«Есть надежда, что это инициатива среднего звена и президент как-то вмешается». Основатель «Рольфа» Сергей Петров о своем уголовном деле и поддержке бизнес-сообщества

Желнов: Президент сказал, отвечая на наш вопрос, что он запросит дело о вас, о компании «Рольф». Есть ли какой-то обратный сигнал? Доходило ли до вас что-то, может быть, какое-то разбирательство ускорилось либо вам кто-то позвонил? Есть ли какое-то движение вообще на сегодняшний день?

Петров: Пока нет. Есть только такая же информация, что президент запросит. Для нас принципиально важно, в какой форме и кто дает информацию. Вы знаете, кто дает информацию, тот как-то является и королем вот этого. Они напишут… Обычно президент все-таки разбирается так: если это ФСБ или Следственный комитет, он им верит. Эти же аргументы мы с вами слышим часто и в судах, когда нет оснований не доверять своим правоохранительным органам.

Это меня немножко беспокоит. Но все-таки есть надежда, что если это инициатива каких-нибудь товарищей среднего звена, которые под предлогом моей политической нелояльности или еще чего-то еще и промышляют немножко коммерческим интересом, то, конечно, есть надежда, что он как-то вмешается в это.

Малкова: Сергей, я напомню буквально коротко фабулу дела. Вас, по сути, обвиняют в том, что вы купили одну свою компанию у другой своей компании за четыре миллиарда рублей (эту оценку называют завышенной), а потом по подложным документам вывели эти деньги в Австрию. «Рольф» говорит, что это была стандартная реструктуризация бизнеса.

Сейчас, глядя на эту ситуацию, вы провели бы эту реструктуризацию как-то иначе, например, положили бы деньги не в «Райффайзен», а в ВТБ?

Петров: Трудно сказать, так как это проводилось давно и текущим менеджментом очень мало… Естественно, в таких случаях спрашивают обычно каких-то аудиторов, консультантов, как провести реструктуризацию. После этого нанимается, вот такая была нанята компания «Юрис, право и аудит», которая делала независимую оценку, и внутри компании одна была подчинена или куплена другой. К сожалению, другого пути нет.

Деньги, как Следственный комитет сказал, куда-то были выведены и остались в распоряжении Петрова. Это лукавая фраза. Что такое «остались в распоряжении Петрова»? Мы до сих пор, только сейчас начинает поступать информация из кипрских архивов: все деньги пошли на покрытие займа, который был тогда «Рольфом» привлечен, синдицированный кредит, 420–450 миллионов долларов. Поэтому, конечно, они никуда не пошли и не были выведены, особенно как-то это чувствуется, без налогов там получается: «Выведены, остались в распоряжении Петрова». Это, конечно, не так. Они остались в распоряжении компании.

Однако сказав и создав этот плохой имидж во всех каналах, в заголовках: «Выведено четыре миллиарда» и так далее, создав вот этот негативный фон для компании, правоохранительная система, следователи ничем не рискуют. Ничем не рискуют, компания может отбиваться от партнеров, там банки, какие-то автомобильные производители могут сомневаться: «А что такое? А почему?». Все-таки есть в мире уважение к правоохранительной системе.

Никто не считает, что вот так сразу приедут какие-то батальоны, 29 обысков сделают вместо того, чтобы просто прийти и спросить: «А куда пошли деньги? А где у вас оценка независимая? Дайте нам, а мы свою проведем». По крайней мере, это разговор скорее для налоговой инспекции или для каких-то аудиторов. Тем более это 2014 год, сейчас очень трудно находить. Поэтому у нас и занимает время, чтобы хоть что-то представить, предложить, мы еще и не можем даже. Адвокаты говорят: «Это пока рано, мы не можем, надо еще подтвердить и так далее, и так далее».

Мы находимся в не очень выгодной информационной яме такой. Правоохранители могут говорить все, что угодно, они за это не несут ответственности. Компания вынуждена проверять все, получать, с трудом находить, зная, что все будет поставлено под сомнение. Никакого дружелюбия, никакого отношения как к налогоплательщику, как к работодателю мы не чувствуем.

Резник: Сергей, извините, вы уехали из России несколько лет назад и несколько лет уже не появлялись в России. Почему именно сейчас вы столкнулись с уголовным преследованием? Вы себе ответили на этот вопрос, почему это именно сейчас произошло?

Петров: Полагаю, что это время, так как мы все время ощущали постоянную выемку документов у наших контрагентов, у банков, у всякого рода партнеров. Я полагаю, шел постоянный поиск. Выемка так производилась, что года два назад она была: «Все документы дайте нам с давностью год, уж что-нибудь мы там найдем». Потом через полгода, видимо, эти коробки все проанализировав: «Дайте за три года». Это говорит о том, что, видимо, материал не понравился, плохой. А потом и за десять лет, вот последние полгода шел такой активный поиск.

Понятно, почему я при этом вынужден был не появляться, потому что мне было нужно разрешение этой ситуации. Сейчас она хоть разрешилась, мы знаем, в чем нас обвиняют: в том, что в 2014 году вот этот случай, который вы описываете, никто, ни регуляторы, ни аудиторы, ни налоговая инспекция не предъявляли претензий тогда. Все в рамках… Потерпевших нет. Вот теперь нашли, видимо, от недостатка материала. Я уж полагаю, в большой компании можно порыться, там можно было бы найти что-нибудь более оригинальное. Но вот нашли такую вещь.

Бычкова: Все-таки, Сергей, а что они на самом деле от вас хотят? Не фабула дела, не налоги, не четыре миллиарда, а в действительности те, кто копают сейчас против вас и все это пытаются предъявить, что именно они хотят? Отжать компанию, наказать за что-то, еще какие-то объяснения?

Петров: Это может быть и просто отжать компанию. Может быть, просто нанести какой-то ущерб, удар, может быть, разрушить бизнес. Может быть, хотят какой-то сигнал дать: не веди себя так. Хотя очень сложно этот сигнал интерпретировать, потому что не с кем говорить и нигде нет вот этих каких-то правдивых претензий. Эти слухи, которые распространяют, что финансировали кого-то, когда-то это было, но сейчас я этим действительно не занимаюсь.

И самое главное, а что в этом такого? Можно по закону все-таки. Что у нас там? Террористические группы? Нет? Тогда какие претензии? Почему я должен по понятиям вместе с вами жить и чувствовать как-то: вот это можно, это нельзя? Тут сам не понимаешь. Нет пока.

Бычкова: То есть у вас нет для себя четкого понимания того, в чем все-таки сюжет всей этой истории на самом деле?

