«Перед кем провинился и в чем моя вина – не знаю»: Юрий Дмитриев о своем освобождении и планах на будущее

Во-первых, мы все, весь телеканал Дождь, очень вас поздравляем. Это большая, огромная радостная новость, и мы за вас ужасно рады.

Сейчас, ребята, я вас немножечко попытаюсь огорчить. Да, это часть, немаловажная часть победы, но борьба продолжается. Буквально семь минут назад ко мне в квартиру под видом журналистов попытались попасть два человека, два мужчины. Одному лет под пятьдесят, он таскал с собой камеру, а второму лет тридцать, но длинный, как мотыль, под метр девяносто.

Просили рассказать, что я чувствую после освобождения. «А зачем вы делали эти снимки?». Объяснил, что для контроля за физическим состоянием дочери. Тот, который этот длинный журналист, открывает свой планшет и начинает, так сказать, мне показывать эти снимки, которые хранились только в прокуратуре. Я пытался задержать их.

«Тюрьма — явление временное, а следующий день рождения может не наступить»: первое телеинтервью историка Юрия Дмитриева

Это только что произошло? Вы рассказываете то, что произошло только что?

Да, семь минут назад. Я пытался их задержать, но, так сказать, этот длинный мотыль вступил со мной в какую-то борьбу и потерял деталь от микрофона. Причем они ретировались, но пообещали, что сейчас ко мне кто-то придет и объяснит, что нехорошо ломать микрофоны у журналистов.

Они представились как-то? Кто это был?

Какая-то четырехбуквенная станция, не запомнил, стар я уже всякое запоминать.

Я понимаю. На самом деле многие к таким вещам уже, в принципе, привыкли, что это могут быть журналисты центральных телеканалов, это могут быть журналисты каких-то агентств в интернете. Это бывает регулярно, это еще не отнимает вашей победы. Это такое сопровождение неизбежное.

Да. Я к тому, что война продолжается. Наносить им какой-то ощутимый вред я, сами понимаете, сейчас немножко опасаюсь. Но вот сейчас мы вызвали милицию, подозвали группу поддержки, так сказать, вот приезжают потихоньку наши местные журналисты. Будем ждать развития событий.

Ну все, я выдохнул, а теперь давайте продолжим.

Конечно, надо разбираться, и вы, конечно, аккуратно разговаривайте с журналистами, потому что это известное дело, под видом журналиста может быть кто угодно, и провокатор, и так далее. Тем более, если я правильно понимаю, вы еще, так сказать, не окончательно свободны.

«Мы победим!» Последнее слово историка Дмитриева перед приговором

Да-да.

Что это означает все-таки? В каком вы статусе?

Скажем так, до вступления приговора в законную силу  нахожусь под подпиской о невыезде. Через десять дней вступает в силу приговор, и мне назначено на три месяца с какими-то днями или без каких-то дней ограничение свободы. То есть я не имею права покидать территорию города Петрозаводска, посещать какие-то массовые мероприятия, я так полагаю, митинги, да? И два раза в неделю, нет, раз в две недели я должен ходить в инспекцию и являть им свою бородатую физиономию, чтобы они видели, что я в городе Петрозаводске, а не где-нибудь еще. Вот, наверно, и все.

То есть за решеткой вы больше не окажетесь.

Я надеюсь. Если этого не допустят такие журналисты, так сказать, или кто там они на самом деле, если они не будут вламываться в мою квартиру.

Теперь я хотел вас спросить, собственно, про вашу приемную дочь.

Да.

Вас разлучили тогда, собственно, сколько прошло времени? Больше года. Вы воссоединитесь? Что дальше будет происходить?

Пока не вступил в законную силу приговор, я догадываюсь, что прокуратура, наверно, будет опротестовывать, чтобы защитить честь мундира. Чем протест прокуратуры закончится, мы еще и сами не знаем с адвокатом. Поэтому давайте сначала дождемся вступления приговора в законную силу. Пусть меня реабилитируют по этой статье.

«Если бы он получил 9 лет, то оттуда бы не вышел»: Улицкая и Познер о приговоре Юрию Дмитриеву

Я понимаю, да.

А потом мы с адвокатом, да, будем очень аккуратно заниматься всем остальным.

Это очень правильный подход, конечно. Давайте именно так и будем поступать.

Какую-то преждевременную надежду я пока дать не могу, не хочу. Не хочу травмировать еще раз.

Понимаю.

Кого, вы сами понимаете.

Понимаю. От себя заметим, что мы, конечно, очень надеемся и рассчитываем, что, собственно, справедливость будет восстановлена окончательно и приемная дочь Юрия Дмитриева Наталья вернется просто в дом.

Теперь я вас спрошу все-таки, это то, о чем мы думали все это время, пока вас преследовали в уголовном порядке, а именно: а что собственно случилось и за что? Всем было понятно, что это дутое дело, с самого начала, в этом смысле сомневающихся было крайне мало, хотя статья такая громкая, да, неприятно звучит. Но никто не сомневался в вашей невиновности.

