Кашин и атмосфера ненависти: кто стравливает Венедиктова с Соловьевым, убийство гостьи из будущего и странная слабость Путина

Темой этой недели я бы оставил атмосферу ненависти, о которой в очередной раз заговорили на прошлой неделе в связи с покушением на Таню Фельгенгауэр, и которая продолжает возникать в разговорах на разные темы — Станислав Кучер говорил о ней Путину на заседании СПЧ, а Алексей Венедиктов по тому же поводу жалуется в Следственный комитет на Владимира Соловьева, у которого в эфире ведущую «Эха» Ксению Ларину назвали сволочью, и в связи с этим Венедиктов организовал срочный отъезд Лариной из России.

Это такой вполне линейный сюжет — одни нападают, другие защищаются, но мы же не первый день живем, и, в принципе, все про всех знаем. «Эхо Москвы» — как, впрочем, и «Дождь», — это совсем не «Хроника текущих событий» и не ленинская «Искра», а такая, ну, в лучшем случае советская «Литературная газета», которой, конечно, позволено больше, чем другим, но все равно ключевое слово «советская». Путин с удовольствием говорит, что это радио существует на государственные деньги, и хотя это не совсем так — «Газпром-медиа» структура коммерческая и денег из бюджета не получает, — в главном Путин прав, «Эхо» действительно важная и давняя часть системы, и по этому поводу за последние пятнадцать лет столько всего сказано и написано, что как-то глупо с этим спорить. Соловьев еще вещал на дециметровых каналах, а Венедиктов уже брал интервью у Путина — ну и кто тут диссидент?

И поэтому, когда сейчас разгорается уже прямо настоящая война между Соловьевым и Венедиктовым, линейный сюжет ломается — между собой воюют люди пусть из разных углов, но все же из одной песочницы, и у этой песочницы есть хозяин, который, если бы хотел, помирил бы участников конфликта за несколько минут. И самая очевидная гипотеза — мир не нужен именно хозяину песочницы, ему не нужно, чтобы в государственных и окологосударственных медиа воцарилось единомыслие и тишина. Ему нужно, чтобы эти люди воевали, и чтобы у всех, кто это видит, сложилось безусловное впечатление, что политика и медиа — это именно вот это, когда один ругается сволочами, а другой жалуется на него в СК.

И это такой отвратительный цинизм, который даже хуже атмосферы ненависти. Об этом я написал для издания Republic.

С тем, ⁠что Венедиктов и Соловьев друг друга ненавидят, спорить сложно ⁠– оба много лет на виду, и любой слушатель может составить ⁠свое вполне четкое ⁠представление об одном ⁠и о другом. Двусмысленность возникает уровнем выше – они-то друг друга, допустим, ненавидят, зато условный Алексей Громов, отвечающий в Кремле за медиа, любит обоих. Ему нравится, что в подведомственной ему отрасли есть люди, готовые перегрызть друг другу глотки, и, может быть, эта взаимная ненависть, а вовсе не прямой пропагандистский эффект, и составляет реальную ценность российских государственных медиа для власти. Это производит впечатление сознательно выстроенной системы, в которой лоялист будет неотличим по речи и повадкам от хулигана из неблагополучного района, а либеральный интеллигент будет вынужден искать защиты у правоохранительных органов, становясь таким образом тоже своего рода лоялистом, пусть и по-другому устроенным. Агрессивное хамство государственных телерадиоведущих можно остановить одним звонком, но звонка не будет, потому что государственная медикакультура у нас сейчас в этом и состоит – пропаганда должна быть не столько убедительной, сколько агрессивной, чтобы сама возможность содержательного разговора о чем угодно подменялась терминами подстрекательства (о котором говорит Венедиктов) и травли (о которой говорит Соловьев).

На Украине убили Амину Окуеву, это жена известного украинского чеченца Адама Осмаева, который прославился пять лет назад как якобы организатор того опереточного предвыборного покушения на Владимира Путина, а потом стал звездой донецкой войны, командиром батальона имени Джохара Дудаева. Этим летом Окуеву и Осмаева уже пытались убить, и это было такое настоящее кино, когда Амина опередила киллера, успела достать пистолет и сама его расстреляла — они остались живы, а киллер до сих пор в больнице под арестом. Второй раз такого чуда не случилось, на них опять покушались, Осмаев выжил, а Окуева погибла.

