«Российская экономика в процессе медленного умирания». Итоги 2018 года от Андрея Мовчана

То есть в четыре раза меньше.

Ну, это не в четыре раза меньше, это в 2,5 раза меньше, но это меньше примерно на три с копейками процента. Эти три с копейками процента, это а) падение не нефтяного ВВП в России, все, что не связано с нефтью, и б) это снижение катализационной способности нефти. То есть, даже получая петродоллары сегодня, мы хуже умеем их абсорбировать в экономику, чем еще два-три года назад. Это значит, что российская экономика находится в процессе медленного умирания в буквальном смысле этого слова. Функции ее, как у стареющего организма, становятся менее активными, гормоны работают хуже, и мы двигаемся в сторону на самом деле все большей зависимости от нефти, только сами этого не понимаем. Почему не понимаем? Потому что бюджетное правило на сегодня изымает все доходы от нефти свыше стоимости в 40 долларов за баррель.

Но ведь и раньше большая часть прибыли нефтяных компаний изымалась в бюджет?

Безусловно. Но то, что оставалось, катализировало экономику лучше. Сейчас катализация ухудшилась. Ухудшилась почему? Потому что между бюджетом и экономикой государство выбрало бюджет. Бюджет профицитный, бочка нефти стоит в рублях запредельно дорого, и это помогает государству сформировать достаточно денег на все те расходы, которые государство задумало, а вот осмысленность этих расходов, она, конечно, под вопросом.

То есть это на самом деле очень важное замечание, как мне кажется, что между ростом экономики и стабильностью бюджета государство выбрало стабильность бюджета.

Смотрите, я бы привел такую инверсию, если хотите, творческую, знаменитого высказывания Черчилля, который говорил, что если государство выбирает между позором и войной, оно получит и позор, и войну, в данном случае, если государство выбирает между стабильностью бюджета и стабильностью экономики, оно получит нестабильность и того, и другого со временем. Государство должно выбирать стабильность бюджета и рост экономики одновременно, и достигается это путем изменения экономической среды, на что государство вполне способно.

Но у нас государство начало менять экономическую среду, например, повысило НДС. Как такой шаг отразится на экономике?

Это как раз выбор между экономикой и бюджетом в пользу бюджета. Экономика от этого, конечно, будет сильно страдать, нам скажут, что это вынужденная мера, потому что вы не генерируете достаточно налогов, а мы, как экономика, ответим, что мы не генерируем достаточно налогов, потому что вы нас удушили. Дайте воздуха, и мы сгенерируем вам и по прежней ставке НДС достаточно много налогов.

Но это, условно говоря, прогноз на 2019. А что происходило в ушедшем году, кроме того, что мы перестали расти, даже несмотря на рост нефти?

В 2018 году происходило дальнейшее сжатие экономики, сжатие балансов банков, сжатие ненефтяного производства на фоне очередного рекорда по производству нефти, очередного рекорда по производству газа и продаже газа на внешние рынки. Цена на газ выросла тоже очень значительно, и это нам очень сильно помогало. Достаточно большие продажи были за рубеж зерна. Почему? Потому что мы продавали рекордный урожай 2017 года, всю первую половину года. И урожай 2018, в общем, тоже неплохой, и мы его тоже продолжаем продавать. Достаточно хорошо росло вообще сельское хозяйство само по себе.

Потребление, на мой взгляд, несколько сжалось, на взгляд Росстата, оно чуть-чуть выросло. И здесь два трюка. Первый трюк — это потребление в кредит, потребление в кредит мы можем мерить как спотовое текущее потребление, а можем мерить как потерянное потребление будущих лет, и правильнее его мерить как потерю потребления будущих лет на сумму процентов кумулятивных, а Росстат меряет его как текущее потребление. И второй трюк — это то, что Росстат не очень корректно считает наши смешанные области, записывая часть экспорта в домашнее потребление. Так, например, происходит с сельским хозяйством. Там, если внимательно посчитать, я не хочу класть руку на рельсы, но у меня полная уверенность в том, что там двойной счет, и часть импорта записана в домашнее потребление.

