«К концу беседы с Лукашенко я уже теряла сознание». Первое интервью с адвокатом Лилией Власовой после выхода из СИЗО КГБ

 Лилия Владимировна, здравствуйте.

Добрый вечер.

Во-первых, как вам на свободе?

На свободе неплохо, но за полтора месяца, конечно, здоровье немного подпортилось. Я стараюсь сейчас восстановиться, делаю максимум усилий, начала лечение. Пока головные боли не проходят, но свобода есть свобода, все же это совсем другое ощущение.

Я вас поздравляю, во-первых, с освобождением, безусловно. Что такое полтора месяца в СИЗО, если вот в двух словах?

Ох, СИЗО это тюрьма. Тюрьма в самом таком негативном смысле этого слова, потому что белорусская тюрьма жестокое место. Вот я сидела последние три недели в камере, где десять человек, небольшая комнатка, все курят. Я вот не курила, и от этого очень страдала. Мы, все десять человек, стираем, у нас холодная вода, моемся там, это не передать, какие просто невыносимые условия существования там, десять человек в маленькой комнате. Психологически очень тяжело, женщины плачут, женщины ссорятся, даже иногда драки происходили, очень тяжело всем. Всем тяжело, и поэтому в этой ситуации очень важно сохранять какой-то баланс. Так как я медиатор, немножко знакома с психологией, я могла каким-то образом оказывать содействие людям, разговаривала с ними, валидол, корвалол, что угодно для того, чтобы люди как-то успокаивались. Тяжело, несправедливости, я даже не знаю, горе горькое в этих тюрьмах, сроки неадекватны деяниям. Я вообще не понимала, за что я сижу, вообще я ничего не совершала. Там же со мной сидела девочка в камере, она за организацию массовых мероприятий, она их не организовывала, она участвовала в марше, она тоже сидит, и когда она выйдет, неизвестно. И это очень тяжело. Свое горе накладывается на горе других, или другие даже горя накладываются на свое горе, и ты растворяешься в этом горе, негативе, и только единственная мысль — вот не сдаться ни в коем случае, держаться. И даже когда у меня там давление зашкаливало, 170-180, я старалась все же сохранять хоть какой-то здравый смысл, что мне надо завтра на допросе. Тяжело это все, особенно в 67 лет. Я, конечно, пережила сильнейший стресс.

По несогласию сторон: как в Беларуси увольняют и отчисляют за забастовки

И так далее с Михаилом Фишманом

02:12

А какая-то у вас была связь с внешним миром?

Через моих земных ангелов, адвокатов. У меня было трое адвокатов, три адвоката, вернее, и это чудесные люди, которые помогали мне как с точки зрения юридической, потому что я в уголовном праве не очень-то понимаю. Это Андрей Николаев, Елена Жданович, Катерина Гамзунова, и мои коллеги по медиации, медиаторы, они поддерживали меня, каждый день ко мне приходили, и я какой-то час-полтора имела возможность общаться с ними, получать известия из внешнего мира.

Каждый день, да? То есть это возможно.

Каждый день, кроме выходных.

Это, наверное, серьезное подспорье, такого рода встречи ежедневные. Если я правильно понимаю, вы были вот на этой встрече, знаменитой уже, которая с тех пор активно обсуждается, когда Александр Лукашенко сам приехал в СИЗО. Он действительно пять часов с вами говорил?

Четыре с половиной часа.

Может быть, расскажете, о чем шла речь? Как это вообще было?

Мы сначала договорились, что это будет конфиденциально, о чем разговор был, но потом это все было озвучено в средствах массовой информации, многие давали интервью, и уже ничего конфиденциального не осталось. Я хочу сказать сразу про свою эмоцию, я сначала не поверила, что это Александр Григорьевич, что это президент пришел. Я думала, что это двойник, это шоу, это розыгрыш. Но потом, через минут десять где-то, когда мы все стали приходить в себя, то мы поняли, да, вот перед нами президент, сидят его сопровождающие лица. И вот тогда только как-то стало понятно, что что-то происходит сверхъестественное, потому что никто не ожидал встречи с Лукашенко, из присутствующих.

Я из прессы знаю, из сообщений, которые были, что обсуждалась конституционная реформа. Это так?

