«Дурочек нужно пожалеть». Писатель о Pussy Riot

Сначала появляются коллективные письма тех, кто выступает за освобождение Pussy Riot, затем коллективные письма тех, кто требует для них уголовного наказания.

Сегодня группа писателей и публицистов открыла сбор подписей в поддержку уголовного преследования участниц Pussy Riot. Как сказано в обращении «Мы уверены в том, что находящиеся под следствием экстремистки, совершившие сознательное надругательство над православной верой, православной святыней и чувствами православных верующих, обязаны понести соответствующее деянию уголовное наказание». Под письмом поставил подпись Валентин Распутин, а также менее известные широкому кругу читателей авторы, такие как Нина Бойко и Николай Коняев. С нами в студии один из подписантов – писатель Владимир Крупин.

Макеева: Вот мы с вами обсуждали, сколько у нас времени будет на разговор перед началом программы и вы произнесли такую фразу: «За 10 минут можно на 10 лет наговорить», как когда-то говорили.

Крупин: Это раньше мы так шутили. Но вы немножко неточно сказали: какие писатели (хоть те, хоть эти, хоть русские, хоть русскоязычные), разве мы можем определять наказание этим плясуньям? Это дело суда разобраться. Другое дело, что нельзя оставлять без внимания, нельзя прощать тот факт надругательства над святыней. Какое же это этическое нарушение распорядка дня? Это очень, мягко говоря, какая-то знаете, такая лукавая формулировка.

Казнин: А что это тогда? Против чего или за что вы подписали письмо?

Крупин: Я и на подписи подписывал, за то, что чувства верующих глубоко оскорблены. Мы также говорили, это давно надоело повторять, что вот если бы они пришли в синагогу, их бы разорвали в куски, в мечеть пришли, их бы тоже живыми не выпустили. Ну, хорошо, оставим синагогу, мечеть. Давайте дацан бурятский, давайте кирху лютеранскую - где угодно они бы выглядели как совершенно преступницы.

Казнин: То есть вы за уголовное наказание?

Крупин: Нет, упаси Бог. Я за то, чтобы вообще эти девчонки образумились. Я бы вообще их просто пожалел. Я старый человек, неужели мне жаждать каких-то наказаний, если будут сидеть молодые дурочки? Они всего-навсего куклы, куклы в руках сатаны, который за нитки дергал. Чего им было трястись, если они были против Путина? Он мне тоже не икона, этот Путин, понимаете. Так они могли найти другую площадку, другое место, чтобы выразить свое отношение к властям. Почему они выбрали храм, главный храм страны, страны самой целомудренной, страны из века в век православной, исповедующей православные святыни? Как вот это-то им в голову пришло?

Макеева: Владимир Николаевич, но письмо было передано в информационное агентство. Письмо с вашей подписью как письмо писателей в поддержку уголовного преследования участников группы. Кто вам предложил его подписать? Давайте так, как вот это происходило?

Крупин: Это была пресс-конференция адвокатов - Кузнецова, другую фамилию я забыл - недели две назад, может быть, больше десяти, в фонде Славянской письменности и культуры. Там было очень много корреспондентов - и ТВ, и журналов, и газеты, «Комсомолец», «Новости», «Известия». И там тоже были такие возгласы, мол, какие вы жестокие. Какие мы жестокие, когда наоборот, жалко этих дурочек? Слово «уголовное» даже и не мелькало там. Ну, какие мы судьи? Что мы можем требовать? Наказать, разобраться - да. Причем адвокат довольно доказательно говорил, что вот это деяние подпадает под статью уголовную такую-то, вот это деяние подпадает под статью «хулиганство», оскорбление чувств верующих, там много чего наговорили.

Макеева: Вам адвокат Кузнецов предложил подписаться под письмом или кто конкретно? Он вам объяснил, что вы подписываете? Вы сейчас говорите совершенно другие вещи.