Ее публичный образ — такая мусульманка в платке, — многих сбивал с толку, ее считали чеченкой, но нет, это такой традиционный украинский тип, к которому принадлежат самые разные люди от Марии Дэви Христос до Юлии Тимошенко — постоянные превращения, ничего настоящего. Амина Окуева на самом деле была Натальей Никифоровой, ее отчим был директором главного одесского музея иностранной живописи, о нем ходили слухи, что он замешан в краже картины Караваджо «Поцелуй Иуды» — тоже такая вполне кинематографическая деталь. Потом Амина Окуева говорила, что ее настоящий отец — этнический чеченец, но это выглядело как часть той легенды, которую она о себе создавала.

Но финальные главы этой легенды были написаны без ее участия и уже после ее смерти — об Амине Окуевой как о настоящем герое и друге пишут сейчас в том числе и российские оппозиционеры, особенно уехавшие на Украину. Даже Аркадий Бабченко, который когда-то воевал в Чечне на стороне федералов, пишет об Амине, что ему тяжело терять своих. И это особенно впечатляет на фоне некролога, написанного украинским медиадеятелем Юрием Бутусовым, который так восторженно пишет, как Амина мечтала устроить теракты в российском тылу, чтобы показать российскому обществу, что такое война.

Почему это все меня так взволновало? Потому что я тоже не люблю Путина, но в обычное время как-то не задумываюсь о пределах этой нелюбви, а тут так все наглядно — женщина с войны, женщина с криком «Аллах акбар», женщина с мечтами о терактах — вот она тоже была против Путина, и для, по крайней мере, некоторых из тех, кто тоже против, она герой. Для меня точно нет, но это «нет» — такое тоже очень рискованное, потому что, наверное, оно подразумевает солидарность с теми киллерами, которые охотились за Аминой и ее мужем и, надо полагать, продолжат преследовать Адама Осмаева.

Это не просто игра, в которой надо выяснить, кто хуже — так-то понятно, что хуже оба. Просто любая мутация любого привычного образа, — а Амина была именно таким мутантом, — демонстрирует, до какой степени хрупко и условно наше представление о чем угодно. Будучи против Путина, я не могу быть за Амину, и представляю себе, если именно такой или похожий тип лет через двадцать станет распространенным и на Украине, и у нас. Вот просто представьте, если главным оппозиционером в России будет не Навальный, а, скажем, Варвара Караулова — за кого в этом случае будет правильнее и честнее быть? Я не знаю, но, по крайней мере, предлагаю подумать уже сейчас. Об этом моя колонка для Republic.

Окуева – это действительно слишком экзотическая фигура, не вполне типичная для публичного поля российско-украинского конфликта. Этот конфликт, который официальная Россия четвертый год настойчиво называет гражданской войной, действительно очень похож на гражданскую войну, но воюют в ней не граждане Украины, а граждане СССР – люди из России и Украины, говорящие чаще всего на одном языке, имеющие одни и те же привычки и одно и то же воспитание. Эта схожесть воюющих сторон – сейчас ее уже все забыли, но она до какого-то момента была очень важным свойством и чеченской войны тоже. Советским генералам из федеральных сил противостояли советские же генерал Дудаев и полковник Масхадов, и одному из них молва 1995 года приписывала сказанную с горечью фразу, что если бы мы по-прежнему были единой армией, этой армии не было бы равных в мире. Тогда, наверное, никто не задумывался, что чеченские лидеры с советским прошлым были заведомо уходящей натурой, и уже даже поколение Шамиля Басаева, успевшее только повзрослеть в СССР, от поколения Дудаева и Масхадова отличалось радикально. Поколение Разана Кадырова — тем более. Если этот принцип примерить на российско-украинский конфликт, то образ Амины Окуевой станет понятен именно как едва ли не первый настоящий прорыв за пределы советской матрицы, в которой пока еще живут все участники конфликта, от вождей до последнего бойца. Исламизированная украинка, готовая спокойно рассуждать об ответных терактах в России, – сейчас это слишком непривычный типаж, но чем дольше длится этот конфликт, тем неизбежнее самые экзотические мутации и действующих его участников, и людей из новых поколений. Амину Окуеву стоит воспринимать как экспериментальный образец человека из будущего, в котором прежние обязательные признаки солдат донецкой войны стерты и уступают место чему-то совсем принципиально новому и до сих пор неизвестному.