Петров: Диапазон есть. Это достаточное непризнание политической независимости. Если человек с ресурсом занимался политикой и помогал демократическим движениям, это уже неприемлемо. Хотя бы для того, может быть, чтобы наказать других, показать, что так делать нельзя.

Возможен такой вариант, но это только гипотезы. Никто ничего не говорит. У нас всегда делается, вот как Советский Союз так вот вел себя иногда по отношению к политическим противникам, все время пришивал какие-то криминальные кейсы, так и сейчас нынешняя правоохранительная система, возможно, делает это.

Резник: А вы понимаете, кто конкретно стоит за вашим делом? Вы же не могли себе не ответить на этот вопрос, конкретно кто.

Петров: Конкретно? Я слышал, вроде бы президент не стоит. Значит, соответственно, где-то там пониже. Но ясно, что сигналом для таких дел всегда является наличие ФСБ, отдела «К», они обычно управляют всякими процессами, они у нас лидируют. И кто-то из них. Конечно, я не знаю, у меня есть какие-то фамилии, кто-то дает, доброжелатели, но это, по сути дела, не имеет значения. Идет речь о таком пренебрежении, о наступлении на бизнес, на права, на законы, на жизнь по таким вот сигналам, понятиям.

Желнов: Сергей, а почему не имеет значения? Ведь дьявол кроется в деталях. О каких конкретно фамилиях вы знаете? Тем более что вы говорите о том, что это дело не спущено с самого верха. Что это за фамилии, которые могут стоять за вашим делом?

Петров: Я не буду говорить каких-то фамилий, потому что источники совершенно невозможно проверить, невозможно идентифицировать. Это просто будет какая-то болтовня.

Фишман: Но вы сказали об управлении «К» ФСБ России. Это не первый раз, когда именно эта структура фигурирует, появляется в заголовках таких больших историй о больших уголовных делах против крупных предпринимателей. Мы, в принципе, слышим, практически каждое дело, везде фигурирует именно эта структура. У нее, с вашей точки зрения, есть какая-то собственная субъектность в этом деле или она выступает оператором чьих-то еще интересов? Потому что нам в этом очень трудно разобраться.

Петров: Мне еще труднее. Я уже их не вижу два года с лишним и знаю только по надписям на бумагах, что там она разрослась до какого-то просто умопомрачения, что там какие-то отделы, направления, служба вторая, пятая… Это очень большая структура, которая, возможно, живет уже своей жизнью. Возможно, президент ее не совсем контролирует, он просто не может не доверять ей, потому что ему тогда просто некому будет доверять, останется один. Мы сейчас просто все в таком положении.

Желнов: Сергей, тучи ― собственно, и ваш отъезд это подтверждает, уже окончательный в Австрию ― стали сгущаться, и у нас есть информация, над вами, над компанией не сегодня. Еще год назад говорилось, наши источники утверждали, что не все гладко, и тучи действительно сгущаются, и ваш отъезд абсолютно оправдан. Что все-таки тогда происходило? Почему тогда они стали над компанией, над вами сгущаться? Если говорить о событиях годичной давности, двухлетней давности.

Петров: Антон, не хочу пережевывать. Еще раз говорю, что это ощущение постоянного поиска какого-то, придирок, выемки и прочего. Что мы будем пережевывать? Сейчас давайте лучше поговорим о том, что там человек у нас незаслуженно, не то что незаслуженно, а просто сидит оттого, что вместо того, чтобы прийти и спросить «Покажите вашу оценку», собственно, остался единственный спор, наверно, независимая оценка наша и независимая оценка ФСБ. Давайте в арбитраже обсудим это. Тем более нет ни потерпевших, ни вывода денег как такового.

Желнов: Сидит ― вы имеете в виду Анатолия Кайро, гендиректора компании, да? Просто я для зрителей поясняю. Домашний арест у него как мера пресечения.

Петров: Под домашним арестом. Это совершенно… Это просто какой-то произвол, который, конечно, надо остановить посредством того, чтобы как можно больше говорить об этом, везде упоминать его. Отпустите парня! Он-то при чем тут?

Резник: А вот другие люди из вашей команды, которые остались в России, вы интересовались, их преследуют, как у них вообще дела? Вы чувствуете свою ответственность за них?

Петров: Вот эти вопросы… Я не знаю, кто их задает, Ирина какая-то, у вас там две Ирины.

Желнов: Я представлю: Ирина Резник, Bloomberg.

Петров: Bloomberg. Адресуйте это тем, кто это делает, да. Потому что получается, что всегда переваливают вину на виноватых: «А вас вот интересует?». Вот что мы сейчас можем сделать? Вы их спрашивайте, вот их должно интересовать, почему эти люди должны ходить на допросы, по 18 часов проводить в Следственном комитете, сначала с утра обыск, в шесть часов утра, всех домочадцев поставить на уши. Совершенно ни при чем, люди пришли на работу еще позже 2014 года, большинство из них.

Потом без еды, без питья где-то в коридорах, посидеть негде. Наконец в девять вечера начинают их допрашивать, как обычно, совершенно бессмысленно: «Ваша фамилия, имя, отчество». Все это запугивание, которое по-другому нельзя, делают те, которые получают от бизнеса в виде налогов зарплату. И, естественно, это страшно нас возмущает, это ни в какие ворота. Нигде в мире такого отношения к бизнесу нет, везде есть все-таки доброжелательный вопрос сначала.

Любой следователь более-менее, вы смотрите фильмы, да, какие-то западные, там он умеет, приходя к кому-то, задавая вопросы, находить сложнейшее, в общем-то, развитие какого-нибудь убийства. Здесь же для того, чтобы какую-то бумажку там проверить, делаются вот эти 29 обысков, эти батальоны каких-то солдат парализуют работу, да еще и пугают всех партнеров. Бизнес ведь в очень сложном положении сейчас находится, идет падение рынка. Любые такие удары ― это очень чувствительно.

Желнов: Сергей, вы сказали в совсем недавнем интервью «Новой газете», я процитирую: «Я не знал, из-за чего меня преследуют, но подозревал, что у Навального утечка какая-то может быть». Навальный здесь, я поясню, упомянут не случайно, потому что вы сами подтверждали, что вы помогали ему на каком-то этапе его политической карьеры финансово.

Что это за утечка могла быть у Навального, если я правильно процитировал, если вас «Новая газета» правильно процитировала, точнее?