Андрей, вы сейчас сказали очень важную вещь про то, что потребление, которое сейчас идет за счет кредитов, которые граждане получают и в банках, и что самое страшное, в микрофинансовых организациях под сумасшедшие 700% годовых, на самом деле это отбирает потребление в следующем году.

Государство очень сильно сейчас будет на это влиять. Оно теперь хочет, чтобы было не 700, а 365% максимум.

Но все равно это сумасшедшие деньги.

Это сумасшедшие деньги, но вот в вопросах как раз этих процентов это не такие сумасшедшие деньги, потому что один заемщик никогда не берет такой кредит на год. Обычно это так называемые кредиты до зарплаты, это несколько дней в месяц. Но все равно это много, поскольку сегодня примерно 40% населения страны не хватает денег на свои текущие нужды, и примерно 20% не хватает на первоочередные нужды. И они вынуждены брать эти деньги, и в отличие от Африки, у нас маленькие семьи, поэтому они не могут перезанять внутри семьи. И это действительно бомба под банковской системой прежде всего, потому что заемщика-то продефолтят в итоге, а государство тем или иным способом найдет способ их обанкротить, простить и так далее, а вот что будут делать банки и МФО в этой ситуации, это большой вопрос. И это будет огромный удар и по рынку потребительских товаров, потому что в определенный момент обвально потребление упадет, и большой удар по рынку инвестиций, потому что многие инвесторы, которые сейчас вкладывают деньги в дорогостоящие кредиты, эти деньги просто потеряют. И это где-то, боюсь загадывать, 2020-2022 год.

Но при этом мы с вами были на завтраке «Ведомостей», где представители банков были очень оптимистичны, они считали, что еще 2019-2020 год потребительское кредитование будет расти, банки очень охотно продолжают в эту нишу идти.

Я же с ними не спорю, я же сказал, что 2020-2022 годы, и соответственно, банки будут идти туда до конца.

До чьего конца?

До конца возможности выдавать такие кредиты, до конца здоровых балансов в этих банках, после чего эти банки пойдут к государству, как уже принято в России. А вообще сегодня 90% примерно, я боюсь соврать, но примерно 90% валюты балансов банков это государственные. И ходят разговоры про «Альфа-банк», ходят разговоры про еще пару банков о том, что государство в том или ином виде их будет покупать, и тогда это будет 98% валюты баланса банков принадлежать государству, а государство не может обанкротиться, и поэтому выдавать можно что угодно кому угодно дальше.

А можно здесь поспорить? Мы с вами видели банкротство государства, и оно называлось СССР, когда как бы всем, кому должен, всем прощаю. Все сбережения сгорели.

Не государство обанкротилось, обанкротились люди, которые эти сбережения клали. А государство трансформировалось и стало жить дальше. Государство не может умереть от банкротства, его нельзя реформировать, поменять название, ввести войска на часть этого государства, особенно когда у государства ядерное оружие. Поэтому худший сценарий выглядит как? Худший сценарий выглядит следующим образом: банки банкротятся, а государство решает, кто будет платить, налогоплательщики или вкладчики. У нас две категории плательщиков фактически, либо, как в случае, скажем, с «Открытием», это налогоплательщики, либо, как в случае с «Межпромбанком», это вкладчики, или «Мастер-банком». И я не могу заранее сказать, что решит государство, но точно платить будет не государство, потому что государство вообще не платит никогда.

Мы сейчас не спровоцируем банковскую панику?

Нет, потому что я сразу сказал, что все это не сегодня. Сегодня все это выглядит достаточно здоровым.

Хорошо, но возвращаясь к 2018 году, значит, мы отметили, что не выросло или не сильно выросло потребление. Вырос кредит, то есть банки продолжают активно кредитовать.

Я все-таки считаю, что потребление не выросло, а потребление у группы ниже медианного дохода сильно упало, и об этом свидетельствуют ритейл-чеки. Если мы посмотрим то, что с ними происходит, там типа 10% падение.

То есть средний чек упал? Может, люди просто стали чаще ходить в магазин? Нет?