Каждый раз, когда я пишу о Калининграде, мне неловко, потому что я сам подозреваю себя в неестественно высоком интересе к одному отдельно взятому региону и списываю этот интерес на то, что я там родился и жил много лет. Но что поделаешь, если именно моя родина так часто становится источником интересных и поучительных новостей — ну или жутких, как сейчас. В Калининграде очень богатая по сравнению со средним российским уровнем культура медиа — вот я к вам из этой культуры пришел, например. Одним из символом калининградской медиакультуры стоит назвать старейший, существующий с начале девяностых таблоид «Новые колеса» — странное название, но легко объяснимое. Была автомобильная газета «Колеса» с объявлениями и всякими специализированными статьями, потом в этой газете стали появляться статьи обо всем на свете, и после очередного редакционного раскола «Колеса» стали «новыми». Газету все эти годы делает такой уже немолодой бывший военный журналист Игорь Рудников, типичный провинциальный правдоруб, которому удалось стать региональной суперзвездой, еще двадцать лет назад он чуть не вышел во второй тур на выборах мэра, а потом стал депутатом областной думы и остается им до сих пор, всегда легко переизбирается.

Газета на протяжении всех этих лет разоблачала чиновников, бандитов и вообще всех на свете. В девяностые местные типографии боялись ее печатать, и Рудников печатал тираж в Литве. На него покушались, его сажали в тюрьму — за избиение двадцати омоновцев, я не шучу. Совсем недавно его пытались зарезать наемные убийцы, их поймали, прокуратура просила десять лет, но суд дал полтора года. А сейчас творится что-то совсем невероятное — редакцию взял практически штурмом спецназ ФСБ, депутат Рудников был дома, и дом эвакуировали по очередному звонку, как сейчас модно, о минировании, Рудников вышел на улицу, и на него надели наручники, отвезли в редакцию и оттуда уже без сознания со сломанным ребром и ушибом мозга увезли в больницу, из которой ночью практически голого увезли в здание ФСБ. Наутро стало известно, что вместе с Рудниковым задержан бывший заместитель полпреда президента в СЗФО Александр Дацышин, который якобы помогал Рудникову вымогать взятку у начальника местного управления Следственного комитета.

Такого в Калининграде не было никогда, да и в остальной России такие события происходят не каждый день. Здесь, наверное, нужен какой-то комментарий о том, кто за этим может стоять и как это связано с новым губернатором Алихановым, но для меня эта история прежде всего — грубое и жестокое разрушение того мира, который сложился в постсоветском Калининграде и который пережил всех губернаторов и все перемены. Неважно, как устроен регион, неважно, чем он интересен — в любом случае его реальным хозяином будет федеральный силовик, который надевает наручники на местного правдоруба.

О калининградском скандале я написал для Republic.

В этом месте кто-то скажет «его подставили», а кто-то — «доигрался», но это вообще не имеет значения. А что имеет — в масштабах региона популярная газета с 22-летней историей в любом случае будет важнейшей общественной институцией, таким элементом местной экосистемы, что его повреждение может изменить до неузнаваемости облик всего региона вообще (представьте, если бы в Москве ФСБ разгромила офис «Эха Москвы» и арестовала Алексея Венедиктова — это же действительно разделило бы жизнь на «до» и «после» даже для тех, кто никогда не слушал «Эхо»). В Калининградской области, как и во многих регионах, власть — пришлая, приезжая, и такие вещи ее просто не интересуют.  Силовое вторжение в ткань региональной медиакультуры, чем бы оно ни было вызвано, уничтожает ее, не оставляя ничего взамен. И самым удручающим кажется именно это трагически неравное соотношение сил, когда группа анонимных эфэсбэшников в камуфляже оказываются сильнее двух десятков лет местной истории, в которой переплетены журналистика, политика и даже автомобильный рынок эпохи первоначального накопления. Эти 22 года стираются, как ластиком, с помощью одного уголовного дела. От институции остаются руины, общество получает очередную травму, которая останется навсегда, даже если завтра выяснится, что Рудников ничего ни у кого не вымогал.