Кашин и театр Путина: Медведев тоже плачет, кому нужна собянинская «оттепель», и новый скандал от «духовника» президента

«Богатые тоже плачут» — это не столько название мексиканского сериала, сколько программное высказывание постсоветской России. Сериал в нашей стране начали показывать осенью 1991 года, сам жанр мыльной оперы был тогда в новинку, а телеканалов было раз в двести меньше, чем теперь. И, в общем, понятно, что это было не просто кино — с тех самых пор, уже 26 лет, мы все знаем, что у самых благополучных людей, которые значительно благополучнее любого из нас, и проблемы тоже несопоставимо более ужасные, чем у нас. То есть, наверное, это такая манипуляция — у кого-то суп жидок, а у кого-то жемчуг мелок, — но, повторю, именно общенациональный опыт, связанный с этим сериалом, воспитал нас таким образом, что про богатых мы знаем и понимаем, что они тоже плачут.

О том, что Дмитрий Медведев богат, нам рассказал Алексей Навальный в фильме «Он вам не Димон». О том, что Дмитрий Медведев тоже плачет, мы узнаем каждый день из новостей. Оговорюсь — я сейчас не о фактах, а об ощущениях и о медийном образе; понятно, что плачущего Медведева нам никто не показывал, и понятно, что фильм Навального не истина в последней инстанции. Но те дома, которые мы видели в фильме, виноградники и что там еще было — кто позавидует этому богатству, кто скажет, что хочет им обладать на тех условиях, которые предусмотрены суровой реальностью российской власти? Каковы эти условия, понять несложно — довеском к благополучию идет и постоянный страх отставки, и всеобщие насмешки, и то, что тебя никто не воспринимает всерьез, вообще никто, даже те люди, которых ты сам сажаешь перед собой за стол, чтобы ответить на их вопросы перед телекамерами.

В кукольном театре маэстро Путина роли распределены так, чтобы единственным бесспорным персонажем был сам маэстро. У остальных обязательно есть какие-то системные дефекты — у Медведева, у Сечина, у Собянина, у кого угодно. И это действительно «богатые тоже плачут» — у этих людей есть все, но за это все они и платят такую цену, что и детям их, и внукам тоже так или иначе придется ее платить.

То есть я понимаю, что первое движение души нормального гражданина, когда Медведев рассуждает об обормотах и прочем — это посмеяться, но это неправильное движение души, потому что просто представьте себя на этом месте, когда каждый день вы должны вызывать у миллионов смех или неловкость — да тут любой бы уже взял кувалду и расколошматил бы все вокруг себя, а Медведев ничего, держится и терпит. Мне кажется, это главный вывод из любого его публичного выступления, в том числе — последнего интервью телеканалам.

Об этом же интервью — моя колонка для издания Репаблик.

Сейчас принято посмеиваться, вспоминая те четыре года молодого президента-модернизатора, увлеченного гаджетами, рок-музыкой и банальностями вроде «свобода лучше несвободы». Но, каким бы искусственным и вымученным ни был тот образ, он, по крайней мере, был подробно продуман и сконструирован. Российская власть — это вообще прежде всего сборище телевизионных персонажей, и Медведев как персонаж был вполне на уровне, имел свой узнаваемый образ и голос, мог рассчитывать на собственных поклонников. Но, уйдя в 2012 году из Кремля, он не получил никакого образа взамен — с ним остался прежний набор реплик и масок, которые вне роли неуместны и смешны, но кроме них, у него ничего нет. Образ Медведева после 2012 года — как хороший автомобиль, лишенный по какой-то причине «родного» сервиса и, по мере износа, ремонтируемый в колхозных мастерских, перекрашиваемый дешевой краской, обрастающий всеми положенными в таких случаях признаками, которые свойственны, скажем, старым иномаркам на современной Кубе. Прежний образ распался, от него уже ничего не осталось, а нового нет — то ли самому стало все равно, то ли не у кого попросить консультации, то ли это такая форма протеста против учиненной шесть лет назад несправедливости. Но чем бы ни была вызвана эта имиджевая катастрофа, продолжающаяся уже шесть лет, она привела к тому, что единственное чувство, которое может вызвать сегодня Дмитрий Медведев — это неловкость. Неважно, что он говорит в своем интервью. Неважно, согласованы ли заранее вопросы. Сильнее всех деталей — эта неловкость и за него, и за тех, кто с ним разговаривает, и даже за операторов, которых нет в кадре, но которые тоже все понимают и чувствуют. Если создатели фильма «Он вам не Димон» не обманули, и те богатства действительно принадлежат Медведеву, то это даже не возмущает — у этого человека историческая и политическая судьба настолько невыносима, что, право же, пусть хотя бы в быту у него все будет хорошо.

