчас говорят, что будет конституционная реформа, так вот я вам авторитетно скажу, что допустить этого нельзя, будет только хуже, а вот так по маленькой подкрутить будет вполне ничего. Что это за постановка вопроса? То есть это явно, действительно этот медийный пузырь возник неслучайно в этот момент, но что это за слухи, кто эти люди, которые нам без ведома Пескова и Зорькина готовят конституционную реформу. Что это все значит?

Вы знаете, Пескову я верю как брату, поэтому если Песков говорит, что он ничего не знает, то я, конечно, верю абсолютно, мало ли что он там сказал. Поэтому я думаю, что это согласовано с президентом должно быть, такие вещи согласованы с президентом. Ну ведь понятно, что они… Смотрите, какой есть выход у нынешней нашей власти? Тут вообще сомнения, до 2024 года может он досидеть или нет, при том вообще, как тут все пошло вразнос. Ну, что, уходить досрочно? Или, допустим, как минимум уходить нормально, как требует Конституция уже второй раз, уходить уже навсегда и отдать поле другим людям? Кто-то в это верит, но большинство, по-моему, не верит, что наше руководство способно на это. Они хотят власть сохранить, и за конкретным человеком, и, разумеется, за командой, за вот этой организацией, ЧК-НКВД-КГБ, вот за этой публикой. А дальше что для этого делать?

И вот разные были варианты, по крайней мере, в поле вбрасывались разные варианты. А давай мы объединимся с Белоруссией, и будет, соответственно, новое государство, сделаем аншлюс, будет новое государство, и соответственно, новый президент, все перечеркивается. Следите за руками, я выбираюсь первый раз. Но, по-видимому, есть сомнения, а можно ли выбраться, между прочим, потому что ведь масштаб, пределы фальсификаций не бесконечны. Не бесконечны, это вот последние выборы показывают. Там есть, конечно, какой-то процент люфта, но он… Если за тебя проголосуют 10% или 20%, ты не нарисуешь 70%, вот нет и все, не получится. Значит один вариант вот такой.

Другой вариант — парламентская республика, сдвиг, как раз то, что говорит Зорькин, может быть, точечные небольшие изменения, премьер главнее президента. 450 человек членов Думы, как их не избирай, это счетное число, с которым можно договориться. Ну, с этими-то и договариваться не надо, им просто позвонить надо. Даже представить себе, что это будет что-то другое, это конкретные люди. Этого можно купить, этого можно запугать, этого можно еще что-то такое, этому можно просто голову задурить, и глядишь, получится. Тоже вариант, на самом деле. Вариант создания аятоллы Хомейни, понятное дело, под нашим православным названием каким-нибудь, тоже вариант.

Вот они чего-то такое ищут, и понятно, что для этого нужны конституционные изменения какие-то. Мне кажется, что статья Зорькина знаете, о чем точно говорит? Она говорит точно о том, что Владимир Владимирович Путин, или коллективный Путин, тут я не знаю, хотят остаться у власти после 2024 года. Вот никаких других оснований менять Конституцию нет.

Тогда у меня вот какой вопрос. Вот мы живем с этой Конституцией с 1993 года.

Да.

И вообще-то мы неоднократно наблюдали, как эта Конституция в нужных случаях просто игнорируется, как какие-то ее положения ну просто убираются, просто она не…

Помните, забыли спросить Совет Федерации об использовании войск за рубежом? Просто забыли и все.

Да-да. От таких случаев крупномасштабных до мелких, мы наблюдали этих примеров миллион, да свобода собраний, в конце концов. То есть в случаях, когда это необходимо, на Конституцию можно не обращать внимания. Почему же сейчас надо было, в ситуации понятной паники, о которой мы дальше поговорим, и чем она обусловлена, почему же сейчас надо было так засуетиться именно на предмет конкретной Конституции? Почему вот это та точка, когда надо уже про нее подумать?

Смотрите, мы, конечно, живем не по этой Конституции, а рядом с этой Конституцией, потому что по Конституции мы вообще никогда не жили, в том-то и дело. Поэтому, когда говорится, что при принесении присяги президент кладет руку на Конституцию, у меня все время возникает желание убрать слово «руку» из этой фразы, тогда, по-моему, она будет отвечать реальности. Но на самом деле, если они хотят сделать парламентскую республику, например, чтобы перевести солнце наше на пост премьер-министра, например, или они хотят сделать пост аятоллы Хомейни, или они чего-то вот такое хотят сделать, то это надо написать. Это надо написать, это нельзя просто так сказать. Вот нельзя просто так это сказать, хотя бы потому, что, допустим, они по понятиям договорятся, что премьер главнее, а следующий будет не такой, как Медведев, сядет на трон и скажет: «Слушай, а это я главнее. Видишь, что написано? Это я главнее». Значит, это надо тоже предусмотреть, не все же такие хорошие, как Медведев, который честно выполнил свои обязательства, другой-то может быть хуже.