Крупин: Ну что вы. Нет. Мне кажется, адвокат даже и не готовил. Кто готовил, тоже не знаю. Но я, когда зачитывали это письмо, я скажу, какие-то, скажем, может быть, резкие выражения и сократил бы как редактор, но основной пафос письма я поддерживаю. Также нельзя, в самом деле. Как это так можно в России вдруг плясать в главном храме? Вот я живу, у меня двери дома открытые, могут ко мне прийти только хорошие люди. Вдруг приходят, пляшут у меня в красном углу около лампад и икон - это нехорошо. А, ну что, вы нетолерантны, вы недемократичны, вы не знаете Хельсинкского соглашения о свободе прав человека. Ну, как это так?!

Макеева: Николай Николаевич, сейчас же разговор о том, сажать ли за это в тюрьму или нет, вот в чем вопрос. А в том, хорошо это или плохо - это другой разговор.

Казнин: Дело в том, что никто этого и не поддерживает, даже из тех, кто подписывает письма в поддержку этой группы. В общем-то, их деяние осудили изначально еще до вот этого самого уголовного преследования. То, что они сейчас сколько времени за решеткой находятся, вот еще ведь о чем идет речь.

Крупин: Я думаю, у них условия самые фруктовые. Они дают интервью, они очень рады этой популярности. Они говорят «мы читаем Солженицына», еще чего-то. Я понимаю позицию святейшего патриарха, который отказался комментировать какие-либо события. Я понимаю позицию Медведева, он на Олимпийских играх тоже очень так уклончиво комментировал. Также я понимаю, что суд не будет принимать во внимание ни эти письма, ни другие, ни третьи, ни десятые письма и правильно сделает, что не будет принимать. И в прениях сторон обнаружится степень вины, степень наказания.

Казнин: А насколько правильно такое внимание привлекать и уделять вот этому происшествию, скажем так?

Крупин: Именно. Я согласен с вами. Помните, вот эти тоже опять же две дурочки, эти очень развратные «Татушки», лесбиянки, как они плясали и как эти НТВшники потом заливались от восторга, мол, наконец-то Россия вышла на первое место в мире. Какой разврат они в себе несли! Ведь тату - это же или дикарь или уголовник, вот что такое татуировка. И эти же девочки забыты уже полностью, и эти тоже будут забыты, их смоет в черную дыру забвения. Но, новые и новые нападки надо будет ожидать на православие, вот в чем дело-то. Ведь это же, как бы сказал Бжезинский, после коммунизма главный враг - православие. Речь идет только об этом. Речь идет, или ты за Христа или против Христа. Другого измерения нет в мире.

Макеева: Владимир Николаевич, а расскажите, пожалуйста, вот я читала вашу биографию перед нашей встречей, чтобы понять с кем предстоит разговаривать и там такие интересные факты: член КПСС с 61-го года, и дальше, будучи парторгом, пострадал, практически уволен, после выхода повести Георгия Владимова «Три минуты молчания». Еще там, дальше, за публикацию повести «Сороковой день» в журнале «Наш современник» был уволен такой-то. Широкое внимание привлек к себе повестью «Живая вода». Вот как вы сначала из парторгов издательства, потом фактически диссидента, а потом пришли к православию?

Крупин: Вот был и Солоухин член партии, Тендряков, Окуджава был в партии, ну и так далее. В этом отношении не вижу ничего особенного. Я вступил в партию вот почему. Я был мальчишкой таким пассионарным, стихи писал и друг отец возвратился. А отец у меня вступил в партию в 42-м году. Это был необычайно смелый поступок. Какая была привилегия в войну? Коммунисты вперед, первыми из окопа. И вот он что-то шепотом маме рассказывал, я напрягся, а он рассказывал про закрытое письмо ЦК КПСС. Ой, меня взволновало: надо же, им читают закрытые письма, которые никто не знает! Потом у меня был рассказ «Закрытое письмо».

Я рвался в партию, я хотел быть в передовых рядах строителей нашего великого отечества. В этом ничего особенного. Стихи писал. «Я всем скажу не между прочим // До гроба в память врезав даты // Я кандидатом стал в рабочих // А в партию вступил солдатом». Понимаете, вот это ощущение битвы за Отечество, это не диссидентство, это не кухонное шептание - это прямая позиция.