Петров: Я уже не помню, но когда-то действительно я помогал, потому что он боролся с коррупцией. Мне казалось, что это единственная угроза, самая большая угроза для государства и что надо помогать всем, кто борется откровенно. Я писал депутатские запросы, я ему помогал, но какая-то утечка, я уж не помню, в связи с чем. Наверно, в связи с тем, что это нельзя было делать, как потом мне объяснили, но это не значит, что…

Я не знаю, для чего вы спрашиваете, что прояснить. Я уже прояснил, что, возможно, это стало причиной, что люди потом всегда докладывают, те, которые должны бороться с коррупцией, они борются с этой помощью или с помощью тех людей, которые хотят стабильности в государстве через понижение коррупции, через честные выборы, через разделение властей, через то, чтобы была где-то площадка на независимом суде, вот так, вот с такими правоохранителями поговорить: «Вы чего туда пришли? Вы сколько потратили денег вместо того, чтобы прийти и спросить: „Дайте нам вашу оценку“».

Резник: Сергей, ходили разговоры о том, что вы вели переговоры о продаже «Рольфа» с иностранным инвестором. А это могло стать триггером? Если, конечно, такие переговоры были.

Петров: Не думаю. Кого это вообще интересует?

Резник: Нас интересует.

Петров: Такие компании, как «Рольф», повторяю, очень сложные в управлении, очень низкомаржинальные. Ими управлять никто не умеет, даже иногда сами собственники теряют управление. Никакой посторонний здесь ничего не сделает. Он может что-нибудь… Разрушить они могут, но управлять, я думаю, не смогут.

Фишман: Я тоже уточню, если можно. Просто мы все хотим разобраться все-таки, что могло послужить причиной и почему в этот момент. Это всё важные, действительно, моменты. Буквально в тот день, когда пришли с обысками и задержали Анатолия Кайро в том числе, когда все это началось, в тот же день компания «Рольф» выиграла аукцион, даже несколько, на поставку автомобилей для МВД, если мне не изменяет память, на большую сумму, около трех миллиардов рублей.

Полагаете ли вы, что это может быть связано или это просто совпадение?

Петров: Конечно, совпадение. Потому что выигрываются постоянно какие-то тендеры. Компания «Рольф» продает сейчас больше ста тысяч новых машин в год и почти сто тысяч подержанных. Каждый месяц это больше десяти тысяч, соответственно, где-то какие-то тендеры выигрываются. Мы играем честно, мы не платим никакие откаты, взятки. Поэтому те редкие удачи, когда это можно делать, когда же такое ведомство тоже…

Это признак, если выиграл «Рольф», значит, там действительно все без отката и там прошел четкий тендер. Можно давать награды этим сотрудникам МВД, которые проводили его. Совпадения бывают. Какое-нибудь совпадение будет, обязательно в какой-нибудь день будет что-нибудь продано.

Малкова: Сергей, можно я все-таки уточню? Вы после отъезда из России вели переговоры о продаже компании кому бы то ни было? Видите ли для себя такую возможность сейчас и во сколько ее оцениваете?

Петров: Переговоры о продаже не вели, переговоры… У нас много бизнесов, переговоры о продаже долей вели для того, чтобы получить какие-то там еще знания с другими компаниями. Но это были переговоры очень начального уровня. Оцениваю ли я? Я никогда не оцениваю компанию, это делают профессиональные оценщики.

Малкова: Из вашего состояния, которое Forbes оценивает в 900 миллионов, какая часть примерно приходится на «Рольф»?

Петров: Это надо спрашивать Forbes. Я их методику не знаю. Не могу здесь комментировать, так как просто это всегда, вот сегодня оценка раз ― и упала, потому что пришли какие-то парни, потоптались там сутки и сейчас всех мучают. Как можно говорить об оценке? Или весь рынок падает, оценка тоже падает.

Желнов: Она плюс-минус там, включая, Сергей, эту статистическую погрешность, эта оценка корректная? Оценка Forbes капитализации вашего бизнеса в 900 миллионов.

Петров: Не могу сказать. Я думаю, наверно, плюс-минус корректная. Плюс-минус вся будет корректная, потому что это очень-очень деликатный вопрос, что и как они считают.

Желнов: Окей, плюс-минус вы согласились. Но вот смотрите, оценка почти приравнена, приближена к миллиарду долларов. Это крупный бизнес и крупное состояние. С таким бизнесом, с таким состоянием люди, мы видели это на примере Михаила Ходорковского в 2003 году, так скажем, стараются после того случая не идти в политику. У вас было ровно наоборот, вы бизнесмен, который пошел в политику, при этом вы открыто финансировали оппозиционные проекты.

Вы понимали, что правила игры тогда, в 2003 году, поменялись раз и навсегда и человек, обладая таким состоянием, сильно рискует как минимум, еще и участвуя в политике?

Петров: Антон, как говорил Александр Иванович Герцен про таких: «Какие они все шалуны!». Вот что вы спрашиваете? Вот посмотрите, у себя я жизнь делю всегда на четыре этапа. Первый этап ― я занимался какой-то стрельбой с истребителя ракетами, потому что был Советский Союз. Но я пришел к выводу, что ничего нельзя сделать в Советском Союзе. Единственное место порядочного человека ― это бороться с этим советским режимом, чем я занимался, что совершенно не входило в круг обязанностей командира звена и летчика ВВС.

Соответственно, после того как это произошло, крах свершился, там полно было более грамотных парней, которые занялись какой-то политикой. Я видел, что плюс-минус они идут куда-то. Понятно, что в России так легко все сразу не будет, и я занялся бизнесом, потому что мне это нравилось. Как только я увидел, что снова политика мешает, то есть нет никакой гарантии для бизнесмена, что его предпринимательский риск не будет отнят каким-нибудь генералом или сержантом, все зависит от ранга и от масштаба, так я снова пошел в политику, пытаясь хоть что-то сделать.

Уже не было ни СПС, ни «Яблока». Там была «Справедливая Россия». Я не был членом партии, но я честно сказал, что, пока вы хоть какую-то политическую конкуренцию будете осуществлять, я буду вам помогать, чтобы вернуть полномасштабную конкуренцию, чтобы можно было всем партиям участвовать, не фальсифицировать выборы и тем самым гарантировать, что когда-то у нас не будет снова танков на улицах, а будет каждые четыре года, какой-то цикл избирательный, чуть корректироваться, меняться политика. И ничего страшного, так, как во всем мире.

Естественно, я делал все возможное, сколько мог.

