Олег Кашин и кубок Путина: пиар Минобороны превращается в тыкву, президент — в пожилого вождя пионеров, а потребитель — в подпольщика

На этой неделе исполнилось двадцать лет Гарри Поттеру — не самому, а книгам о нем, — и это повод начать с него. У меня есть любимый образ, которым я одно время, пожалуй, даже злоупотреблял в колонках. Это кубок, который на самом деле портал, то есть дети сражаются за право обладания кубком и не знают, что на самом деле он заколдован, и если к нему прикоснуться, то попадешь в лапы к Волдеморту. Понятно, что Роулинг ничего такого не имела в виду, но в России эта логика воспроизводится постоянно — именно тот, кто оказывается лучшим, тот, кто побеждает, вместо лавров и наград всегда получает совсем другое — зловещее внимание государства. Если ты лучший, тебя уничтожат, ограбят или посадят, так было с крупными компаниями, так было с многими СМИ, и так сейчас происходит с мессенджером Telegram.

Почему-то все считают, что остроумный ход создателя и владельца Telegram Павла Дурова, который поймал на слове руководителя Роскомнадзора Жарова и согласился на внесение Telegram в реестр — почему-то всем это кажется окончанием конфликта и победой Дурова. Наверное, так и было бы, если бы речь шла о противостоянии Дурова и Жарова, тем более что для многих так оно и есть. Это вообще удивительный феномен — за несколько месяцев мы узнали, что главный коррупционер у нас, оказывается, Медведев, главный варвар — Собянин, и вот теперь главным душителем свободы оказывается Жаров. Врач-анестезиолог по профессии, случайный человек в этой отрасли, это якобы он все хочет запретить и поломать. Как будто бы если бы на месте Жарова был кто-то другой, все было бы иначе — нет, я не отрицаю роль личности в истории, но в наших условиях во власти есть только одна личность, про которую Оливер Стоун снял кино, и все остальные в своей работе только следуют указаниям Путина и его воле, самостоятельными сущностями их называть нельзя. Ну какой Жаров, ну что вы, в самом деле. Если конфликт кажется сейчас исчерпанным, то это не значит ничего кроме того, что завтра он вспыхнет с новой силой, и к теме запрета Telegram мы еще вернемся. А моя колонка на сайте «Знак» — она о том, почему блокировка Telegram изменит его роль в нашей жизни, даже если технически сервис останется легко доступен.

Любая техническая новинка даже при тоталитаризме (не говоря уже о нашем авторитарном государстве) переживает тот счастливый период, пока консервативные и технически непродвинутые вожди довоевывают свои прошлые войны. Только это отставание власти от прогресса позволяет расцвести новому явлению, и дальше парадокс — расцвет это, разумеется, успех, но это одновременно и обреченность, когда, доказав свое право на существование, явление привлекает внимание власти и становится объектом ее интереса со всеми вытекающими печальными последствиями.

Какими бы легкими ни были способы преодоления блокировок, запрет — это все равно запрет, отсекающий тех, кто не готов совершать усилия для нарушения закона, и превращающий потребителя в подпольщика, а интернет — в даркнет. Люди, готовые пользоваться Telegram после запрета, качественно отличаются от тех, кто пользуется им сейчас, и очень быстро это станет понятно и аудитории телеграм-каналов, и просто тем пользователям, которые привыкли отправлять сообщения через мессенджер (одно дело, когда у тебя в Telegram три четверти твоей телефонной книги, а другое — когда каждый десятый). То, что вчера было рассчитано на всех, завтра станет нишевым продуктом для недовольных. Такое превращение и будет результатом государственной атаки на Telegram, хотя трудно сказать, такой ли была ее цель. 

Ну и еще один момент — когда мы говорим о Telegram , мы имеем в виду не только и не столько удобное приспособление для личной и деловой переписки, но и самое новое и потому самое модное российское медиа. Каналы в Telegram — это новое поколение социальных сетей, лишенное их недостатков, в том числе той интерактивности, которая вместо всеобщего счастья принесла нам троллей, конфликты и стрессы. Telegram позволяет вещать в одностороннем порядке, как будто ты радио, и, например, мне это очень нравится — мой канал называется kashinguru.