Таинственный дефект: как миллионам москвичей померещилась авария на ТЭЦ

Кашин.Гуру

О пятнадцати миллионах «лишних людей» на дебатах с Алексеем Кудриным сказал Сергей Собянин — тут никакого сюрприза нет, у нас всегда люди абсолютизируют свой опыт, и если Собянин руководит мегаполисом, то с его точки зрения все должны жить в мегаполисе, причем желательно в одном. Мы однажды уже говорили на эту тему в контексте умирания уральских горнозаводских городков, а можно было говорить и применительно к старинным уездным городам центральной России, или применительно к Выборгу, о котором у нас хотя бы много пишут, потому что он особенно ценный — но и он, как мы понимаем, погибает.

Вообще давно нужно иметь в виду, что если вам говорят о естественном процессе применительно к каким-нибудь человеческим делам, то вас гарантированно обманывают. Общество и тем более государство именно для того и существуют, чтобы замедлять, останавливать или совсем блокировать самые естественные процессы. Смерть, болезни — самый естественный процесс. Медицина существует для того, чтобы этому процессу помешать. Неграмотность вполне естественна, но школы для того и придуманы, чтобы ее не было. Нищета и голод — это тоже естественно, и жить в лесу естественнее, чем в доме с отоплением и горячей водой. Вся история человечества — это сопротивление естественным процессам и победа над ними.

Одичание — тоже, конечно, естественный процесс. Превращение страны в заросшую борщевиком пустыню, посреди которой торчит гигантский мегаполис с двадцатипятиэтажками — это тоже гораздо естественнее, чем сохранять ту страну, которая существовала до Собянина. Она, конечно, никогда не была раем, но и адом бетонных ущелий не была тоже, этот ад наступает именно сейчас. Совершенно не хочу быть последним певцом деревни, это глупо, русская деревня погибла в ХХ веке и, очевидно, никогда не восстанет из мертвых. Но русская городская цивилизация, пережившая все катаклизмы, погибает и уничтожается прямо сейчас. Города, в которых жизнь была даже в девяностые, умирают прямо сейчас, это историческое событие, оно заслуживает, по крайней мере, споров и обсуждений, вместо этого нам навязывают как безальтернативную ту модель, которая более удобна прежде всего власти, и которая вообще не учитывает интересов тех людей, которые прямо сейчас живут в дичающих и умирающих городах.

Это — что касается содержания дискуссии Собянина и Кудрина, но тут важен и сам факт этой дискуссии, потому что у нас не принято, чтобы действующая власть вела публичные споры, то есть выход Собянина на дебаты, пусть и с лояльным отставником — это прецедент. Почему он стал возможен и почему это случилось именно сейчас — об этом я написал для Репаблика.

Слово «оттепель» в его политическом значении в наше время без иронии употреблять невозможно — давно понятно, что никакой либерализации сверху от нынешней власти ждать не стоит. Но оттепель — это и не либерализация; здесь имеет значение, что повесть Эренбурга, давшая название хрущевской эпохе, была написана и напечатана в 1954 году, то есть задолго до ХХ съезда, до массовых реабилитаций, первой публикации Солженицына и тому подобного. Оттепель — это не новое время, а то, что ему предшествует, когда старое естественным образом заканчивается; да даже сам метеорологический термин очень четко читается — это погода, это само все тает, а не потому, что кто-то подтопил. И  похоже, что сейчас у нас — именно оттепель, уже не в будущем времени, а в настоящем. Затянувшееся невыдвижение Путина и сопровождающая его нервозность — это только внешние признаки какого-то более глубокого процесса, когда власть вдруг погрузилась в растерянность. Судьба правительства, экономика и социальная сфера, внешняя политика и две войны, в которых так или иначе участвует Россия — не беда, если неясно, что будет дальше, но сейчас неясно не что будет, а что в принципе может быть. Впервые за много лет невозможно четко обозначить альтернативу, как всегда было — копить деньги или тратить деньги, ссориться с Западом или мириться с Западом — сейчас такие вопросы бессмысленны, потому что непонятно, о каких деньгах может идти речь, о каком Западе, о какой России, обрушилась сама система координат, в которой привыкли существовать и власть, и ее критики, и в этом смысле интрига с выдвижением Путина — самое неинтересное, что есть сегодня в российской политике. В такой обстановке публичные споры между людьми системы начинаются не по отмашке из администрации президента, а сами по себе — у людей вдруг возникает потребность в диалоге, чтобы не сойти с ума. Правда, этот диалог они в любом случае будут вести между собой, а не с обществом.

О том, что на стене Ипатьевского дома после убийства в нем царской семьи кто-то написал по-немецки, что здесь Валтасар был убит его слугами, я впервые прочитал в 1989 году в ультрапатриотическом журнале «Молодая гвардия» — в конце перестройки свобода слова открыла шлюзы не только для сторонников демократических перемен, но и для консерваторов, и в считанные месяцы сложилась та эклектичная идеология, в которой хороший Сталин справедливо уничтожал плохих большевиков, царем через Распутина манипулировал мировой сионизм, а настоящую русскую идею сохранили в изгнании Иван Ильин и его единомышленники. Хедлайнерами этой новой идеологии были самые разные люди, я бы выделил писателя Владимира Солоухина и художника Илью Глазунова — собственно, от Глазунова, когда он давал интервью Владиславу Листьеву, я впервые услышал историю о том, что заспиртованная голова Николая II хранилась в кабинете Ленина.