Я был парторгом издательства, я был знаком с Копелем, со многими диссидентами. В один день с Солоухиным мы вышли из партии. Мы тогда Зюганову сказали: «Давай, сменим название партии». Он говорит: «Нет. Это нельзя». Я говорю: «Ну, давайте тогда принесем публично покаяние в издевательстве над православной церковью, разрушении храмов, расстреле священников». «Ну, это не мы же делали», - говорит. Тогда мы вышли с Солоухиным и подали заявление.

Казнин: Вы к православию, когда пришли?

Крупин: Ой, очень давно.

Казнин: То есть параллельно эти процессы шли?

Крупин: Да. И мне, кстати говоря, когда я стал ездить за границу, стал секретарем правления Союза писателей, мне очень нравилось, что в Польше членам партии разрешалось и свадьбы, и отпевания, и все. И я даже членам парткома говорил, мол, давайте так, был членом редколлегии «Нового мира» тогда…

Казнин: Вы подрывную деятельность вели изнутри.

Крупин: Да. Это, кстати, для «Голоса Америки» очень интересно было. Дело в том, что я коммунист, парторг и вдруг такой диссидент. Поэтому, я думаю, одно другому не мешало. Я оставался гражданином Отечества что с партбилетом, что без. Но я без сожалений вышел из партии. Но, вместе с тем, я без стыда вспоминаю эту деятельность. Ну, что мы, в дружине дежурили, да на воскресники ходили.

Макеева: Как вам эта ситуация сейчас сложившаяся, которая в общем, отчасти повторяет ситуацию советских времен, когда возникали письма коллективные в поддержку или против? В принципе, вот это разделение общества, которое возникает, вот эти вот письма, что-то в этом есть от прошлого?

Крупин: Есть, да. Оно всегда было, но там все-таки были вещи посерьезнее. Там Синявский и Даниэль, это процессы были покрупней по уровню личности. А здесь - это все эти куклы на ниточках.

Макеева: Однако эти куклы на ниточках сидят в тюрьме. Что думаете, несколько месяцев в СИЗО это недостаточное наказание?

Крупин: Вы знаете, думаю, что то, что вы сказали, что это «этическое нарушение» - это им адвокаты умненькие подсказали. Я плохой пророк, как и все мы, но я уверен, что какое бы ни было решение суда, в любом случае, все будут голосить, суд в Страсбурге, европейская общественность, криков еще будет немного. Делается любая мутная волна, чтобы накатить на православную церковь. Вот смотрите, святейший патриарх в Киеве, опять какие выходки такие. И это, ну, что ж, стадо Христа было до конца гонимым, в этом отношении не надо ужасаться.

Казнин: А вы подписывали какие-либо письма до этого когда-нибудь в жизни? В 70-е, в 80-е, в 60-е?

Крупин: Да-да. Еще бы! Мы тогда боролись, например, против поворота северных рек на юг, много писем писали в ЦК. Мы писали в защиту Байкала, против целлюлозного комбината, потом в защиту нечерноземной зоны. Много подписывали. Например, у нас вдруг неожиданно для нас самым подлым образом сменили милицию на полицию. Милиция присягала народу, полиция правительству - это же небо и земля. Конечно, как не подписать такое письмо?

Казнин: А в советские времена подписывали?

Крупин: Конечно. Всю жизнь боролся.

Казнин: Вот в советские времена за что, или против чего вы боролись?

Крупин: Я же только что сказал.

Казнин: Это все еще в советские годы?

Крупин: Конечно.

Макеева: Отдельная история, сколько лет общественность борется с Байкальским ЦБК. Тоже такая интересная тема.

Крупин: Это был конец 70-х, начало 80-х. А вот Храм Христа Спасителя, когда мы воздвигали, сколько было написано. Я входил в первый совет по возрождению Храма Христа Спасителя. Солоухин, Свиридов, Шафаревич, Распутин тогда.

Казнин: А политические письма подписывали в советское время?

Крупин: Нет. Я всегда избегал этого.

Казнин: Предлагали вам?