Малкова: Сергей, извините, что я вас прерву, простите, пожалуйста. Вы сами говорите про неких генералов, которые могут отнять бизнес. У меня вопрос такой бизнесовый: не секрет, что автомобили в России физлицам продаются в основном за наличные. Если есть наличные и большой их оборот, то вы автоматически попадаете в поле зрения регулятора типа ЦБ и автоматически попадаете в поле зрения ФСБ.

До всей этой ситуации, мне кажется, вы не могли не взаимодействовать так или иначе с тем же управлением «К». Как это было устроено?

Петров: Да, это Ирина какая-то опять.

Желнов: Это Ирина Малкова, издание The Bell.

Малкова: Другая!

Петров: Эту песню я слышал еще в девяностых годах ― про бандитов: как можно заниматься автомобильным бизнесом и не быть под крышей бандитов! Действительно, они всем там заправляли.

Желнов: Ира не говорила, что под крышей бандитов, она сказала «под крышей ФСБ». А если знак равенства автоматически ставить…

Петров: Я говорю о методе, о том, что люди так думали и мне так говорили в девяностых, слушайте, пожалуйста, до конца дослушайте. И когда я вспоминаю, да, бандиты были, но они пытались прийти, взять под контроль, я обычно им говорил: «Вы можете отнять у меня это все, но работать я с вами не буду, так как с вами бизнес делать нельзя, вы не люди правил. Соответственно, я просто рядом открою новый бизнес». Они оставляли в покое, думая: как-то подрастет, мы его все-таки… Потом в 1994-м уже можно было нанять милицию, ОМОН.

Так вот, люди тогда так же не верили. Дальше, в девяностые годы. Все говорили: «Как, что? Вы пережили девяностые, вы хотите сказать, вы тут с ними не связаны?». Я вам скажу честно, что все бандитские компании ушли с рынка или обанкротились. Они не про бизнес, они не смогли выжить. Так же и прикрываемые какие-то там ФСБ, или мэром, или что-то. Это компании, как правило, не жизнеспособны. Они получают сначала госзаказы по три миллиарда, по десять каждый раз и быстро себя коррумпируют.

Они тут же назначают пять секретарш вместо одной, по три зарплаты вместо одной и быстро становятся неповоротливые, жирные. И как только их начальник или их генерал уходит с должности, они банкроты. Они нормальной конкуренции не выдерживают. Поэтому это все разговоры каких-то людей, не очень сведущих, как вообще строится бизнес.

Желнов: Сергей, позволю дополнить Ирин вопрос. Ира спрашивала не про конкуренцию или ее отсутствие у этих людей, а про взаимодействие, что является абсолютно нормальным, раз есть большой нал в компании. Было ли у вас просто какое-то взаимодействие с кем-то из этих структур ФСБ?

Петров: Я уже начинаю себя терять. Я только сейчас объяснял, что не было. Я, может быть, все это говорил, но не сказал вам самого главного: что нормальные компании, самые сильные, обходятся без этого, потому что как только вы начинаете взаимодействовать, вы теряете конкурентоспособность в каком-то времени. Я сложно выразился?

Желнов: Нет-нет. Все понятно.

Фишман: И возвращаясь к причинам этой атаки. Вы очень убедительно объяснили уже в ряде интервью, что это вряд ли рейдерский захват, просто потому что это бизнес не такой, которым можно управлять успешно и владеть после рейдерского захвата.

Петров: Миша, это может быть комбинация, я не сказал, что это вообще невозможно.

Фишман: Да-да. Но вы отдаете должное в этом смысле силовикам, что они, наверно, понимают, что это не так устроено. Но вот я уже слышал версию, да и, в принципе, может быть, и вы ее уже тоже высказывали, что это может быть просто желание отобрать то, что у вас есть здесь, в России, какие-то материальные активы, которые еще остались и которые, собственно, можно просто забрать и дальше ими распоряжаться, и все это тоже деньги.

Петров: Давайте погадаем посидим, нас пятеро, повыбрасываем пальцы и посчитаем. Что мы будем гадать? Может быть. Мне не представляется интересным это гадание. Я сказал уже, что может быть все, мы сейчас не знаем. Нам надо говорить о том, что нет возможности узнать и как сделать так, чтобы бизнес не боялся этого, а все-таки ожидал определенного уважения.

Вот эти темы, да, о том, что сидят люди, от бесконтрольности правоохранительных органов уже просто экономика садится. И ничего не можем сделать с этим, вот это наше общество, наша генерация, может быть, людей таких. Я сейчас не по возрасту говорю, а людей так мыслящих. Не служащих, они понятно, они просто приказ выполняют и всё надеются, что им будет платить государство. Но государство может оказаться завтра без денег. Нефть может упасть в цене, а ненефтяной ВВП падает и падает каждый год по 2–3%, а то и больше. Вы хотите увидеть, что будет тогда? Мы уже это видели недавно.

Всем надо говорить, как этого избежать, что надо делать. Вот сейчас будем говорить: «Такой-то генерал, дайте фамилию». Не знаю. Раз, два, три говорю: я не знаю, что они хотят. Знал бы ― сказал, никакого тут секрета нет, мы открытая компания, мы всегда провозгласили, как только открыли бизнес, сразу принцип открытости, мы даже всем конкурентам рассказываем наши конкурентные преимущества, идите, учитесь у нас. Потому что понимаем, что нам нужны сильные конкуренты. Обычно россияне так не делают, более того, не понимают тех, кто так делает. Мы так делаем. И мы хотим, чтобы таким стал мир вокруг нас.

Фишман: Раз вы об этом заговорили, то я сразу возвращу отчасти этот вопрос в том смысле, что журналисты недавно продемонстрировали солидарность, когда был задержан наш коллега, да, и вы сами вспоминали в своих интервью про этот случай. Он действительно важный и для нас всех, и в целом. Почему у бизнеса так не получается? Почему вы очередная жертва на этом пути, не более того?

Петров: Я отвечал уже на этот вопрос кому-то. Потому что бизнес все-таки, видимо, не столь мобилен. Он зависим, он имеет собственность, недвижимость, какие-то активы. Он весь зависим от этой разросшейся правоохранительной структуры, которая постоянно что-то регулирует и тут же находит нарушителей этого.

Он, естественно, более боязливый, к сожалению. Но и то, я вам скажу, уже очень много бизнес-структур, бизнесменов выражают нам поддержку и говорят: «Послушайте, так нельзя, давайте, в конце концов, придите с аудиторами и поспорьте в арбитраже. Что же это за желание найти черти каким годом какую-то транзакцию, которая там была, не спросив ничего, обвинить, что это подложное, что это вывели». Да еще делается каждому существительному прилагательное: преступно, подложно, незаконно.