Тема цареубийства шла к нам тогда двумя путями. Первый путь — это был журнал «Огонек» и прочая демократическая пресса, где о трагедии в Екатеринбурге писали прежде всего Эдвард Радзинский и киносценарист Гелий Рябов, который еще при Брежневе с негласной помощью министра МВД Щелокова искал царские останки. Для этого дискурса убийство царя было одним из преступлений большевистского тоталитаризма — наверное, не самым страшным, но одним из первых. А во втором дискурсе это было системообразующее событие всей советской истории, в котором сошлись какие-то магические ритуалы, еврейский заговор, интриги иностранных государств и много чего еще. То есть это был такой, наверное, городской фольклор, гораздо менее влиятельный, чем тот мейнстрим, в котором жила пресса.

Но по мере того, как тема цареубийства из газетной публицистики перекочевывала в политическую и церковную сферу — уголовное дело об убийстве, которое открыли еще в 1994 году, захоронение останков в Петропавловской крепости, комиссия Немцова и так далее, а еще, наверное, по мере того, как во власть начало входить поколение Владимира Путина, воспитанное в значительной мере как раз той, ультрапатриотической, а не либеральной публицистикой восьмидесятых — то, что вчера было самым маргинальным, вдруг стало прорываться в мейнстрим. Прохановский культ военщины и религиозного сталинизма, лимоновская «другая Россия» в Донбассе, антиамериканизм анпиловских бабушек — даже странно, что тема ритуального убийства царской семьи оставалась в тени так долго, ей уже давно самое место в мейнстриме.

В мейнстрим ее вернул на этой неделе епископ Тихон (Шевкунов), все пишут о внутрицерковных интригах, которые с этим связаны — это не моя тема, не буду в нее лезть, а вот тема пропаганды, тема идеологий и искусственных конфликтов моя, и я с удовольствием написал об этом для Репаблика.

Единственная в фильмографии Альфреда Хичкока комедия — фильм 1955 года «Неприятности с Гарри», в котором все население маленькой вермонтской деревни на протяжении полутора экранных часов таскает туда-сюда найденный в лесу труп неизвестного. У нас любят снимать ремейки старых фильмов, пусть кто-нибудь купит права у наследников Хичкока — спустя почти сто лет после гибели наш последний и, очевидно, самый трагический император уже готов стать трупом из черной комедии, и деревню, по которой его таскают, можно будет заселить узнаваемыми персонажами — женщиной-депутатом из Крыма, популярным кинорежиссером, епископом с репутацией духовника президента, генералом из Следственного комитета.

Вообще-то именно это и надо расследовать — вот это посмертное надругательство над царем, когда человека, принявшего мученическую смерть вместе со своей семьей от рук бандитов, захвативших власть в его стране, превратили в посмешище, несвятого святого, мечущегося между фильмом про балерину и уголовным делом. Нужны опытные криминалисты, чтобы выяснить, кто и зачем это придумал — режиссер Учитель, чтобы отрекламировать фильм? Депутат Поклонская, чтобы обеспечить себе политическую карьеру? Епископ Шевкунов, чтобы одолеть своих аппаратных противников в патриархии, или патриархия, чтобы одолеть епископа Шевкунова? Версий может быть много, но ни одна из них не будет связана с поисками правды, восстановлением справедливости или отданием исторической дани — этих категорий в российской «духовной политике» давно не существует, и давно уже сложилось самое четкое правило — если кто-то сейчас начинает говорить о святынях, это значит, что нужно проверить, не пропало ли у вас что-то из карманов. У России 2017 года святынь нет, и все нематериальные ценности поставлены на службу цинизму и коварству заинтересованных лиц — неважно, в погонах, рясах или чиновничьих пиджаках.

Грустная история сейчас происходит с российскими олимпийцами — не люблю слово «наши» в этом контексте, но тут, наверное, нужно сказать именно так — с нашими олимпийцами, они в любом случае стали жертвами политических интриг и заслуживают всяческого сочувствия, но есть и такой трагикомический момент — несколько спортсменов написали в инстаграме обращение традиционного формата «Путин, помоги», а Дмитрий Песков, комментируя это обращение, сказал, что с президентом через инстаграм общаться не надо, и что он надеется, что инстаграм никогда не станет инструментом общения с президентом России. Если учесть, что главное российское официальное лицо в инстаграме — это Рамзан Кадыров, у которого это как раз главный коммуникативный инструмент, то я тоже, конечно, надеюсь, что инстаграм никогда не станет инструментом президента России, то есть Кадыров никогда не станет нашим президентом. Это программа Кашин гуру, я Олег Кашин, мы встретимся через неделю на Дожде.