Было заявлено, Александр Григорьевич заявил, что да, он бы хотел обсудить Конституцию новую, и в связи с этим хотел бы услышать наше мнение. Но никто не был готов, Виктор Бабарико сказал кое-что, основные положения о частной собственности, разделение властей, что-то еще. И Александр Григорьевич стал комментировать, высказался против частной собственности в какой-то мере, говорить, что с ней не сладишь, это очень сложно. Ну и конкретно из того, что я помню, было по Конституции, было сказано, что президентский срок будет ограничен двумя сроками, выборность президента двумя сроками, и что он на следующих выборах участвовать не будет.

Это он прямо сказал?

Да, совершенно верно. А сейчас ему нужно время для реформ, реформы будут идти, Конституция будет принята, потом будут выборы. Вот так. Летом, по-моему, если я не ошибаюсь, следующего…

Да, какие-то сроки, может быть, даже звучали?

Да, к лету следующего года. Во-первых, звучал срок два года, потом звучало к лету следующего года будет принята Конституция и пройдут выборы. Вот тут вот я не могу четко сказать, какой срок реально был озвучен.

Александр Лукашенко, когда разговаривает о тех, кто выходит на улицу, он не просто пренебрежительно, он с негодованием про них говорит, про людей как про хулиганов, негодяев, преступников, наркоманов и так далее.

Да.

Он такое же демонстрировал отношение в ходе этого разговора или как-то это было по-другому?

Вы знаете, по-другому. Он не проявлял к нам эмпатии, но и не проявлял негатива такого откровенно. Он даже как-то высказывал, что я вижу, что вы любите Беларусь, так как и я, что вы тоже хотите… И в конце концов беседа завершилась словами, что в следующий раз я вас приглашу во Дворец независимости для продолжения разговора.

Кого? Тех, кто сидит в СИЗО?

Да.

Вы прямо из СИЗО поехали бы во Дворец?

Нет, я надеюсь, что людей должны выпустить всех, потому что четко, я абсолютно четко запомнила, что я вам не судья, суд будет решаться в отношении закона, но в следующий раз я вас надеюсь пригласить во Дворец независимости для продолжения диалога. Я вам скажу, что диалога как такового не было, был, конечно, больше, если четыре с половиной часа разбить, то полчаса, ну минут сорок пять говорили присутствующие, заключенные, а все остальное время говорил Александр Григорьевич.

Долго.

Долго, да, четыре с половиной часа. Я уже к концу беседы почти теряла сознание, потому что меня привезли туда в КГБ в пол-седьмого, я не выпила ни глотка воды.

Утра?

Да. И с пол-седьмого, а завершилось это в пол-четвертого, я не выпила ни глотка воды, не съела ничего, потому что не завтракали, ничего. Я уже была где-то в бессознательном состоянии, где-то близка к этому.

Я понимаю.

И мои коллеги тоже. Все хотели в туалет, воды нет. Такая энергетика Александра Григорьевича мощная, и конечно, обессиленным тюремным заключением это было тоже очень сильное испытание.

У вас какое сложилось впечатление? Вот вы, слава богу, вышли сначала из тюрьмы, а сейчас вообще даже из-под домашнего ареста, еще он там пару людей, я так понимаю, отпустил. Но кандидаты в президенты, изначально не зарегистрированные, продолжают сидеть, и другие участники этой встречи продолжают сидеть. У вас сложилось впечатление, он вообще собирается их выпускать?

Не всех, наверное. Для некоторых были, конкретно я говорю о Бабарико и Колесниковой Марии, скорее всего. Для Виктора были озвучены конкретные условия выхода, я, наверное, не имею права сказать их, но они были озвучены.

Там звучали условия, на этой встрече звучали условия, которые он должен как бы выполнить?

Только в отношении Виктора.

Только в отношении него.

Только в отношении Виктора, больше никаких условий не было поставлено перед нами. А вот в отношении Виктора прозвучали абсолютно четко условия. Марии не было, к сожалению, на встрече.

Да, ее не было на встрече. Ее фамилия звучала?

Да, фамилия звучала, и учитывая, что Мария у нас лидер абсолютно откровенный: сила, мощь, все, что может быть названо, какие слова, это сейчас совесть белорусского народа и все-все, вместе взятое, конечно, тут есть проблема, потому что если Марию выпустят из тюрьмы, то на следующий день Мария будет флагманом всего движения, наверное.

Это просто ваши такие логические заключения, что вряд ли он на это пойдет?

Думаю, если только что-то не подтолкнет. Подтолкнуло же что-то к встрече? Подтолкнуло.

Да-да. А остальные, значит, например, Тихановский, может…

Если что-то произойдет радикальное для выхода уже названных лиц, тогда да, но это может быть долго. Извините, я вас перебила.