Сейчас вот опиши, Миша, твое поведение, и вот ты сидишь тут, преступно сидишь, смотришь подложно на меня ― и это будет уже дело. Это надо останавливать, да.

Малкова: Сергей, пока против вас выдвигались эти обвинения, были какие-то переговорщики или какие-то сигналы, помимо того, что у вас участились проверки? Вы сами говорили, что были некие инвесторы, которые вам предлагали бизнес продать незадолго до этих неприятностей.

Петров: Они никогда не связывали себя… Они, видимо, каким-то образом были информированы о поиске компромата. Повторяю, здесь же может быть и политически ангажированное какое-то дело, и кто-то хочет на этом заработать.

Малкова: А назвать этих инвесторов вы не можете?

Петров: Я не хочу их называть, потому что, может, они совершенно честные инвесторы, которые хотели купить. Вот сейчас мы их будем подозревать. Нет у меня прямой связи с тем, что происходит, и с их деятельностью.

Резник: В интервью в 2014 году вы сказали, что нет смысла зарабатывать второй миллиард, если могут отнять первый. Считаете ли вы, в России вообще возможно обезопасить свой первый миллиард? Вы пытались его обезопасить и почему не получилось?

Петров: К сожалению, я пытался через политическую деятельность. Что такое иметь площадку для разговора с такого рода структурами? Это независимый суд. Во всем мире так. Назавтра адвокат приходит и начинает эту мэрию или шерифа просто судить за то, что он столько потратил времени, репутации, а зачем, а почему? А нужно ли было так?

Когда вас не спрашивают, то рано или поздно ваша структура становится все более и более бесконтрольной, начинает посылать вот эти батальоны, делать выемки чего угодно, топтаться, долго не кормить людей, еще что-то делать, такие вещи, которые относятся просто к пыточным условиям. И вот они, естественно, могут быть основаны только на независимом суде.

Но чтобы был независимый суд, его никак не сделаешь, кроме как политической конкуренцией. Для этого я все-таки предпринял какие-то шаги, хоть конкуренцию, когда она уходила, что-то сделать, может быть, я думал, возможно. Притом остановить зарабатывание невозможно. Эти люди, которые говорят, что я вывожу деньги или что-то еще, просто не хотят посмотреть наши ежегодные отчеты. Мы каждый год продолжали инвестировать.

Это невозможно, бизнес нельзя остановить, это как велосипед. Люди работают, они хотят дальше развиваться, у нас азарт у всех. Мы видим, что мы лучше других умеем это делать, более эффективно. Мы тратим не меньше двух-трех миллиардов только в инвестиции в тяжелую, а еще и рабочий капитал в два раза больше каждый год. Это все наши реальные вещи, а не какая-то там запись разговора.

За последние три года мы заплатили 23 миллиарда налогов, это те налоги, на которые нас сейчас тут кошмарят и не дают работать. Те же люди получают зарплату из этих налогов.

Бычкова: Сергей, если говорить не о «Рольфе», а о том, чем вы занимаетесь в Австрии, вы там уже не первый год. Какой у вас там бизнес, насколько он успешный?

Петров: Здесь бизнес очень сложный, я бы не назвал его успешным пока. Здесь он всегда несколько лет, здесь окупаемость, например, объектов не как у нас, пять-семь лет, а 25, и может быть и больше лет. Банковский процент очень низкий. Очень высокая стоимость персонала и нужно находить возможность работать с механизмами, с компьютерами. Очень трудно персонал для каких-то низовых работ, нужно привлекать из Польши, Болгарии, Венгрии, где они дешевле, местные работать не будут. Вообще бизнес очень-очень тяжелый, он пока у меня тут break even, вокруг него крутится.

Желнов: А какой он собственно?

Бычкова: А это тоже автомобили или что-то другое?

Петров: Нет, это тут отели, всякие baden, всякие курортные вещи.

Желнов: То есть это сеть, которая управляет гостиницами, и в этом смысле вы…

Петров: Можно так сказать. Там гостиницы и всякого рода развлечения вокруг, и лечение.

Желнов: А чуть подробнее? Как выглядит эта структура изнутри?

Петров: Вот сейчас об этом не хочу говорить, на это время тратить. Когда у меня там сидит человек, завтра нельзя впустить другого. Я хочу чтобы мы как-то призвали людей что-то сделать, что-то с этим сделать. Это невозможно так, каждого достанет, не сегодня, так завтра. Мы сейчас будем рассуждать, что там, какая соленая вода в каком бассейне у нас там перегрелась. Я вижу, что когда приняли закон — нельзя бизнесменов сажать, тут же сажают и говорят, что продажа акций это не предпринимательская деятельность. Ну это разве не издевательство?

Резник: Сергей, как раз мы закончили предыдущую часть разговора на том, что силовая машина уже как-то бесконтрольно идет и все сметает на своем пути, силовики совсем распоясались. Действительно, если посмотреть последний период, было очень много громких кейсов, Майкл Калви, у Давида Якобашвили обыски, теперь вы. Как вы думаете, с чем это связано? Вот ваше понимание, почему сейчас? Сужение пирога? В чем дело?

Петров: Отсутствие всякого сопротивления общества. Никто пока еще, вот посмотрите по Голунову, оказало общество минимальное сопротивление, и сразу всякие там уполномоченные, которые только, оказывается, по заявлению работают, вдруг едут и без заявления работают. Как только, вот кто-то рассказывал, в 1995 году в Варшаве в один ресторан незаконно пришли, топтались там, не давали работать. На следующий день все рестораны остановили работу. Все рестораны Варшавы! С тех пор правоохранители сразу повели себя нормально, так как сильнейший общественный резонанс сделали. Пока мы разобщены, атомизированы, конечно, очень трудно рассчитывать, что какое-то противодавление будет хотя бы сдерживать, хотя бы стабилизация ситуации, она все время ухудшается, ситуация никогда не бывает ровной. Она либо идет на разнос, либо начинает как-то все-таки балансироваться. Президент не в состоянии сбалансировать, видимо. Посмотрим, может быть, он вмешается и как-то скажет: «Послушайте, идите там, перестаньте махать этими дубинками» Сделайте какой-нибудь разбор специалистов, потому что там будет спор, является ли, не знаю, добавочный капитал правильно включен или нет. Такие вот эксперты там, в ФСБ, которые нам дают стоимость компании. Поэтому мы сейчас хотим увидеть что-то, мы хотим этим кейсом, все равно, не нашим, так следующим, но придется это делать. Все, кто думает отсидеться, скорее всего, не удастся. Нужно все, что угодно, пишите письма президенту, нам, публично выходите, поддерживайте, помогайте, значит, мы когда-то остановим. Это мы не за себя там сражаемся, мы хотя бы знаем, за что нас тут терзают, а вы потом, когда у вас будут отнимать или сажать, вы даже не будете знать, чем вы виноваты. Поэтому я сторонник чего-нибудь такого, реального, как остановить этот вал и как поставить под контроль, если не работает судебная независимая машина, общество должно это сделать.