Но и мне, и другим владельцам каналов, конечно, далеко до главной суперзвезды нашего политического Telegram — «Незыгарь», человек, назвавший себя в честь бывшего главреда Дождя, стал одним из самых популярных телеграм-героев и создал тот стандарт анонимного канала о политике, который сегодня тиражируют десятки прокремлевских и антикремлевских каналов.

Феномен политической медиаанонимности — спустя двадцать лет после расцвета и заката «Компромата.ру» или какого-нибудь сайта «Коготь» это выглядит странно, и я понимаю журналистов классических СМИ, которые ругаются, что глупые читатели не видят разницы между непонятно кем написанной ерундой в Telegram и серьезной журналистской работой. Я тоже не люблю анонимов, но их популярность кажется мне логичной, а почему — об этом я пишу в колонке для издания Republic.

Даже когда Элла Памфилова делает от своего собственного имени в телеэфире и на сайте ЦИКа заявление, что Алексея Навального не допустят к президентским выборам, это тоже ничего не значит, потому что всем ясно, что решение о допуске или недопуске Навального находится за пределами полномочий Памфиловой и будет принято (или уже принято) в Кремле. Поэтому ценность заявления Памфиловой – нулевая. И убедительнее Памфиловой будет любой аноним, который скажет, что Навального к выборам все-таки допустят – даже если это неправда, такая неправда будет существовать в информационном поле на тех же правах, что и заявление Памфиловой.
Когда никто ничего не знает, больше пользы приносят вбросы, а не утечки. Утечка лишена смысла, а вброс может спровоцировать ответную реакцию, привести в движение медийную защиту, и благодаря вбросу у общества больше шансов узнать какую-нибудь правду. Логично, что традиционные СМИ со своими высокими стандартами работы с источниками здесь бесполезны, а анонимный канал с репутацией «он часто пишет чушь, но явно что-то знает» оказывается более эффективным и интересным для читателя. Тотальная закрытость власти, ее избыточная привязанность к тому, что находится в голове у одного-единственного Владимира Путина, обессмысливает политическую журналистику. Голова Путина – черный ящик, а с черным ящиком может конкурировать только другой черный ящик, а не лупа или зеркало. Именно поэтому анонимы из Telegram значат сегодня не меньше, чем любой отдел политики любой газеты.

Довольно безумный спор о национальной принадлежности Анны Киевской, дочери Ярослава Мудрого, ставшей в свое время во Франции королевой. Начал все это Владимир Путин, который на своей скандальной встрече с Эммануэлем Макроном назвал Анну Ярославну как пример давних и очень близких отношений России и Франции. На это ожидаемо среагировал Петр Порошенко, который обвинил Путина в том, что он ворует исторических деятелей у Украины, а на этой неделе, когда Порошенко приехал в Париж, на его сторону стал Макрон, поддержавший украинскую версию и назвавший Анну Киевскую фигурой, связывающей Францию именно с Украиной. После этого в России соответствующие люди просто взвыли, Дмитрий Рогозин написал в твиттере, что следующим будет, видимо, царь Соломон, которого украинцы объявят «гетманом Сало» — в общем, то, что раньше было свойством бесконечных споров в социальных сетях, вышло на международный политический уровень, или, что вернее, международный политический уровень сместился еще чуть ниже в сторону дна.

Я калининградец, и лет за тридцать до моего рождения в местной историографии, поддерживаемой Москвой, в том числе публично на уровне Хрущева, тоже было модно доказывать, что восточная Пруссия — это исконно славянская земля, и пруссы были славянами, и в 1945 году Советский Союз забрал себе не немецкую, а исторически славянскую землю. В мое время такого уже не было, потому что регион был давно обжит и застроен пятиэтажками, там родились сотни тысяч русских, в том числе я, и выдумывать какое-то прошлое уже не было нужды, настоящее его перевесило. Все эти игры с историей — признак прежде всего неуверенности в себе, и об этом я написал в своем обзоре для сайта «Сноб».

