Ксения Соколова: я знаю, какие материалы могут подвести акционеров, и я не пойду по этому пути

Мы только что, будучи в давних и теплых отношениях с Ксенией, обсуждали, что, наконец, она оказалась на стороне «потерпевших». Ксения известна как блестящий журналист и интервьюер.

Незаслуженно.

Всякий раз в последнее время, когда у нее берут интервью, она произносит фразу, что это незаслуженно. Нам, читателям, виднее.

Ксения, у вас две ипостаси, мне известные в эту минуту. С одной стороны, вы стали главным редактором русского Esquire.

С одной стороны.

А с другой стороны, вы стали кандидатом в депутаты Государственной Думы от Партии Роста, если я верно понимаю. Кем вы собираетесь работать в будущем? Вот так я сформулирую свой первый вопрос.

У меня даже получаются три ипостаси, потому что я дважды кандидат в депутаты. Помимо того, что я номер пять в федеральной десятке, я еще одномандатный кандидат от ЦАО города Москва. Поэтому мои профессиональные перспективы, с одной стороны, весьма туманные, с другой стороны, невероятно насыщенные.

Если меня выберут депутатом Государственной Думы, то существует закон, по которому я не могу занимать в такой ситуации зарплатную должность. Видимо, тогда я стану не только первой женщиной на посту главного редактора Esquire, но и первым главным редактором, который работает на общественных началах. Видите, сколько всего на меня свалилось! Я сама еще не очень понимаю.

Мы действительно можем шутить, что вы станете первым не зарплатным редактором, но все-таки есть планы на будущее. Вы вступаете в две компании. Первая ― журнал, вторая ― Государственная Дума. Думаю, что вы к каждой из них должны относиться серьезно (или как минимум к той, которую вы для себя гипотетически выбрали в качестве основной). Что вы выбрали?

Я к обеим отношусь серьезно и действительно прогнозирую два варианта. Либо я буду главным редактором журнала Esquire, либо я одновременно буду главным редактором и депутатом.

И такой вариант вы тоже рассматриваете.

По крайней мере, он возможен теоретически.

Вы оказываетесь в ситуации кандидата в депутаты Государственной Думы, одновременно начиная работать в журнале. Представляете ли вы себе ситуацию, в которой вам придется писать о героях этой избирательной кампании, о членах вашей партии, брать у кого-то интервью? Это зона, которую вы рассмотрели для себя в будущем, или она вас не интересует?

На самом деле это достаточно узкая зона. Я решила для себя, что, если какая-то ситуация возникнет, я буду решать конкретный случай, и все. Если господин Титов даст мне невероятный информационный повод, то, конечно, я должна буду о нем написать.

Станете ли вы брать интервью у господина Титова в журнал Esquire?

Конечно, это будет не совсем этично, но я думаю, что если такое интервью возьмет корреспондент, то мы никаких устоев большой журналистики не нарушим.

Собственно, почему я спрашиваю. У меня нет точного ответа на этот вопрос и не было тогда, поэтому я спрошу прямо. Это не первое ваше участие в политике. Все-таки была кампания Прохорова. Вы были в команде как минимум в ситуации, когда он избирался в президенты. Если я верно помню, было большое ваше интервью с Прохоровым в журнале Snob.

Я тогда еще не работала в этом журнале. И, по-моему, это был не период президентской кампании, а до нее.

Я хотела уточнить, как решался этот вопрос. Я себя спрашивала, с одной стороны, хочу ли я лишиться интервью Прохорова от Ксении Соколовой. С другой стороны, существует понятие конфликта интересов медиаактива Прохорова, в котором что-то публикуется.

Вероятно, это было на грани с точки зрения этики, если не за гранью. Я готова это признать. Но у меня возникла возможность взять интервью у Прохорова, достаточно закрытого человека. Вы знаете, что до его кампании он вообще особенно ни с кем не разговаривал. Максимально откровенное интервью, на которое он был способен, учитывая, что мы уже были знакомы, я могла задать какие-то вопросы, которые не могла бы задать в какой-то другой ситуации (и я их задала).

У меня было журналистское искушение сделать это интервью. С другой стороны, парадокс заключался в том, что это интервью заказал мне журнал Snob. Но до этого был исторический прецедент, по-моему, Маша Гессен брала у него интервью для журнала Snob.

В общем, этот этический вопрос однажды уже был решен.

Тем более что он акционер этой компании.

То есть святее Маши Гессен сложно быть в этом вопросе?