Резник: А как оно это может сделать? То есть, как вы это видите? Это что, объединятся все бизнесмены и пойдут с флагами?

Петров: Да, призывать их, больше говорить, вот как Антон, задавать вопросы каждый раз. Только не сразу говорить, Владимир Владимирович, только смотрите, они же вам всегда скажут, что да, там же пробы негде ставить, там же все убийцы. Но, пожалуйста, есть ли какой-то механизм, чтобы вы хоть раз не поверили? Вот раз не поверили по Голунову, оказались там эти подтасовщики или подбрасыватели наркотиков. Так может, так и везде у вас происходит? Давайте спрашивать чаще. Не о том, как любимая ваша песня, четыре тысячи человек сидят и задают вопросы какого-то характера такого пасторального, а реально, что у нас угрожает и стабильности, угрожает и бизнесу, и всем нашим жизням, это коснется и бизнесменов. Это коснется любого человека, посмотрите, сколько сидит за эти наркотики, по этой статье.

Фишман: Сергей, мы пытаемся задавать вопросы. У нас не всегда есть доступ, но когда есть, мы пытаемся это делать, это то, что делаем мы, журналисты. Вообще общество состоит из разных в этом смысле страт и сред. Вы уже объяснили, что вы перестали финансировать, например, политические фигуры оппозиционные в России, и вообще оппозиционную политику. Почему? Казалось бы, это то, что вы должны были бы продолжать делать, если мы все вместе, как общество, что-то собираемся с этим делать, как вы и говорите.

Петров: С тех пор, как я перестал заниматься политикой, просто меня захватывают тут местные дела, я просто уже все меньше и меньше думаю о таких проблемах. Повторяю, вокруг компании когда ходят постоянно, что-то изымают, это не лучший фон для того, чтобы заниматься поддержкой каких-то политических оппозиционных партий. Просто, видимо, значит общество настолько смирилось с этим…

Малкова: Сергей, а можно уточнить, сколько денег вы в общей сложности, хотя бы порядок цифр, потратили на эту политическую активность?

Петров: Это надо уточнить, это не так много, это не какие-то деньги, которые сопоставимы с бюджетами, которые выбрасывают тут на самую маленькую поддержку какого-нибудь там, это не большие средства. Я не вел никогда реестра и никогда, вот обращаются, смотришь, кажется это разумным, надо помочь.

Малкова: Вы не жалеете, что вы перестали в какой-то момент оказывать эту поддержку? Возможно, ситуация была бы сейчас в стране немного другой.

Петров: Да что же у вас за вопросы! Я вас начинаю просто меньше уважать. Вот вы на что рассчитываете, когда вот это спрашиваете? Что у вас вообще в головах? Вот я сижу тут, там компанию, значит, рвут, а они меня тут сидят и спрашивают — сколько, почему, а не хотите ли еще. У вас есть там что-нибудь посерьезней?

Желнов: Сергей, вопрос заключался не сколько, в данном случае, а в том, что если вы говорите об обществе…

Петров: Что я должен ответить? Пусть скажет, вот я хочу, чтобы она услышала свой ответ, куда он пойдет и как он будет использован.

Малкова: На самом деле я думала, что возможно, озвучив какие-то оценки, вы могли бы послать сигнал, например, властям о том, что ваша оппозиционная так называемая деятельность, мягко скажем, преувеличена. Что касается меня, как журналиста, я понятия не имею, сколько вы тратили.

Петров: Они никогда не поверят никаким оценкам. Этот разговор будет использован только против меня. Ничего там, какие вообще разговоры, кроме одного — как вас немножко остановить. Преувеличено! Теперь, да, они услышали. Они себе-то не верят никогда.

Малкова: Спасибо.

Петров: Да пожалуйста.

Фишман: Раз мы ведем разговор, что мы как общество должны делать, и на самом деле я отдаю себе отчет о том, что вы последний предприниматель, кому надо задавать эти вопросы, потому что вы один из тех, у меня пальцев на руке больше, чем предпринимателей, которые активно говорят о своих взглядах и о том, что они делают в этом смысле для строительства гражданского общества в России. Но тем не менее, я спрошу, вот я чувствую в последних ваших интервью, и в этом разговоре это уже прозвучало, вы как бы говорите, что общество виновато в том, что оно не защитило, в том числе, и бизнесменов, вот сейчас и вас, а до этого всех остальных, сколько их уже было, вас, в этом смысле. Но общество само по себе это же не очень понятно, что такое. Когда у общества нет поддержки со стороны элит, у него нет ресурсов, это просто группа активистов, бедных и несчастных, которые сегодня как независимые кандидаты на выборах в Мосгордуму пытаются собрать деньги краудфандингом, и у них в общем плохо получается. В этом смысле они не очень сильно могут вам помочь.

Петров: Да, эти не могут. Но есть еще общество, более большое, которому надо объяснять, призывать. У вас у каждого есть, и у нас есть, знакомые, родственники, все мы должны сделать так, чтобы у нас здесь, как вот в Европе, каждый человек состоит примерно в пяти, в пяти с половиной всяких обществ по поддержке демократии, свободы, прав, избирательных комиссий и так далее. У нас все надеются, что какой-нибудь царь им все это решит. Поэтому надо нам всем поактивнее работать.

Фишман: Я просто к тому, что это, наверное, может быть вопрос не к моим соседям и родственникам, условно, а к тем, к элите нашей, у которой еще есть какие-то ресурсы, чтобы что-то делать и участвовать. Нет разве?