То есть это своего рода страховка, без которой сейчас уже…

Думаю, что да.

Поглядим на развитие событий. Мы заговорили уже про рейтинги, рейтинги падают действительно с небывалой силой. У Левады одни цифры, у ФОМа и ВЦИОМа другие цифры, но это вопрос действительно в масштабе, а тенденция одна и та же абсолютно.

Тенденция, однако.

Скажите, пожалуйста, для начала я так спрошу — почему рейтинг это вообще важно в нашей ситуации, в автократической?

Неожиданный вопрос. На самом деле, смотрите, рейтинг важен потому, что ни одна власть, ни одна, ни Сталина, ни Путина, ни Пол Пота, ни Трампа, вообще никого, никогда не стоит только на прямом насилии. Вот никогда! Нельзя возле каждого человека поставить полицейского, понимаете. Если возле каждого зэка на лесоповале поставить автоматчика, то значит, автоматчиков будет столько, сколько зэков, ну и так далее. Вот это не получается, это можно сделать иногда в отдельных случаях, но в масштабах страны это не получается. В масштабах страны надо, чтобы люди соглашались с тем, что эта власть имеет право быть властью, что он имеет право отдавать приказ. На таком политологическом языке это называется легитимностью.

Да.

Но вот на моем психологическом это тоже легитимность, только другая легитимность, понимаете. Вот смотрите, например, последний наш государь император, Николай Александрович Романов, он в момент, вот накануне отречения, он был не менее легитимным монархом, чем в момент коронации, вот не менее, ничего не изменилось. Только произошли всякие события, в результате которых, например, Георгий Гапон сказал, у нас нет больше царя, после Кровавого воскресенья, и вот ну никто этого царя не хотел больше. Понимаете, никто не хотел, у него не было никакой поддержки, вообще никакой. Сколько угодно можно говорить про то, что был заговор генерала Алексеева, что телеграммы начальников командующих фронтов были инспирированы, ну там «Отрекитесь, государь», сколько угодно.

Но понятно, что базы в стране, защиты, чтобы народ встал — да как так, нашего царя, на нашего царя хвост подняли, да мы сейчас… Вот же база стабильности режима, и она очень долго была у Владимира Владимировича, она действительно долго была. А теперь она рушится. Она рушится, а это значит, что когда где-нибудь там далеко-далеко от Москвы, допустим, какой-нибудь губернатор возьмет и скажет своим гражданам: «Слушайте, братья-сестры, а чего нам быть, например, частью Российской Федерации? А давайте мы будем частью сопредельного государства? Или вообще независимыми». Вот если есть рейтинг президента, то народ скажет — да ты что вообще, изменник Родины. А если нету рейтинга, так и нету.

Потом, на чем стоит его власть? Вот, допустим, Трамп может быть сколь угодно непопулярен. Вот сколь угодно непопулярен может быть, об него могут ноги вытирать кто хочешь. Он законный президент Соединенных Штатов, это все признают, его противники, те, кто его ненавидит, это признают. Потому что в первый вторник после первого понедельника ноября месяца високосного года, ну и так далее, все по процедуре. Он президент, и если ему говорят, ты почему такой-сякой, понимаешь, сидишь в Овальном кабинете, он говорит, потому что за меня проголосовали. Все, закрыта тема.

А у нас не может Владимир Владимирович, сказать-то он, конечно, может, но кого это убедит — за меня проголосовали. Да знаем мы, как за тебя голосовали. То есть его легитимность на самом деле стоит вот ровно на рейтинге, ровно на рейтинге. И поэтому, например, обычно во многих странах президент во время второго срока позволяет себе проводить всякие там реформы, которые он считает нужными и плевать на рейтинг, потому что он до конца все равно президент, никто его не тронет. А у нас это не так. Вообще, вспомните, первые лица нашей державы, если брать вообще задолго. Слушайте, да кто из них в своей постели-то умер? Александр III?

Мало кто.

Да, мало кто, у них как-то все непонятно происходило там всегда. Поэтому у нас рейтинг — это база стабильности на самом деле.

Понятно, что рейтинг этот, он падает, и понятно, что пока он не достиг исторического минимума, он приблизился к каким-то минимальным показателям.

Докрымским, сильно докрымским.

К докрымским. С этой ситуацией уже работали. Были предприняты некоторые попытки, и главная из них Крым, успешная попытка эту ситуацию поправить.

Максимально успешная.

Какие сейчас… Не то чтобы я призывала вас давать политтехнологические консультации, но тем не менее, какие есть, что сейчас они могут с этим сделать? Что сейчас с этой ситуацией можно сделать?