А у остальных шансы есть, как вы считаете, приличные?

Я думаю, в ближайшее время, да, в ближайшее время их должны выпустить.

Включая и Тихановского?

Да, я забыла про Тихановского. Вот с Тихановским тоже проблема, я думаю. Вот Максим Знак, и кто там еще остается, я думаю, что этих людей должны выпустить в ближайшее время. Максим Знак вообще уже проект Конституции написал, свои замечания, которые были переданы.

Он же юрист тоже, как я понимаю.

Он выдающийся наш юрист, я бы сказала.

Да. Я бы хотел вас еще спросить, как вы вот сейчас оцениваете ситуацию, потому что на этой неделе такие довольно грозные заявления звучат со стороны власти. Какое у вас сейчас вообще ощущение о возможности компромисса или наоборот, ужесточения как бы ситуации? Просто ваши такие ощущения от момента.

87 день протеста идет. Люди начали протестовать против насилия и продолжают протестовать против насилия, а власть усиливает это насилие. Это какой-то замкнутый круг, который, может быть, очень плохо завершится. Вот если рассуждать здраво, я не знаю, кто там принимает решения, видят же, что насилие вызывает еще мощнее у народа сопротивление, надо что-то делать другое. Но диалог я тоже сейчас не знаю с кем вести диалог уже, время для диалога тоже уже прошло очевидно. Что-то надо делать, какие-то шаги навстречу людям, слушать их, что люди хотят.

Это вы обращаетесь как бы к власти сейчас, если я правильно понимаю.

Я общаюсь к власти. Никто не понимает, что за действия принимаются этими людьми. Почему они, видя что люди протестуют против насилия, усиливают это насилие каждый день? Каждый день принимаются какие-то меры, которые ограничивают наши возможности людей, просто обычных людей. Зачем это делать, почему не послушать людей, пойти навстречу? Я уже боюсь за самый плохой вариант, то, что было озвучено сегодня, какие-то там отряды самообороны, какие-то вооруженные, это выходит за грани разумного, вообще разума. Куда это приведет? Мне страшно, мне страшно по-настоящему.

У вас есть какие-то, какие ваши планы? Ну вот координационный совет разрушен по факту, вряд или может сейчас функционировать.

Да, к сожалению, да.

Что вы будете делать, что вы делаете?

Что я делаю сейчас, я сейчас, честно говоря, мне надо две недели какие-то восстановить здоровье, потому что как я начинаю на чем-то концентрироваться, у меня начинается головная боль. И сколько это будет продолжаться, я надеюсь, что что-то как-то улучшится. И сейчас ситуация, так как я все же нахожусь еще в статусе обвиняемой…

Я как раз хотел спросить, по-прежнему на вас висят обвинения?

Да, я нахожусь в стадии обвиняемой. Я хотела бы, чтобы мое дело закрылось уже, в отношении меня и моего сына, потому что это дело абсолютно…

В отношении вашего сына тоже выдвинуты обвинения? Уголовные?

Да, уголовное, по неуплате налогов.

То есть в любой момент вас можно взять и арестовать.

Повторно, да, можно, наверное. Но вообще и по другой статье можно какой-то, потому что у нас сейчас не действуют законы, к сожалению. У нас дефолт, у нас обнуление, и поэтому может быть всё.

Правовая дыра такая, да.

Ох, да, она односторонняя. Вообще она какая-то дыра, она на закон ссылается, а закон не действует вообще, все полный провал, да. Поэтому все может быть, все может случиться, но я надеюсь, что все же этого не случится, потому что невозможно же посадить всех в тюрьму, или даже повторно еще сажать в тюрьму, и трижды сажать в тюрьму. Ну что это изменит? Ну вот посидела Власова полтора месяца в тюрьме, ну что это изменило? Что, люди меньше стали ходить на площади или меньше акций стало? Наоборот, больше и больше. Каждый день что-то у нас происходит. И это не от того, что сидит Мария в тюрьме, просто как символы, или там Бабарико, люди сами протестуют. И людей надо услышать наконец, а не выдумывать себе заграницы, кукловодов и так далее, всякие поводы для того, чтобы состроить какую-то картину, которая не соответствует действительности. Люди хотят перемен, белорусы хотят перемен.

Лилия Владимировна, спасибо вам большое. Я вас очень еще раз поздравляю с выходом из тюрьмы, мы за вас очень переживаем, вы там держитесь и действительно поправляйте сейчас свое здоровье.

Спасибо.

Фото: EPA