Споры такого рода (кто изобрел лаваш, армяне или азербайджанцы?) свойственны неуверенным в себе народам и государствам. Кто пытается делить с украинцами полумифическую княжну из давних времен, тот сам почему-то превращается в украинца. Какое значение имеет для России национальная принадлежность Анны Киевской? России не хватает героев, России некем гордиться, у России нет других проблем? Поиски легитимности в прошлом — занятие интересное, но часто рискованное, а еще чаще бессмысленное. Американский государственный миф основан на наследовании Древнему Риму, и странно было бы, если бы Трамп или кто-то из его предшественников пускался в рассуждения об индейцах доколумбовской поры, вызывающих в нем патриотическое чувство — американским президентам это не придет в голову. Россия же почему-то за своих индейцев готова порвать кому угодно пасть, и это выглядит совсем не как торжество преемственности, историзма или чего-то еще хорошего — это именно неуверенность в себе и слабость, вполне логичная в том смысле, что у нынешней Российской Федерации из реальных исторических корней — петербургская мэрия, дрезденская резидентура и ленинградская подворотня, а больше ничего.

В «Комсомольской правде», в репортаже ее придворного корреспондента Александра Гамова об очередной встрече Путина со школьниками, есть смешной диалог автора с помощником президента и бывшим министром образования Андреем Фурсенко — Гамов спрашивает, почему четвертая подряд за короткое время встреча Путина посвящена проблемам детей и молодежи, а Фурсенко делает вид, что впервые об этом слышит, но при этом говорит Гамову, что тот сделал очень правильное наблюдение. После этой встречи Путин уехал в «Артек», то есть речь уже идет о пятом подряд его «детском» мероприятии. И хотя считается, что такие вещи придумываются очень заранее, трудно отделаться от ощущения, что перед нами инерция мартовского политического шока, когда социальная группа «школота» по призыву Навального вышла митинговать на Тверскую.
Власть действительно на наших глазах погружается в мир молодежной политики, заново его для себя открывая. Когда-то уже была большая попытка завоевать доверие молодежи — я имею в виду сурковские времена, когда существовали «Наши» и прочие молодежные движения. В отличие от большинства комментаторов, считающих нашистскую историю провальной на том основании, что во время Болотной нашисты не смогли противостоять оппозиции на улицах, я считаю якеменковский проект по-настоящему успешным — просто это был такой миф, что их создают для противостояния на улице, но этот миф вообще никак не доказывается. А что доказывается — ну вот все, наверное, слышали про мою подругу Машу Дрокову, которая сейчас бизнес-ангел в Калифорнии и распределяет какие-то миллионы для молодых стартаперов. Имя Маши просто на слуху, но вообще ветеранов Селигера, состоявшихся в бизнесе, или в медиа, или где угодно — десятки. Власть обещала им социальный лифт, и она им его обеспечила. Каждый нашист, пришедший к успеху — это человек, чем-то обязанный власти, и который никогда не пойдет против нее, более того — такая структура, которая давно живет сама по себе, не нуждается ни в управлении, ни в финансировании, она очень устойчива. У нас традиционно принято спорить, кто из главных постсоветских писателей лучше описал путинскую Россию — Пелевин или Сорокин. Когда речь заходит о нашистах, я ставлю на Акунина — модель, описанная в романе «Азазель», когда воспитанные злодейкой сироты остаются верны ей до конца — вот это точное описание молодежной политики нулевых.
Сейчас может показаться, что власть возвращается к этой модели, но это тоже сомнительно — дело даже не в том, что десять лет назад было больше денег и возможностей, и не в том, что Кириенко — это не Якеменко, а просто — времена поменялись, и эта перемена всегда будет сильнее любой воли государства. Об этом моя колонка для Republic.

