Маша Гессен об Анджелине Джоли: когда женщине говорят о вероятности рака груди 87%, она не верит, что ей повезет

Там она подробно рассказывает о том, как проходил курс лечения. По словам актрисы, врачи диагностировали у нее 87 процентную вероятность рака груди и 50 процентную вероятность рака яичников.  Мать Джоли умерла от рака в 56 лет, и это, стало главной причиной, по которой актриса решилась на операцию. На данный момент риск возникновения рака у Джоли снизился с 87 до 5 процентов.

Кремер: Объясни, пожалуйста, зачем делать операцию, если вероятность  заболеть не 100%?

Гессен: Дело в том, что она чрезвычайно велика. Понятно, что 87% - это не точная цифра, но вообще для человека, которому говорят, что у тебя 87-процентный шанс заболеть раком, это звучит очень похоже на 100%. Трудно поверить, что ты попадёшь в эти 13%. Но я бы даже не сказала, что это главное. Главное – две вещи. Во-первых, эти генетические, наследственные раки груди, которые  появляются обычно до климакса у женщины, бывают чрезвычайно агрессивными. Они очень быстрорастущие, к тому моменту, когда их находят, очень часто бывает поздно, даже если это происходит всего после несколько  месяцев, как опухоль появилась. Во-вторых, когда женщина знает, что у неё настолько высок риск заболеть раком, она попадает в ситуацию, когда она всё время проверяется – это единственный разумный способ поведения. Каждые три месяца ты проходишь проверку, после этого у  тебя что-нибудь обнаруживают, и ты идёшь на биопсию. Пока ты ждёшь результаты биопсии, которые, скажем, оказываются отрицательными, приходит время опять проверяться. И такая жизнь.

Кремер: Маш, ты жалела о том, что ты решила об этом рассказать всем и написать  книгу? Был ли для тебя это вообще выбор – писать книгу и делать это достоянием общественности или как-то пережить это в кругу семьи, личным образом?

Гессен: Когда я впервые узнала, что я являюсь носителем мутации, это было 10 лет назад, когда у нас вообще об этом довольно мало говорили, мне очень тяжело было с этим справиться. Я почувствовала, что я собираю информацию, а она входит и выходит, я ничего не могу организовать, я ничего не могу для себя решить. Поэтому книга получилась очень органичной, писать – это то, что я умею делать, это то, как я умею прорабатывать информацию. Надо сказать, что это очень помогло, поскольку я стала писать, со мной стали разговаривать не как с пациентом, а как с журналистом. Врачи, оказываются, гораздо больше говорят журналисту, чем пациенту, как правило.

Кремер: Но при этом твоя книга до сих пор не вышла в России. Я так понимаю, что были некоторые отговорки издателей. Почему этого не случилось? Почему российский читатель не готов к этой информации?

Гессен: Я не уверена, что российские читатели не готовы. Российские издатели считают, что российские читатели не готовы. Это немножко разные вещи. Мне кажется, что издатели вообще недооценивают читателей, как правило. Считается, что книга слишком личная, и что вообще российский читатель не привык так откровенно и открыто говорить о здоровье, о болезни, об операциях, о личных переживаниях. Мне кажется, что, в частности, реакция на колонку Толи  показывает, что это совершенно не так.

Таратута: Может быть, дело в российском восприятии чуда? Российские читатели, издатели, российская женщина считает, что чудо случится в пределах этих 13%. Именно пример Джоли и ваш пример  говорит о том, что можно рассчитывать на свои силы. В чём здесь национальный колорит восприятия этой проблемы?

Гессен:  Я думаю, что есть доля правды в том, что вы говорите, потому что то, о чём пишет Джоли, и то, что я переживала, и то, что переживает огромное количество женщин, которые сталкиваются с этой проблемой, это планирование. Я хочу увидеть своих детей взрослыми. Надо сказать, что это первое, что сказала мне врач, когда я пошла с ней разговаривать, моей дочке тогда было 2 года. Она сказала: «Речь идёт о том, чтобы увидеть, как твоя дочь закончит школу. Правильно ведь?». Это требует действительно долгосрочного планирования, к которому русский менталитет не то чтобы склонен.

Кремер: Но при этом в Америке сейчас происходит довольно громкая дискуссия по поводу избыточного, превентивного лечения онкологических заболеваний. Что ты по этому поводу думаешь?

Гессен: Это очень интересный разговор. Разговор идёт о том, что в американской культуре и во многих западноевропейских странах тоже, просто Америка впереди планеты всей, устоялся такой стереотип, что нужно обязательно делать маммограмы, нужно обязательно отлавливать рак груди как можно раньше. А сейчас выясняется, что всё не так просто. Что, во-первых, маммография– это очень точный инструмент, во-вторых, не все раки становятся инвазивными, то есть они не все начинают расти за пределами молоководящих каналов, а уж тем более за пределами груди. И вообще всё гораздо сложнее, чем кажется. Выяснилось, что часто ранний диагноз  означает только ранний диагноз, не часто, а в среднем.

В среднем он не означает, что женщина проживёт дольше. Она может 2 года жить с раком, она может 5 лет жить с раком, она умрёт, предположим, в те же самые 65 лет, когда бы она умерла вне зависимости от того, когда был найден рак. Я немножко упрощаю, но речь идёт об этом. Но речь не о наследственных раках, эти наследственные раки немного в отдельной категории. Это не очень большая часть всех раков груди, где-то около 8%, может, 5%. Наследственные раки – это совершенно отдельная категория, но никто не спорит, что если у женщины есть и мутация, и семейная история, это то, о чём пишет Джоли, у неё не только мутация, у неё ещё и мама, которая очень рано умерла от рака груди. Вот нам известно, что в тех случаях, когда  наследуется мутация, и это мутация в этой конкретной семье уже приводила к раку груди, шансы не заболеть чрезвычайно  малы.