А вы знаете, у них тяжелая ситуация, честно говоря, потому что нет второго Крыма. Нет второго Крыма, да. Смотрите, Крым сработал. Почему Крым сработал? Во-первых, я вчера с одним украинцем говорил, говорю: «Слушай, мы-то аннексировали, понятно, мы аннексировали. А вы что сделали, чтобы Крым интегрировать в Украину, все ваши президенты подряд?». Он говорит: «Действительно, ничерта». Оставили криминал просто управлять территориями, понятное дело, они и встретили наших очень даже радостно.

То есть, понимаете, Крым почему хорошо получился? И в силу исторической ситуации, вот почему он в Украине, почему он не у нас, Севастополь ― город русской славы, «Севастопольские рассказы» и так далее, да. Кроме того, Крым был взят фактически без единого выстрела. Как там бандитствовали с этим Верховным советом их, который был окружен войсками, на самом деле мало кто знает, да. А так ну чего? Выстрелы были? Не было. Убили кого-нибудь? Не убили, слава тебе господи, да. Показывали картинку, как там народ празднует? Празднует. И что, хорошо.

И поднялась национальная самооценка. Мы ведь Крым у кого забрали? Не у Украины. У американцев. Всё, что мы делаем, мы делаем против них на самом деле, да. И вот вся эта масса анекдотов «А если нет, то здесь были бы солдаты НАТО», да, значит, в это же люди верят действительно, действительно верят многие или верили, скажем так. Поэтому Крым очень хорошо получился.

А вот продолжение того же на Донбассе ― оппа! Облом. Полный облом, мы же там проиграли, причем как проиграли! Потому что ведь цель была не вот эти два города взять, чемодан без ручки, что с ними делать? Бандитов содержать? Кому это надо? Цель-то была отторгнуть здоровый кусок. Помните, Новороссия, еще что-то такое, да? Наши «нашисты», которые в Харькове украинские флаги сдирают, еще где-то. Вот они хотели взять такую здоровую территорию. А вот не вышло, да, не вышло.

И поддержка донбасской операции значительно ниже, чем поддержка крымской, да. Но на Донбассе еще можно говорить, и некоторые до сих пор верят, что мы там защищаем братьев, да, потому что там бандеровцы, там распятый мальчик, там не разрешают говорить по-русски и далее по списку. Окей. А вот война в Сирии? А никакого эффекта, вообще никакого эффекта, да потому что наплевать всем на то, что там происходит. Ну наплевать! Кого волнует, кто будет различать хороших сирийцев и плохих сирийцев? Понимаете, простите за такой цинизм, я понимаю, что это неправильно вообще, они все люди, есть и хорошие, и плохие, понятно, да. Но для среднего человека нашего, понимаете, это не близко, это далеко. У войны в Сирии нет моральных оснований, и поэтому она не сработала.

Новую войну если затевать, ее надо затевать там, где высок процент русскоязычного населения, чтобы можно было сказать, что их обижают или, допустим, они очень хотят и просятся и так далее. А где это? Слушайте, где это? Значит, так, Белоруссия? Только батька ведь не отдаст, нет, не отдаст. Северный Казахстан? А Назарбаев чего, прямо вот так вот отдаст территорию, да? Ну, еще замечательно, две страны НАТО, где компактно живут русские: в Латвии, прямо в столице, чего бы Ригу не взять, и в восточной Эстонии, да, Нарва, Кохтла-Ярве и так далее. Там действительно русских навалом. Извиняйте, дядьку, там НАТО. Там НАТО, и поэтому непонятно, чего делать, да.

Дальше начинается лихорадка, начинается истерика: а давай мы репрессии будем как-то усиливать, давай, значит, хватать превентивно тех, кто на митинги выходит. Ну, давай хватать, но когда это помогало-то? Это не поможет, это всё не поможет. Я не понимаю, что они могут сделать, честно говоря. Честно говоря, я не понимаю. Деньгами заливать? Нет больше уже этих денег, нету, нету.

У него же стоял выбор, у президента, либо пенсионеров резать, либо генералов резать, да. Он, понятное дело, решил пенсионеров резать, что они вроде, так сказать, менее опасные. С генералами страшно связываться. Окей, стали резать пенсионеров. А что-то народ-то сильно недоволен, понимаете? Сильно. Бунта не будет из-за пенсий, не будет, стопроцентно, я готов спорить с кем угодно. Не будет никакого бунта из-за пенсий. Но знаете, что произошло в последнее время, и это, мне кажется, одна из причин потери рейтинга, падения рейтинга.