Петров: Миш, элита, к сожалению, она быстро зависит от своих родственников, соседей, она электорально зависит от народной толщи. Вот если все их спрашивают, что это там распоясались бизнесмены, и вы знаете, какой высокий рейтинг ФСБ у нас в стране, то естественно, это переходит на элиту, они начинают также доверять, понимая, что иначе они вылетят из элиты. Они могут быть только лишь такой элитой, которую хочет наш народ. Соответственно, приучите хотя бы вначале, что должно быть, и могут люди жить с иным мнением, и ничего страшного нет, чтобы не было вот так вот в 70 лет стрельбы из танков. А вовремя, это мнение может увеличиваться через парламент, через газеты, просто люди не будут бояться это мнение иметь, высказывать и собираться в какие-то группы с этим мнением. Вот это, пожалуй, мы можем даже на протяжении нескольких лет достигнуть, хотя бы в этом направлении пойти. Постепенно это даст нам следующий шаг, даст возможность делать уже и парламенты реальные, настоящие, с оппозицией, потом уже независимый суд. А потом мы решим автоматически вот те проблемы, которые сейчас обсуждаем.

Малкова: Из ваших ответов следует, что вы несколько пока разочарованы в гражданском обществе и в каких-то его институциях. Но возможно, я не права, опять, и вы меня поправите и скажете, есть какие-то организации, в которые вы сейчас в России верите. Оставим Навального.

Петров: Я хорошо знаю нашу страну, и поэтому у меня нет тут ощущения, что я там кем-то… Когда нас там задерживало КГБ в 1982 году, я помню, мы думали, на следующий год будет уже не 20 человек, а будет 120 человек, а потом и 300 и так далее. Все же видят, что это не эффективно, все это никуда не может быть. Тут нет никакой диктатуры пролетариата, есть только диктатура одного вождя. Но к сожалению, прошло там, сколько лет, пятьдесят, и ничего не произошло. Так много у нас не появляется людей со своим мнением. И нет так много людей с критическим мышлением, чтобы мы могли их пригласить и сказать — послушайте, оцените ситуацию, как и почему это происходит. Поэтому процесс очень долгий. Я знаю, что вот сейчас нарастают проблемы с левого фланга, с национального фланга, идут вот эти выборы, в Приморье там, во Владимире. Идут вот сейчас по Голунову журналисты выступили, следующие, возможно, студенты выступят как-то. Какое-то движение все равно идет. Мы не знаем, кто и как, но наша перспектива примерно ясна, мы с вами находимся еще лет на 150 от Европы, да еще какой, не самой передовой, все-таки не Британии, а вот Центральной такой. Но это наша страна, ничего страшного, есть и похуже ситуации, можно и здесь работать. Но сначала нужно хотя бы сдержать вот этот вот вал бесконтрольности. Никто не должен быть бесконтролен, никто не должен иметь карт-бланш делать все, что угодно и говорить и суду, и президенту — а вот мы знаем лучше. Где-то должно это еще проверяться, где-то должен быть арбитраж такой независимый.

Бычкова: Исходя из тех условий, в которых мы все находимся, плюс условия, в которых сейчас оказались вы, когда вы за рубежом, а здесь в России у вас заложники, и непонятно, чем все это закончится, какая стратегия сейчас должна быть, по-вашему? Вы как дальше свою дальнейшую программу действий представляете? Как, например, Михаил Ходорковский, который сидит и пытается поддерживать какие-то институции в России и вести какую-то деятельность за пределами страны? Кстати, считаете ли вы такой путь эффективным?

Петров: Совершенно неуместное сравнение. У меня компания, я надеюсь, что я буду заниматься только бизнесом. Я уже два года, даже третий, ничем не занимаюсь, политическими вопросами. Я стараюсь только воспитывать нашу компанию, людей, клиентов в открытости, в честной игре, убеждать их, что самый прибыльный бизнес — самый честный бизнес. И поверьте, это очень сложно делать в России, да еще и на таком бизнесе, на сложном бизнесе, очень низком таком. Но это для меня сейчас самая правильная ниша, никакой политикой я не хотел бы заниматься. Я не вижу пока никакой для себя перспективы здесь.

Резник: А ваш уход из политики, он все-таки с чем был связан? Я имею в виду, когда вы перестали, из депутатов? Или вас ушли?

Петров: С тем, что не видел никакой возможности, очень сильный откат шел. Люди все больше подчинялись единому центру. Дума перестала функционировать как Дума, стала функционировать как департамент администрации президента. Нет возможности.

Желнов: Сергей, она же так функционировала, и в нулевые годы, и в десятые, не то что она вдруг стала департаментом администрации президента, в одночасье.

Петров: Не всегда она так функционировала. Она на глазах у меня, время это всегда процесс, каждый созыв немножко хуже. Как только, конечно, появилось конституционное большинство у «Единой России», и то еще привычка спорить в комитетах, что-то там требовать, оставалась, но она потихонечку уходила и уходила. Это процесс, и можно было что-то делать, пока это не превратилось ну совсем в невозможный факт. С тех пор уже все, политика ушла, а не я ушел. И что же остается делать? Ну, хотя бы давайте создавать рабочие места, создавать хорошие… Если вы в компании создаете правила игры, честные, открытые, репутационно это выше, чем прибыль, репутация. Если у вас конкуренция честная, то вы создаете, по сути дела, людей, которые потом повлияют и на политику, через семьи, через правильные отношения. Это очень правильно, это единственное, что возможно сейчас делать для бизнеса.

Фишман: Сергей, вот вы говорите о себе, как о предпринимателе, но тут вопрос о том, что мы понимаем под политикой и что это вообще сегодня такое в наших условиях. Уже одно то, как вы себя ведете в момент этой атаки на вас, резко вас выделяет среди более-менее всех остальных предпринимателей. Мне, по крайней мере, не приходит в голову, кто до вас так активно комментировал свое собственное уголовное дело, так возражал, так открыто говорил. И это, конечно, может быть, не политика, но по крайней мере, очень жесткая общественная четкая позиция, и в этом смысле вы важны, и ваши планы важны. То есть вы, может быть, не собираетесь заниматься политикой в прямом смысле, то есть идти в депутаты, ну окей, туда сейчас, наверное, и не проникнешь. Но собираетесь ли вы, будет ли звучать ваш голос дальше? Будете ли вы дальше принимать участие в общественной жизни страны, есть ли у вас какие-то планы? И это вообще важный вопрос.

Петров: Мне кажется, не важный вопрос. У меня сейчас больше важный вопрос, как научиться защищать себя перед необоснованными избыточными регулирующими органами. И меня это занимает больше, чем попытка… То, что я уже этим занимался сколько лет, пытаясь остановить этот вал монополизма и в политике, и в правоохранительной структуре, мне это не удалось. Больше я не могу сделать. Имея бизнес, я не могу просто этим заниматься больше. Вот вам результат, я плачу за это, а вы еще хотите, чтобы я дальше этим занимался.