У меня была такая мысль, я высказал тоже одному своему знакомому. Он сказал: «Ну да, раньше они ходили один раз в день, а теперь еще и с утра заходят, потому что работы нет, делать нечего, значит, они ходят чаще». Но нет, это очень инертная вещь. Средний чек — это очень точно считаемый параметр, и люди стали меньше потреблять. На фоне того, что цены-то на самом деле выросли, и инфляция для корзины, у тех же людей ниже медианного дохода, она двузначная. У нас инфляция, те 3% или 3,5%, которые в этом году зафиксирует Росстат, будет за счет двух вещей: за счет недвижимости и за счет того, как правильно считать. А реально если посмотреть на маленькие корзинки так называемые, маленькие корзинки выросли на 10-12%.

Ну да, для самых бедных инфляция на самом деле сильно выше, чем для обеспеченных людей.

Это правда. И я боюсь, мы об этом поговорим, конечно, в январе, но я боюсь, что в 2019 году для самых бедных инфляция будет сильно выше, чем в 2018.

Мы обсудили потребление, мы обсудили кредиты. Что еще произошло хорошего в российской экономике за этот год?

Знаете, я бы даже не про события российской экономики, если не считать событием Чемпионат мира, который, безусловно, принес какие-то деньги российской экономике.

А вот это большой вопрос у меня. Насколько те инвестиции, которые были сделаны в Чемпионат мира, это там 680 миллиардов рублей, они производительны? Потому что, условно говоря, стадион «Спартак» хорошо, он собирает какие-то большие матчи, но стадион на 20% жителей города Саранска, у меня вызывает большие вопросы производительность этой инвестиции. Что дальше с ней?

Вы знаете, я побоюсь, если можно. Понятно, что эти затраты не очень мультипликативны, стадион Саранска вряд ли будет давать рабочие места и приносить прибыль. С другой стороны, какой-нибудь специалист в области спорта со мной бы поспорил, сказав, что это создает прорыв вообще во всей системе отношений к спорту в том же Саранске, и в других странах мы наблюдали эти эффекты. Это влияет и на здоровье людей, это влияет на производительность людей, так или иначе, это влияет на экономическую позицию региона, как это ни странно.

Влияет на ту же сумму, на которую проинвестировано в стадион в Саранске? Наверное, нет. Но ведь и не жители Саранска в него инвестировали. То есть это некоторый подарок, который для них может оказаться положительным, и глядя на то, как Россия умирает в Москве, грубо говоря, как Россия выглядит как галактика, у которой в центре черная дыра, которая засасывает все сейчас, я за стадион в Саранске. Я за что угодно в Саранске, лишь бы это было в Саранске, а не в Москве, потому что это хоть как-то продлевает агонию. Это дает возможность этому самому (простите меня, жители Саранска) Саранску хоть как-то попытаться двинуться куда-то, в какую-то сторону. Поэтому, может быть, пусть будет.

Но может быть, университет или, не знаю, школа, или больница, или дороги, были бы более важной инвестицией, чем стадион?

Более, но не до жиру. Мы не будем, когда мы строим больницу, у нас нет для нее врачей и оборудования, потому что украли по дороге или в программу не записали. Когда мы строим университет, там некому преподавать и некому учиться, потому что, вообще говоря, университет выигрывает от аккумуляции знаний. Университет не стадион, нам нужен центральный университет, но чтобы это был хороший университет, а не как сейчас. Больница 50 на 50, все-таки сейчас растет телемедицина, и развивается возможность диагностики дистанционной, и может быть, нам нужны мощные кластеры в центрах и акцепторы услуг этих кластеров в регионах. А вот стадион мы не можем построить в Москве, чтобы играли дети в Саранске.

Построить аэропорты, чтобы летать туда-сюда.

Детям, чтобы играть, летать туда-сюда? Аэропорты все-таки тоже надо строить тогда, когда есть бизнесмены, которые хотят летать, когда есть товары, которые хотят перемещаться. Аэропорт — вещь не очень выгодная. Вспомните Америку, почему Америка стала великой? За счет великого мошенничества. Там в свое время, когда строили железные дороги, вы же знаете наверняка, что там все вкладчики железных дорог обанкротились. И обанкротились сами дороги, потому что строили их не для того, чтобы они были прибыльными, а для того, чтобы обогатиться на строительстве. Но за счет этого Америка получила железные дороги.