Смотрите, две вещи происходят. Первое: наркотики перестают действовать. Слушайте, у человека тяжелая болезнь, ему колют морфий, да. К сожалению, дозу морфия надо увеличивать, а иначе ничего, боли возвращаются, да. И вот морфия стало не хватать. Крыма не хватает, наркотик не работает. Вот не работает, и всё, да.

А вторая причина, мне кажется, совсем уже такая человеческая. Это обида. Обида на Путина. Ведь есть часть людей, не надо недооценивать их количество, их существование, не стоит к ним относиться так уж с презрением, да. Есть часть людей, которые верили лично ему. Вот все сволочи, все сволочи, и депутаты клоуны, и правительство такое, и все воруют. Но вот есть мужик, вот настоящий мужик, понимаете? Вот он не обманет, он честный, он пашет вообще, как этот самый на галере там, как он сам о себе сказал, и так далее, да.

И вдруг он предает. Он предает! Вот эта пенсионная реформа! Во-первых, сначала он проявил ― я не знаю, что на самом деле, но воспринималось как трусость, потому что он как бы в стороне, это как бы не его, это правительство. Парень, да ты чего? Кому ты это говоришь? Мы же знаем, что ты всё решаешь. Ты же главный в стране, какое правительство? Нет никакого правительства. Кто к нему всерьез относится, да? И ты молчишь.

Ты молчишь, а потом ты выступил. И что ты сделал? И ты что сказал? На три года, значит, сократил повышение женщинам, с 8 лет до 5, это что? То, чего от тебя ждали? От тебя ждали, что ты защитишь, а ты же не защитил. Это как измена, понимаете? Это как измена. Вот я тебя любил, а ты вот сукин сын, ты вот кобель, понимаете?

Вот что происходит, как мне кажется, да, и это на самом деле страшная вещь. Я не понимаю, как это можно восстановить. То есть нет, понятно как. Это надо восстанавливать, если мы не хотим бунта, если мы не хотим катаклизмов всяких ужасных, да, турбулентности. Бунт ― это, кстати, не обязательно, что там миллионы людей выйдут. Да нет, конечно, не обязательно так происходит.

Значит, если мы не хотим турбулентности в стране, то выход, как мне кажется, в возвращении к нормальным конституционным нормам, к закону, да. Сказать: «Да, вот мы маленько тут погорячились, конечно, но теперь давайте выбирать по-настоящему. Давайте по-настоящему выбирать».

Так это очень много чего-то получается.

Да.

Что надо по-настоящему выбирать, по-настоящему разбираться с уже содеянным, с Крымом, например.

Да, да, так и чем это кончится, неизвестно. И чем это кончится лично для носителей власти, понимаете?

Рискованно.

Вот понимаете, конечно, если бы они (или конкретно он) действительно думали о стране и понимали, что интересы страны важнее их личных интересов, да, то, значит, они должны были бы пойти, как мне кажется, на этот риск лично для себя, да. Вы знаете, ведь, допустим, южнокорейские президенты, которые переводили страну от военной диктатуры к демократии, а после в тюрьму сели. Не за это, а за коррупцию, но сели. Никто гарантии дать не может.

А после того как мы поссорились со всем миром, и заграница гарантии не даст, понимаете, чтобы куда-то уехать и сидеть там тихо. Президент Соединенных Штатов не может помиловать нашего гражданина за преступление, совершенное против нашего народа. Он может помиловать за преступление, совершенное против Америки.

То есть вообще нет механизма, к сожалению. Что, на Луну улететь? Вот там Рогозин базу построит, там и жить.

Вариант.

Сейчас, в общем, один из таких инструментов, который тоже когда-то был действенный и, кажется, перестает работать, ― это пропаганда и телевизор. Я сегодня читала статью, в блогах «Эха Москвы» читала блог Ивана Давыдова, который писал об этом падении рейтингов и в частности говорил о том, что пенсионная реформа, конечно, да, само собой, но не только она. И он вот этот, действительно, феномен усталости со всех сторон по всем очень близкими к вам словами описывал, очень похоже.

Есть действительно пропаганда, которая как-то… Уже вся гвардия поставлена в строй, уже все призваны.

Толстого вернули.

Толстой, Клейменов, Леонтьев ― все, да.

 «Толстой. Воскресенье». Один умный человек сказал: «Надо найти человека по фамилии Достоевский и сделать программу „Идиот“».

Да. И там много еще можно всякого.

«Записки из мертвого дома».

Да, вообще там есть. И оно, кажется, перестает работать. Есть ли у вас тоже ощущение, что оно перестает работать?

Да, да.

И если это перестает работать, то действительно только ли… Действительно, пенсионная реформа как какой-то триггер, который спускает, или там какие-то более глубинные и масштабные механизмы?