Но за что? Одни говорили, что у вас плохой характер и вы могли с кем-то поссориться из местных силовиков, другие ― что слишком стала чувствительной политически вот эта история с мемориалом в Сандармохе и с людьми, которые туда приезжают, а вы занимались организацией. Вы знаете, что произошло?

Да нет, я в таком же неведении, как и вы, и так же рассматриваю все версии, которые вы только что озвучили. Пока ясности никакой нет. Я не знаю, честно говорю, не знаю. Судя по последним вот этим шевелениям людей, очень недовольных тем, что меня, так сказать, прекращают преследовать, очевидно, какой-то заказчик есть. Какой, я не знаю. Перед кем, так сказать, провинился, тоже не знаю. В чем моя вина, не знаю. Кому-то что-то придумалось, не знаю.

И в России иногда бывает все хорошо! Дмитрий Быков об оправдании Юрия Дмитриева

И судя по тому, что провокаторы снова сидят у вас под дверьми, эти кто-то по-прежнему, собственно, вами заняты. Да, от вас, возможно, не отстанут так быстро.

Ну да. Вот мне бы как-то сейчас не хотелось ввязываться в какую-то полномасштабную войну или даже драку, потому что, сами понимаете, дома сидеть удобнее, продолжать работать над книгами, чем вот эти три несчастных месяца снова сидеть…

А что вы будете делать эти три месяца?

Я буду дописывать книгу о спецпоселенцах.

А что это за книга?

Ой, это печальная история. Когда в середине тридцатых годов к нам в Карелию стали посылать раскулаченных крестьян с разных регионов бывшего Советского Союза. Вот их сюда привозили в телячьих вагонах, селили сначала в бараках, оставшихся от заключенных, от строителей Беломорско-Балтийского канала, потом они сами строили свои лесные поселки, тут жили, тут умирали.

Наш закон признает их потерпевшими, пострадавшими от политических репрессий, жертвами политических репрессий. И по всему списку этих людей, по всему корпусу этих людей мы должны делать книгу памяти, чем я, собственно говоря, и занимаюсь. Фамилий там будет много, что-то около 126 тысяч.

Книга почти была готова, мне оставалось буквально две-три недели, чтобы ее завершить, но вот так случилось, что я вынужденно прекратил работу над этой книгой. Материалы все были в компьютере, компьютер пока в суде. Вот сейчас после этого суда мне компьютер вернут. Посмотрю, что сохранилось, восстановлю, так сказать, хронологию. Потребуется какое-то время для того, чтобы вспомнить, какие материалы в каких местах есть. И буду доделывать, куда я денусь!

А какие у вас планы потом? Я имею в виду рабочие.

А вот это тоже рабочие планы.

Да-да, я понимаю, но после этого, после этих трех месяцев, когда, мы надеемся, на самом деле будет поставлена уже окончательная школа.

Летом у меня, как всегда, полевой сезон. В этом году планирую недели две-три провести в районе Беломорско-Балтийского канала, там в разных местах. И, наверно, месяц или полтора на Соловках. Там надо доделать, вернее, исследовать и облагородить, окультурить или как угодно можно назвать это место, ранее не известное кладбище, которое я нашел в 2016 году. Оно небольшое, могилок двадцать, наверно, всего. Но об этих людях никто ничего не знает, никто не помнит. Вот, будем разбираться.

Расстрельный полигон Сандармох: с чего началось «дело Хоттабыча» и кому помешал историк Юрий Дмитриев

Я еще раз хочу пожелать вам удачи. Мне кажется, что на самом деле, как сказать, нет худа без добра не только в том смысле, что вы вышли на свободу, это все-таки очень важно, но и в том, что на самом деле с тех пор, как это все произошло, все узнали про Сандармох.

Все узнали про то, чем вы занимались столько лет, чему вы посвятили свою жизнь. Написаны сотни статей по всему миру об этом, все теперь знают про этот соловецкий этап, про большой террор и так далее. То есть на самом деле ваше дело в некотором смысле приобрело за это время. Как вы думаете?

Нет, то, что люди начали узнавать о терроре, о большом терроре, о Сандармохе, это все замечательно. Но поверьте, ребята, я всю жизнь избегал какой-то популярности по той простой причине, что тогда некогда будет работать. Вот сейчас два дня, так сказать, после этого суда. Если вы думаете, что у меня было хоть два часа какого-то относительно свободного от разных интервью времени, ― нет.

Я понимаю.

Да, я понимаю, что это ваша работа, я отношусь с уважением к людям, которые занимаются трудом, поэтому я беседую и постараюсь уделить время каждому. Ведь как-то надо помогать друг другу. Но, к сожалению, то, что случилось сегодня, это случилось. Ну, что делать. Тоже думал, нормальные люди.

Да-да, понятно, что такие вещи происходят и будут происходить, это, конечно, очевидно, уголовное преступление. То есть не может быть у представителей журналистов того, о чем вы говорили, это совершенно неприемлемо. И совершенно справедливо, что вы вызвали уже милицию. Будем надеяться, что, по крайней мере, будет какой-то законный ход дан этому делу.

Я все-таки от себя еще раз вас поздравлю все равно со свободой, пусть пока не окончательной, но будем надеяться, что и все остальные проблемы будут решены.

Фото: Давид Френкель / Коммерсантъ