В нулевые к молодежным делам Путин был подчеркнуто равнодушен. Сейчас, судя по личной активности Путина, молодежью он интересуется сам, и на седьмом десятке этот интерес в любом случае упирается в позднесоветскую модель, когда пожилой вождь стоит на трибуне, а пионеры несут ему цветы. Поколенческий разрыв власти и молодежи увеличился с середины нулевых на десять лет, общий язык найти стало сложнее или даже невозможно. Также стоит учитывать, что десять лет назад, чтобы остаться лояльным, достаточно было не высказываться против, теперь становится обязательным высказываться за. Это качественно другой уровень взаимодействия, исключающий пассивную лояльность – теперь она может быть только активной, и образцовым молодым лоялистом сможет стать только прирожденный комсомольский работник, которых в любом случае на порядки меньше, чем просто молодых людей. Наконец, в отличие от нулевых, когда молодежная активность оппозиции не выходила за пределы любительских кружков, повторявших «взрослые» оппозиционные организации, сегодня, чтобы стать молодым оппозиционером, достаточно просто посмотреть ролик Навального.

Новое имя донецкой войны — Виктор Агеев, взятый украинцами в плен под Луганском и, как много раз бывало, особенно в начале этой войны, сразу объявленный российской стороной бывшим военным, который давно уволился из армии и зачем-то сам поехал в Луганск. Поскольку об Агееве сообщила BBC, российское Минобороны сделало ставку на такое снисходительное похлопывание по плечу — что наивные англичане не разобрались, и их наивностью воспользовалась украинская пропаганда.
И тут проблема в том, что BBC — в данном случае совсем не англичане, а недавно перешедший к ним из «Коммерсанта» русский журналист Илья Барабанов, который отработал всю донецкую войну практически на передовой и кем его точно нельзя назвать — так это дилетантом, как это делает Минобороны. Да и в проукраинской позиции обвинить трудно, «Коммерсантъ» сейчас вполне прокремлевская газета. Так что списать все на происки врагов не получится в любом случае.
О том, как российские военные ведут себя в публичном поле, когда сталкиваются с такими ситуациями, как пленение Агеева, я написал для Deutsche Welle.

Российское министерство обороны с тех пор, как его возглавил Сергей Шойгу, уделяет очень серьезное внимание своему позиционированию в медийном пространстве - можно сказать, что при Шойгу пиар стал отдельным родом войск наряду с традиционными вооруженными силами.

Но все это царство пиара моментально превращается в тыкву, как только речь заходит об участии российских военных в боевых действиях в Донбассе - какими бы совершенными ни были способы взаимодействия Минобороны с общественным мнением, как только дело касается Донбасса, за глянцевой картинкой моментально проступают лица совсем не вежливых людей, чей набор аргументов не выходит за пределы классического «я вас туда не посылала» — «их там нет», «они давно уволились», «они в отпуске», «оружие купили в Военторге».

И даже если где-то за кулисами в этот момент начинается торг об обмене и возвращении пленных на родину, как это было с Александровым и Ерофеевым в прошлом году, имиджевые потери остаются безвозвратными. Российское государство демонстрирует, что к своим солдатам оно относится как к расходному материалу, не заслуживающему ни публичной защиты, ни даже сочувствия.

У меня эта неделя особенная — я всегда говорю, что каждый день я пишу колонки, но не понимаю, можно ли этим гордиться — есть версия, что так много писать нельзя. До сих пор я был постоянным автором шести изданий. Это объективно много. И пришло время что-то менять. На этой неделе мы с редакцией журнала Republic договорились о том, что Republic будет единственным местом, где я буду публиковать свои тексты на русском языке. Deutsche Welle, «Знак», «Сноб», «Радио Свобода» — с ними я попрощался и хочу еще раз, уже публично, поблагодарить их за сотрудничество. Теперь колонок будет меньше, и я надеюсь, они будут лучше; подписывайтесь на Republic, а на Дожде мы снова встретимся через неделю. Это программа «Кашин.гуру», я Олег Кашин, всего доброго.