Там привыкание к наркотику, понимаете? Владимир Владимирович лично, я думаю, всё-таки, вот тут, я думаю, его личная заслуга, он обеспечил народу высокую национальную самооценку операцией по аннексии Крыма. Вот он действительно сделал, и за это его люди поддерживали, и поддерживали довольно сильно. Это наркотик, это наркомания.

Впереди у наркомана… Наркоману хорошо. Понимаете, вот смотрите, наркоман в реальном мире жить не может. Мы смотрим, у нас продолжительность жизнь такая, это такое, это такое, у них есть, у нас нет. Обидно же, да? А тут мы раз, и Крым взяли! О, как мы им всем вставили, да? Но впереди у наркомана только скорая мучительная смерть, ничего другого нет. И отказываться от наркотика, конечно, сложно. И поэтому сейчас, когда наркотик перестает работать, выдыхается это вещество, да, вот оно выдыхается, это видно по телевизору, я думаю, что будет ломка вообще неслабая, должна быть.

Есть у нас еще парад неудачников ГРУ, который на самом деле интереснейшим образом развивается, потому что с марта, с момента, когда было отравление, собственно говоря, Скрипаля и его дочери Юлии, прошло какое-то время, в которое, видимо, российские власти были обнадежены каким-то образом отсутствием моментальных каких-то расследований.

Вообще хотелось бы про это поговорить, потому что сейчас каждый день это происходит настолько кинематографично, что это даже немножко уже как-то слишком. Последовательно одного, второго, машины, квартиры, права, деревня, бабушка, дедушка, просто вот… Если бы это был сериал, то это был бы такой HBO, да, это были бы выходы, каждый вечер ждем новую серию. Немножко даже слишком.

Как вам кажется, что произошло? Было ли действительно у российской власти ощущение, что они из этой истории как-то аккуратно выйдут, а потом оказалось, что аккуратно не выйдут?

Это действительно сериал.

Сериал, да. В прямом смысле слова.

Это действительно сериал, конечно, и я вообще не исключаю, что какой-нибудь злой человек где-нибудь в Лондоне специально выпускает вот так вот по кусочкам, чтобы нам было веселее, а Путину чтобы тоже было веселее, чтобы никто не знал, о чем же они завтра расскажут. Что же получается? Они что-нибудь скажут, выходит Песков и честно, глядя в глаза, всё опровергает. На следующий день оппа ― и вот тебе факт, попробуй опровергни.

Знаете, мне кажется, что наши немножко обнаглели от безнаказанности. Просто полная безнаказанность во всём, да. Вот смотрите, вот эти все гениальные диверсанты, террористы… В смысле диверсанты, хорошие террористы, да, диверсанты, которые за родину что-нибудь там взрывают, убивают и так далее. Где они это делали? Вот где они тренировались, так сказать? Вот они тренировались, допустим, не знаю, в Чечне, допустим, да. Вот он сделает свое благородное дело и возвращается к себе на базу, где полная безопасность, где не надо скрываться, где не надо вообще что-то делать, да.

И поэтому они делают всё предельно небрежно. Смотрите, эти-то ― вот сейчас такой скандал, а вспомните, давно еще убили бывшего президента Чечни Яндарбиева. В Катаре, по-моему, да?

Да.

И тут же, значит, оппа, взяли наших каких-то двух парней, которые, конечно, совершенно ни при чем, только им головы должны были отрубить. Туда ездил министр иностранных дел их оттуда забирать и так далее, ему отдали, естественно.

Они же прокололись на чем? Они в машине оставили провода, в машине, которую они взяли напрокат. Там были разные версии, почему они сами брали машину и так далее, неважно. Понимаете, это вот фантастическая небрежность, просто какая-то дикая небрежность. Ребята, как так можно, как так можно? Я сейчас не про убийство само по себе, я про работу, да. Про работу.

А эти что сделали, да? Говорят, это месседж Скрипалю, чтобы он знал, чтобы другие знали и так далее. Что же вы его не убили-то? Что же вы его не убили? А девчонку-то зачем? Дочку-то зачем? Что, вы не могли как-то подождать, чтобы ее не было рядом? Так же тоже нельзя, да, это же тоже нарушение правил.

И вот реакция наших, нашего общества на это, конечно, совершенно невообразимая, и мне кажется, она невообразимая вот почему: потому что это разочарование. Ну мы-то верили, что хоть там, хоть там что-то есть! А тут нам показывают вот этих двух, понимаете.

И это вот, значит, да, цвет.

Да. И потом они еще, оказывается, Герои России. Ёлки-палки! Вы знаете, у меня были ушедшие уже, конечно, родственники, воевавшие, да, как у всех, и среди них были люди с крутыми боевыми орденами. Слушайте, люди подвиги совершали, действительно подвиги совершали. Помните, эта прекрасная песня, которая заканчивается: «На груди его сияла медаль за город Будапешт»?