Что-то мне это напоминает.

Это много что напоминает. Экономика вообще, она девка беспутная. Но в конечном итоге Америка получила железные дороги, великую экономику, простиравшуюся с Востока на Запад. И в этом смысле в России в общем тоже где-то эта инфраструктура должна развиваться за счет государства или за счет каких-то мошенничеств, потому что она не будет развиваться за счет циничного бизнеса.

Андрей, а является ли сейчас инфраструктура ограничивающим фактором в России для роста?

Нет. Мы пережили период «черной индустриализации» во всем мире. Попытка «черной индустриализации» в России приведет в тупик, мы можем стать, в лучшем случае, Китаем, но мы уже Китай с точки зрения ВВП на человека. Это значит, что мы с десяти тысяч долларов на человека перейдем путем тяжелой работы к десяти тысячам долларов на человека. А нам надо стать Штатами, грубо говоря. Нам надо стать страной, в которой research и development развиваются, а research и development не очень любят инфраструктуру. Инфраструктура, конечно, нужна, инфраструктура будет развиваться, но она будет развиваться как велодорожки времен research и development, а не как хайвеи времен «черной индустриализации».

Да, но вы упомянули, что инвестиции в образование, науку и здравоохранение на самом деле в России очень интересны, они в основном идут в development. Не в research, не в людей, а именно…

Именно в development, они идут в «черную индустриализацию», это бетон.

Да, кто строит новые школы?

Мы создаем огромные бетонные больничные здания, причем не только в регионах, у нас же есть вот эти программы, скажем, кардиоцентров, у нас диагностические программы, у нас сейчас хотят онкопрограмму. Значит, что в итоге получается? В итоге встает огромное здание, в котором некому работать, нет оборудования, или оно не работает, потому что нет денег на его ремонт, нет реактивов, нет протоколов. Есть только специальный отдел Следственного комитета, который следит за врачами, он-то единственный, скорее всего, и будет сидеть в этих зданиях. Даже в Москве, вы можете съездить, под Сколково построено, построен кластер медицинский, в виде одного здания и огромного поля вокруг, на котором должны были быть здания другие. В этом здании сидит созданная совместно с израильтянами клиника «Хадасса». «Хадасса» блестящая клиника израильская, одна из лучших в мире, но она очень красивая в Москве и абсолютно пустая. Туда никто не доезжает, она почти вся платная, и нет этого спроса платежеспособного, и нет нормальной системы здравоохранения страхового. И в общем, это красиво, она скучающе стоит, туда можно приехать, сделать все, что вы хотите, на здравоохранение в России это никак не влияет.

А кто в этой клинике будет работать, если нет пациентов? Зачем? Врачи же все-таки хотят, чтобы к ним пациенты приходили.

Хороший вопрос. Сейчас там кто-то работает, и кстати, мой опыт показывает, что очень хорошие врачи. Но скоро этого тоже, конечно, не будет, потому что люди не любят так просто сидеть. Для меня вообще вопрос, кто скоро будет работать в российской медицине, с тем, что она попала под каток нашей Фемиды, и сейчас происходят страшные вещи для пациентов. Я знаю, например, что врачи в последнее время отказываются повсеместно делать блокады позвоночника, потому что блокада это лидокаин, лидокаин — это потенциальная возможность анафилактического шока. Сейчас возбуждено уголовное дело по поводу пациентки, у которой был анафилактический шок, против врача. Ну какой нормальный врач будет сейчас это делать?

Мы убиваем свою медицину не только недостатком финансирования, не только идиотской системой страхования, которая абсолютно не вписывается в современные реалии, еще мы убиваем вот этим нашим новым подходом к медицине, как к театральному искусству, и как ко всему остальному в стране с точки зрения «давайте посадим, как бы чего не вышло».

Слушайте, отличная новогодняя программа получается.

Извините.

Хорошо, давайте хоть что-нибудь позитивное найдем. У нас, поскольку были майские указы в 2012 году, Владимир Владимирович повторил их в 2018 году. Что с ними? Вроде как должны как-то повлиять на экономику?