Я советовалась даже с американскими журналистами. Я уже не помню ни фигурантов, ни большого издательского дома, но мы вспомнили, что у кого-то брали интервью его издания. Поэтому мы проложились авторитетами и взяли такое интервью.

Скажу честно, вопрос этики меня не очень волновал в данном случае. Мне хотелось, может быть, самоуправно, взять это интервью. И я его взяла.

Вы продолжаете общаться с Прохоровым, следите за ним в динамике?

Я за ним не слежу, надеюсь, как и он за мной, но мы с ним остались друзьями.

Вам этот вопрос задавала Наталья Синдеева, насколько я понимаю, в этой же студии, но немножко в другой ее части. Я его повторю. После известных событий, которые происходили вокруг него, после новостей на медиарынке, которые были связаны с его именем и с другими его активами…

Что вы сейчас имеете в виду?

Я говорю об увольнении руководства в холдинге РБК. Я прямо задам вопрос.

Я могу прямо ответить.

Я просто уточнила его по отношению к Наташиному. После этих событий, на которые живо реагировали в социальных сетях и не только члены его команды, люди, которые на него работали, не хотелось ли вам повторить подвиг и задать ему новые вопросы, взять у него интервью вновь?

Мне действительно этого не хотелось. Я эту ситуацию вижу абсолютно кристально. Прохоров здесь не при чем. Я неплохо знаю Михаила Дмитриевича. Пока он мог, он защищал всю команду. Пока не пошли люди с обысками, он не реагировал на звонки. Он сделал для этого все. Я говорю это не потому, что он мне даст денег, просто я знаю его и ситуацию.

Он сделал все, что мог. Но поймите, насколько он обременен всем, чем можно: деньгами, обязательствами. Действительно, ему бы не понравилось то, что я скажу, но он не волен поступать определенным образом. У него нет таких возможностей. Я считаю, что то, что произошло с РБК, вообще-то грандиозный провал его менеджеров, нанятых, чтобы заниматься его медиаактивами. Менеджеры должны были оценить ситуацию.

Журналисты действовали идеально, в соответствии со своей этикой. Но в России такой холдинг на сегодняшний день ― это токсичный актив, который может разорить и привести к разнообразным, очень неприятным последствиям своего владельца. Все это понимают, кроме прекраснодушных менеджеров, которые продолжали жить так, как будто мы находимся в США, на Уолл-Стрит, у нас полная свобода слова. А это не так.

Подождите. Значит, люди, которые ему не подсказали, жили в прекраснодушном мире, а сам Михаил Дмитриевич не видит, что у него тут происходит?

Вы понимаете, что если вы являетесь владельцем большого количества активов, то вы занимаетесь тем, что делегируете какие-то полномочия менеджерам. Я его тут не выгораживаю, возможно, он тоже жил в прекраснодушном мире. Но учитывая то, что есть люди, которые должны вести этот корабль ― кстати, я вспомнила, что приводила Наташе Синдеевой этот образ ― так, чтобы он не развалился в щепки, они для этого наняты. Они сделали так, что он разлетелся.

Подвели, в общем, Михаила Дмитриевича.

Барина подвели, царю не доложили.

Я эту фразу ждала. В моем айпаде даже написано, что я хотела сказать вот эту свою мысль. Когда все произошло с Прохоровым, с его менеджерами, которых вы ругаете…

Я не ругаю, я констатирую факт.

С гендиректором этого холдинга, с журналистами. Я поняла, что я должна злиться на всех участников игры, потому что был крутой холдинг, у него сняли верхушку, людям не дают заниматься работой. А я поймала себя на том, что я на них не очень злюсь, что мне тоже кажется, что они люди не вольные, что они все в одной лодке, ничего никто не может сделать.

Но пока я вас слушала, я подумала, что когда мы уж так совсем выгораживает, то выглядит это…

Я абсолютно никого не выгораживаю. Это недопонимание.

Кажется ли вам, что бизнесмен в России ― существо настолько бессловесное и подневольное, что никаких других вещей и поступков от него ждать нельзя, кроме того, что мы с вами сформулировали?

Мне это, конечно же, кажется, и кажется крайне неправильным. С другой стороны, я, например, помню, что, когда я десять лет назад работала в журнале GQ, я брала интервью у разных бизнесменов. Я тогда была очень идеалистическим и наивным журналистом, говорю по-честному. Люди, которые делали, например, успешную русскую компанию по производству мебели и дверей из ценных пород африканского дерева, поразили меня. Мне сказали: «Мы будем здесь делать мебель для кого угодно. Что будет Путин, что Ходорковский, нам совершенно все равно. Мы делаем мебель».