Да.

Медаль за город Будапешт! Это награда, очень высокая награда человека, да, человек жизни не щадил, отбивая город Будапешт у нацистов. А тут полная девальвация, полная.

И потом, что это у нас такая секретная страна? Всё секретными указами! Патрушев ― Герой России секретным указом, этот самый Чепига ― Герой России секретным указом. Слушайте, сплошные секретные. Как могут быть секретные герои? Вот как это вообще может быть? Герой не может быть секретным, герой ― это герой, герой ― это предмет для подражания.

Вот Гастелло, я не знаю, что там было на самом деле, но есть мифология про Гастелло, да. Вот капитан Гастелло направил свой горящий самолет на колонну гитлеровцев, пожертвовал жизнью и так далее, да. Матросов закрыл, Зоя Космодемьянская, там еще что-то такое. Понятно, что люди сделали, понятно, что они сделали, они жизнью жертвовали. Это герои, да, герои. Дальше уже всё, что было, чего не было ― другой вопрос, да.

Но тут-то вообще не пойми что. Эти два пацана ― какие они полковники? Что это такое? Слушайте, я знал полковников. Полковник ― это очень высокая должность, это высокое звание, реально высокое звание. Непонятно, кому, как, за что. То ли они Януковича вывезли, то ли они еще что-то сделали.

Знаете, если уходить, действительно всё это производит впечатление абсолютно комическое, макабрическое, то есть тут какой-то комплекс чувств.

Абсолютно.

Вот с того момента, как они появились, с того момента, как были названы их имена, еще первые, еще это были Боширов и Петров, с того момента, как они появились действительно в кабинете, в так называемом кабинете Маргариты Симоньян, это всё действительно как снежный ком.

Есть ощущение, что уже спасти эту ситуацию совершенно невозможно, потому что, например, происходит такой сюжет: например, как нам сообщают Bellingcat и The Insider, всем однокурсникам товарища Мишкина запрещают разговаривать с кем бы то ни было, они честно не разговаривают. Но при этом в тот момент, когда в деревню к товарищу Мишкину, где живет его бабушка, которой девяносто лет и которая там знаменитый на всю деревню врач, очень хороший, пациенты ее очень любили, приезжают с фотографией, бабушку в этот момент увозят, но все однополчане… Все жители деревни, все односельчане говорят: «Да, это наш, он с детьми тут, да, он бабушку очень любит!». То есть до деревни уже доехать и хотя бы там сказать, что сейчас не надо языком особенно молоть тут, это уже… Этого не происходит.

Это всё для российских властей тоже неожиданность? То есть вот эта неумелая конспирация ― они тоже на что-то большее рассчитывали, на какой-то больший профессионализм? Они тоже на это смотрят и говорят: «Ребята, вы чего»? Что это?

Мой покойный отец, который был инженером божьей милостью, когда я был маленький и читал какие-то книжки про шпионов, мне говорил: «Никаких шпионов не бывает». Я говорю: «Почему?». Он мне говорит: «Потому что они не нужны». Я говорю: «Как не нужны? Надо же знать, какие у американцев ракеты». Он говорит: «Чтобы знать, какие у американцев ракеты, мне надо, чтобы мне показали радиолампу, купленную в американском магазине, и я тебе скажу, какие у них есть ракеты, каких нет».

Потому что не бывает так, что вот здесь всё, понимаешь, в дровах, а вот здесь ух как вообще здорово. Так не бывает. Везде всё одинаково. Если у тебя автомобили «Жигули», да, то у тебя и остальное такое же, понимаете? И если вы посмотрите на нашу систему образования, здравоохранения, дороги, да всё, что угодно! Это же не только коррупция. Это не только коррупция, это еще и полная депрофессионализация, полная депрофессионализация. И конечно, она затрагивает и органы тоже, естественно, потому что а как может быть?

И, кстати говоря, я думаю, что органы внешней разведки, все, которые вовне работают, не знаю, как там они называются, затрагивает даже еще больше, потому что чем больше секретности, тем ниже качество. Раньше когда-то были, может, и сейчас есть, я не знаю, закрытые советы так называемые, защиты диссертаций по секретной какой-то тематике, они были такие совершенно закрытые. Там вообще черти что могло защититься, потому что закрыто, потому что секретность.

Везде, где секретность, падает качество. Это, кстати, я думаю, точно так же распространяется на Центральное разведывательное управление, но там есть хотя бы какой-то парламентский контроль, еще какой-то контроль есть, да. А у нас нет ничего. Поэтому да, вот они такие и есть, и это всё такое. В том-то и дело, что всё такое. Это не то, что почему же везде хорошо, а в ГРУ плохо. Да нет, ребята, везде так, нормально, это и есть нормально, к сожалению.