Они будут исполняться за наш с вами счет, за счет налогоплательщиков, любой ценой, я полагаю. Но мы уже говорили о них подробно, я уже устал в свое время, весной, о них говорить, что эти указы — это смесь литературы с научной фантастикой. Очень многие вещи из этих указов непонятно, о чем речь, но не в том смысле, что слова непонятны, а в том смысле, что эти слова надо как-то определять, нужно давать им четкие формулировки, нужно выставлять задачи, а они такие общие, давайте сделаем хорошо за большие деньги. Ну, давайте, пусть нам будет хорошо за большие деньги. А как? А часть указов, они не очень выполнимы. Там Россия должна стать пятой экономикой в мире. По какому параметру, я прошу прощения?

Росстат посчитает.

Значит, давайте выберем тот параметр, по которому мы пятые в мире, например, площадь пахотных земель мы давно уже перевыполнили, мы чуть ли не вторые в мире уже сейчас, я не помню точно. И вот эти все нюансы этих указов, они позволяют превратить указы в инструмент, у которого с одной стороны устройство для того, чтобы заработать денег кому надо, а с другой стороны устройство для того, чтобы написать отчет какой надо. И вот в этом наша цифровизация, мне кажется, и состоит, что эти цифры это будут отчеты, которые будут построены так, как надо господину президенту. Поэтому я бы не стал возлагать больших надежд на рост экономики в связи с этими указами.

Кто-то сказал, что в России больше всего растет потребление писчей бумаги А4, и это единственный параметр, по которому мы далеко впереди планеты всей.

Кто-то на завтраке «Ведомостей» говорил, что он посчитал, что действительно у нас почти удваивается количество распоряжений и указов в год.

Да.

И оно давно уже астрономически превышает количество таких бумаг в Штатах, например. Мнение, я рискну повторить сейчас мнение уважаемого мной Андрея Клепача, который был на этом завтраке, и публично его высказал. Он сказал, что у нас даже проблема не в том, что у нас слишком много чиновников, у нас чиновников примерно средне на душу населения по миру. Могло бы на самом деле быть намного меньше, мы развивающаяся экономика, мы не бюрократическая Франция, но у нас среднее. Главная проблема, которую он озвучил, это чудовищное падение компетентности чиновников, которое происходит из года в год, и оно заметно невооруженным взглядом. Когда это говорит высокопоставленный чиновник ВЭБа, я склонен ему верить.

Понятно. Весело.

Ну и это некоторый результат того чудовищного отрицательного отбора, который идет у нас уже 18 лет, когда наверх продвигаются люди лояльные, не очень принципиальные, готовые говорить то, что от них просят, готовые создать тот рапорт, который нравится начальству, готовые отступить от того, что начальство же говорило еще несколько лет назад, потому что начальство поменяло мнение. Где там компетентность? Компетентности там нет и не будет.

Но, смотрите, это же не тенденция последнего года? Это тенденция, не знаю, последних лет десяти, наверное. Нет?

Ну, я бы сказал, больше, лет пятнадцати уж точно. Но мы и не умерли в последнем году, мы медленно загниваем.

А что, просто медленный процесс гниения?

Количество переходит в качество, понимаете. Тоже надо понимать, это не лозунг, это известный философский тезис, который выполняется. Мы накапливаем отрицательное качество каждый год. И вот сегодня мы уже видим, что вся совокупность наших усилий привела к тому, что даже рост цены на нефть не помогает экономике. Еще пять лет назад так не было. Еще пять лет назад власти говорили, допустим, у нас не очень большие успехи в ненефтяной экономике, но зато смотрите, нефть же наше богатство, и как позитивно она влияет на наше развитие. Теперь власти гордятся тем, что она уже не влияет, значит, мы от нее отвязались.

Причем отвязались, судя по всему, в одну сторону.

Да. Я не могу это доказать, поскольку не на чем проверить, но я полагаю, что это так.

Я думаю, что мы это проверим в следующем году. Или боюсь, что мы это проверим в следующем году.

Я тоже этого боюсь.

Это была программа «Мовчан». С вами в студии были Андрей Мовчан и Артем Торчинский. Оставайтесь на Дожде.

Спасибо и с Новым годом!