Желнов: Просто в России, Сергей, я поясню, точнее, вам пояснять этого не нужно, к сожалению, специфика, что бизнес защищается тихо. И даже люди, которые оказываются в СИЗО, они всегда оказываются перед развилкой: идти напролом, идти на войну либо пытаться тихо решить вопросы. Вот по вашему поведению, слава богу, вы находитесь с Веней в Австрии, но по вашему поведению, вы очень активно выражаете свою гражданскую позицию, о чем говорил Михаил. Это правда нетипично, это считайте, речь почти политика. Есть ли у вас все равно такая амбиция, дальше как-то участвовать в общественной жизни, в политической жизни, в каких-либо формах?

Петров: Вот сейчас не могу ответить, потому что сейчас точно нет никаких, есть амбиция только заниматься тем, что у меня хорошо получается. Я другого пока не умею делать, в политике мне не удалось создать чего-то, население наше не хочет иметь конкурентный парламент, политику и не хочет слышать иную точку зрения и другие мнения, считает, что это вредно.

Желнов: Последний вопрос спрошу про саму компанию. Она функционирует, она продолжает свою деятельность. Но тем не менее, какие убытки она понесла? Вы пытались взвесить, после того, как было возбуждено уголовное дело, как были проведены обыски, как это ударило по самой компании, по ее стоимости сейчас? Могли бы вы об этом сказать.

Петров: У нас не котируется компания, мы не знаем, что там такое со стоимостью. Но очевидно, что возбуждение уголовного дела на двух сотрудников, даже не прямых, никак не влияет на операционный бизнес. По идее, не должно влиять. Если мы не окажемся жертвами таких же панических настроений, как среди журналистов, задающих вопросы, а сколько у вас, а сколько вы потеряли, а когда вы умрете, вот если этого не будет среди банков и наших клиентов, то компания также будет функционировать. Она наиболее сильная и эффективная компания в своей области, да и по своей культуре она очень сильная компания, и она может продолжать создавать очень много прибыли для банкиров, для акционеров и для государства, платя все большие налоги, которые, как вы знаете, у нас все-таки растут. Поэтому я тут не вижу прямой какой-то, если сами эти партнеры, банкиры, клиенты не будут создавать паники. Но это в любом деле, если все прибегут в банк и скажут, дайте мои деньги назад, банк, конечно, не сможет функционировать. «Рольф» пока работает нормально, потому что нам верят, и я никак не вижу оснований, чтобы мы не работали дальше. Это не связано с операционным бизнесом, все что происходит.

Желнов: Последнее совсем уточнение. Ваша сейчас основная линия защиты какая будет на ближайшие месяцы? У вас хорошие адвокаты, что вы намерены в практическом смысле делать?

Петров: В практическом смысле адвокаты работают, подают апелляцию, чтобы мы на все незаконные действия, которые предпринимали, не пускали адвокатов, как обычно, ведь полиция не в равном положении с нами, они могут нарушать все, что угодно. Мы потом только подаем жалобы прокурору, они там долго рассматривают, что-то отписку дают, может быть, иногда напишут, ну да, было, не пустили адвоката. А наши люди должны были часами, днями сидеть, где-то кого-то задерживают, арестовывают, что-то допрашивают, которые к делу не относятся. Вот это правовое чувство незащищенности, конечно, оно влияет страшно на весь остальной бизнес, на всех людей, которые участвуют. Да и не только на бизнес, на граждан, это действительно уже стало проблемой колоссальной. И наша задача, естественно, все что возможно, делать в юридической области, но еще и доносить до людей, так же нельзя, даже до силовиков. Вы что хотите, вам самим, вы что, правила не хотите как-то хотя бы придерживаться. Вы везде будете правы, вы нам не даете защищаться, наших людей поарестовали, куда-то там выгнали из страны, кто сумел и так далее, а сами прослушиваете все телефоны, они прослушку дают депутата Госдумы, меня, когда я там был, без всякого стеснения. Никто их не спрашивает, а если спрашивают, да надо, ну пишите там какую-нибудь жалобу, изучим. Если палата не давала разрешения, то они не имели права заниматься этой прослушкой, но пожалуйста, это сейчас используется ФСБ. И эти все вещи когда-то все более и более грубые становятся. Меня вот это беспокоит, что без контроля, без остановки, без тормозов. А уж объяснение вы слышали, покупка акций не предпринимательская деятельность, мы его закрываем. Вот продажа семечек — предпринимательская деятельность, а продажа акций — не предпринимательская. Все, что только можно, трактуется, где-то найдут параграф, там действительно какой-то параграф в УПК будет, что это предпринимательская, а это нет, а в другой будет так. Но будет, как им удобно, и мы пока не способны, кроме как писать жалобы и бороться с этим.

Желнов: Я понял, что с вами никто не торгуется. Не то что кто-то выставляет вам условия продать компанию и успокоиться всем. Таких переговоров кулуарных вы ни с кем не ведете?

Петров: Если даже будут торговаться, я прошу их не беспокоиться. Мы ни с какими в таких условиях переговорщиками иметь дело не будем, они могут все, что угодно, делать, но мы не играем в эти игры. Я, например, не люблю такие переговоры. Мы будем сейчас, естественно, спорить об оценке. Оценку независимую, которую ФСБ провело, будем оспаривать, свою делать, нам нужно просто время, провести ее, найти нашу.

Желнов: Оценка ФСБ, поясните для зрителей, что вы имеете в виду, оценка ФСБ?

Петров: Речь идет об оценке акций «Рольф-Эстейт», из-за которого, собственно, возбуждено это дело. ФСБ заявляет, что это стоит не четыре миллиарда, а двести миллионов. Мы базировались на независимой оценке вот этой фирмы, «Юрис, право и аудит», а они базировались на какую-то свою оценку. Это предмет спора, который будет сейчас в ближайшее время в правовом поле решаться и определяться, кто же тут прав. Просто это не имеет никакого отношения ко всему вот этому, к 29 обыскам, к этому избыточному нападению, которое происходит и бьет по нервам всем.

Желнов: Спасибо. Мы желаем вам, Сергей, удачи, и спасибо за вашу позицию, которую вы прямо артикулируете, это действительно в российском бизнесе большая редкость. Спасибо. Это был Сергей Петров, из Вены. Вы что-то хотели сказать, Сергей, в заключение?

Петров: Я хотел сказать еще раз спасибо вам за вопросы президенту. Это очень вовремя и помогает.

Желнов: Спасибо. Сергей Петров, предприниматель, основатель группы компаний «Рольф», был в эфире Hard Day’s Night. Сергей, счастливо, удачи.

Фото: Maxim Shemetov / Reuters