Вы знаете, вчера у нас в вечерних новостях в гостях был Александр Баунов. Я слушала этот выпуск и думала: «Какие хорошие новости могут быть из истории с Чепигой и Мишкиным? Казалось бы, что тут может быть хорошего?».

И говоря ровно об этом же, о том, что не может быть профессионализма здесь и полного развала здесь, о том, что секретность всегда чревата непрофессионализмом и так далее, Баунов сказал, надо сказать, обнадеживающую вещь: что если так, значит, не такое уж у нас и полицейское государство, потому что полицейское государство должно быть профессионально, потому что в полицейском государстве не может быть ситуации, что бабушка в деревне что-то такое ляпнула, а ей ничего за это не было. В полицейском государстве бабушка в деревне ничего не скажет и не сдаст никакого своего какого-то бывшего мальчика, который теперь что-то такое.

То есть он в этом даже некоторым образом увидел какой-то повод для оптимизма. Вот как вам такая постановка вопроса?

Александр Григорьевич Лукашенко однажды сказал гениальную фразу: «Белорусский народ будет жить трудно, но, к счастью, недолго». Он имел в виду, что недолго трудно, но, в общем, прозвучало хорошо.

Вы знаете, я согласен, но не совсем. Дело в том, что полицейское государство ― это скорее интенция государства, чего оно хочет, да. И оно хочет быть полицейским государством, мне кажется, оно хочет за всем следить и так далее, за каждым рублем вашим, за вашими передвижениями, за всем. У него это не получается. У него это не получается, потому что у него ничего не получается. У него ничего не получается, у него дырка в космическом корабле, которую, конечно, провинтили американцы. Можете себе представить, в этой консервной банке летают на орбите и, чтобы навредить Рогозину, делают дырку, чтобы всё гробанулось. Ну, конечно.

Конечно, нет. У нас слабое полицейское государство. Даже КГБ СССР не могло следить за всеми, не могло прослушивать все телефонные разговоры, например. Не могло, да. И эти тем более не могут. Эти могут другое. Эти могут сделать любую гадость любому конкретному человеку. Вот не всем сразу, да, вот выбрать вот этого. Вот Пупкин, его можно выбрать случайно, между прочим, и ему сделать гадость. Это они, безусловно, могут. А так нет, они слабоэффективны.

Это хорошая новость для мира, это хорошая новость для нас, если реакцией на эту слабую эффективность не будет то, что они просто перевернут доску и начнут махаться этой доской, понимаете? Не развяжут Третью мировую войну. Если они не развяжут Третью мировую войну, то всё так потихонечку-потихонечку вырулит к нормальной жизни.

У нас есть звонок из Новосибирской области от Влада.

― Здравствуйте! У меня вопрос вот какой. Вот я смотрю на Леонида Яковлевича Гозмана, он великолепный, конечно, и политолог, и политик, и дискуссант. И вообще у меня напрашивается такой вопрос. Смотрите, какая связь между политикой и клоунадой? Вот он создает нам приятное настроение, вытаскивая элементы клоунады из всей ткани политики. И нам хорошо, и всем хорошо.

Я в связи с этим хотел вспомнить. Вчера надевал резиновые перчатки в ПАСЕ депутат от Украины. Это было, конечно, очень забавно. Чтобы не заразиться от русских. А вот Тереза Мэй всех повеселила, помните, когда она своим танцем, выходом под музыку группы Queen, я даже тоже потанцевал немножко. И вот у меня такой вопрос. Не могли бы те, кто присутствует в студии, тоже выйти и потанцевать, как Тереза Мэй? А мы бы смогли им помочь. Это было бы прекрасно.

Наверно, это было бы прекрасно, но без меня. Я, знаете, клоунаду не одобряю в политике, в серьезных делах. И вчера как раз я имел удовольствие быть на программе «60 минут», где наш польский один гость тоже надевал такие же перчатки. Меня это, честно говоря, предельно раздражало, потому что серьезные вещи, из них не надо делать фарс, да.

А что касается вопроса, я не понял, это я вытаскиваю, значит, смешные истории и поднимаю всем настроение или кто? Я не понял, честно говоря. Или мы с вами вместе?

Мне показалось, что речь о том, что, действительно, фиксируя некоторую кинематографичность этого процесса, действительно, не без клоунады, мы об этом говорим и, значит, тем самым поднимаем всем настроение.

Ну да, это же не мы клоуны, это они клоуны. Мы должны к этому определенным образом относиться. Великий психотерапевт австрийский Виктор Франкл говорил, что у человека даже в концлагере, даже в момент казни есть последняя свобода ― свобода отношения к происходящему, да. Мне кажется, что наша задача, кроме каких-то действий, в которых далеко не все участвуют, кто-то хочет, кто-то не может, кто-то хочет и не может, кто-то не хочет и так далее, да.

Я вовсе не призываю всех на баррикады или на митинги. Призываю, кстати говоря, деньги сдавать в помощь тем, кого задерживают, кому это интересно, на «Эхе Москвы» сейчас висит мой пост, где номер кошелька по просьбе Басилашвили, Городницкого, Кима, Макаревича и, господи боже мой, кто пятый? Андрей Смирнов. И Войнович там был раньше в прежних кампаниях, но его нет с нами, к сожалению. Так что вот деньги сдавайте на помощь людям просто, а сами не обязательно.

Так вот, я что хочу сказать. Люди, которые не участвуют, мне кажется, их человеческий долг ― сформировать к этому отношение, да. Но это отношение при самом негативе, да, при понимании опасности не обязательно должно быть каким-то мрачно-депрессивным. Зачем? Зачем, ребята? Давайте смеяться тоже, да, потому что Брехт говорил: «Великих политических преступников надо подвергать осмеянию». Осмеянию! Главное, чтобы мы понимали, вот кто перед нами, что происходит с нами и с нашей страной. А смеяться ― а что не смеяться-то?

Понимаете, вот последний вопрос я сейчас задам как раз в связи со смехом. Действительно, макабр полный. Реакция, в общем, на него абсолютно… Реакция смеховой истерики наличествует.

Это правда.

Иногда очень профессиональная. Куча того, что называлось раньше карикатурой, мемы, какие-то видеошаржи, портрет Тихонова опять же, так-сяк.

Это мне его предъявили как доказательство того, что наши разведчики классные на самом деле! И показали на экране портрет Тихонова.

Да, чтобы вы не смели.

Чтобы я не смел. Я теперь не смею.

Песня Семена Слепакова. Реакция смехом как-то это всё покрывать отработана абсолютно полностью. Единственное, что остается немножко под другим углом, где-то в тени, ― что дело всё-таки серьезное и с высокой вероятностью повлечет за собой ― и правильно, если повлечет ― новую волну санкций.

Боюсь, что да.

И ведь это так, и ведь повлечет же.

Неизбежно.

Как выживать в этой ситуации, действительно? Как российские власти будут на это реагировать?

Как нам реагировать или как им реагировать?

Нам как реагировать? Затянув пояса реагировать. Какие у нас возможные реакции? Затянув пояса, смеясь и вырабатывая собственное отношение. Какая реакция может быть у российской власти?

Нам готовиться к тяжелым временам и понимать, допустим, что, не знаю, думать, как сохранять сбережения, у кого есть, да. Думать о том, как ты будешь выживать, если, не знаю, будет резкое ухудшение, допустим, снабжения товарами, что называется, народного потребления и так далее, да. Относиться к этому так, как относится человек, живущий на Земле, к ухудшению погоды. Вот он знает, что, похоже, собирается гроза, да, и ветер сильный. Давай, это укрепи, это закрой, это спрячь под навес. Что же поделать?

А нашей власти уже поздно. Понимаете, санкции ― это не для того, чтобы отдали Крым, не для того, чтобы еще что-то. Или пообещали больше не травить «Новичком» никого. Санкции не поэтому. Наша страна, к сожалению, позиционировала себя как врага западной цивилизации. Вот именно врага, не сложного партнера, enfant terrible. Вот враг, да, враг, который хочет разрушить. Это видно во всём, это не только нарушение границ. Это поддержка всякой типа тетки Марин Ле Пен или еще кого-то, да. Это на самом деле во всём, это во всём.

И вот они поняли, там на Западе люди поняли, что мы хотим разрушить их цивилизацию, да, наша страна, да, что наша страна ― враг цивилизации. Соответственно, к нам относятся как к врагу. А что делать с врагом, если не воевать, бомбить? Никто этого не хочет, разумеется. Надо снизить тот ущерб, который мы можем нанести, снизить его. И они пытаются его снизить, и санкции для этого.

Поэтому я думаю, что с нынешним руководством санкции будут только расти. Даже если наш президент вдруг решит отыграть назад, люди меняются, мало ли что, да, никому нельзя отказывать в этом праве. Даже если он решит отыграть назад, я думаю, ему просто никто не поверит. Ему просто не поверят, и всё, слишком много с ним лично связано.

Поэтому на самом деле мне кажется, что ситуация, такое положение нашей страны на планете имеет шанс улучшиться только тогда, когда у нас сменится правящая команда. До этого оно будет либо таким же, либо, я думаю, оно будет ухудшаться, скорее всего. Мне так кажется. Не нравится смеяться ― пожалуйста, закончили на мрачной ноте. Как скажете.

И засмеялись в итоге.

Да.