Они делают мебель, они качают нефть и газ, они делают все остальное. Не прошли и десяти лет, как мы видим, к чему это все привело. Их теперь сажают одного за другим, чтобы просто отобрать бизнес. Вот вам прекрасный результат. Я тогда понимала, что это все какая-то гнилая позиция и она плохо кончится. Доказать им это совершенно невозможно. Конечно, бизнес любит тишину, денежку, бесконфликтность с властью, все тихо и хорошо, но к чему это приводит? К тому, что есть сейчас.

Мой вопрос заключался скорее в том, стоит ли бизнесу хоть иногда подавать голос? Или мы выдали им право быть такими же слабыми, как и остальные люди без денег?

Если мы хотим что-то изменить, если бизнес хочет что-то изменить, конечно, он должен подавать голос. Сейчас мы видим целую Партию Роста, которая пытается подавать голос. В таком объеме впервые за много лет я это вижу. Опять же, это не потому, что я очень хочу похвалить Бориса Титова, но действительно впервые. Он на меня произвел впечатление тем, что он очень искренне говорил об этом, не на пустом месте. У него есть многолетний опыт попыток примирения и отстаивания интересов бизнеса перед государством, перед властью.

О какой мощности голоса вы сейчас говорите? Если Титов ― пример голоса, громкость сейчас включена на какой рычажок?

Мне трудно отобразить эту шкалу.

Вы идете от этой партии в Государственную Думу, вам придется назвать мне громкость по вашей шкале.

Политика ― искусство возможного. Я и так всегда говорю больше, чем это необходимо, есть у меня такое свойство. Но картину я вижу. Конечно, самое отвратительное и ужасное, что сейчас происходит, ― то, что бизнесменов сажают для того, чтобы отобрать у них бизнес. Это повсеместная практика, это известно.

И Титов тихо, неслышным голосом по каждому бизнесмену чуть-чуть высказывается.

Нет, он не высказывается. Во-первых, он сделал амнистию, он продолжает сейчас вытаскивать их по одному. Почти каждый день у него есть какой-то результат, а это каждый день вытащенный из тюрьмы человек. Мы вообще говорим о ситуации крайне одиозной. Это не нормальная ситуация. Но он делает то, что он может делать. Его позиция такая: давайте я буду делать то, что могу делать сейчас, давайте я буду продвигаться не очень большими шагами.

Можем посмеяться над Титовым, но зачем? Он же действительно хочет как лучше.

Это хороший вопрос. Не будем выбирать, смеяться над Титовым или нет. Избиратели посмеются или нет, когда пойдут к урнам. Вопрос, зачем это нужно вам. Титов ни при чем. Вы человек, который на моих глазах всю жизнь делает какие-то успешные вещи. Профессионально вы всегда успешны, ваши интервью читают, цитируют. Вы привыкли к результату.

Это правда.

По-вашему, Партия Роста ― результативный проект?

У меня здесь есть моя личная история, на которую я потрачу ваше время, иначе просто будет непонятно. Дело в том, что я буквально год назад уперлась в какой-то очень кардинальный выбор. Мне нужно выбрать, что дальше делать. Вы совершенно правильно сказали, что я привыкла достигать результата, а больше никаких результатов не видела, никаких возможностей. Либо центральное телевидение, куда я не стремилась и куда меня, прямо скажем, никто не звал, либо какие-то крупные новостные холдинги ― и тоже большие возможности в этом смысле дает государство, потому что есть поддержка институций, которые принадлежат государству. Я имею в виду, например, корреспондентскую сеть ТАСС, с помощью которой ты можешь делать хорошие, интересные журналистские проекты. Можно делать документальное кино, но оно не интересно при нынешнем состоянии телевидения.

Вот я и села. Думаю, что делать. У меня была совершенно другая история, не связанная с журналистикой, совсем-совсем другая. Она была связана с эмиграцией, с отъездом, с полной переменой сферы деятельности. Очень комфортная, но пенсионерская. Это пенсия, о которой все здесь мечтают, поверьте, во всяком случае, многие из тех, кто хочет уехать, но не может. Я это могла легко сделать, безо всяких проблем.

Я стала к этому готовиться. Был ряд вопросов технических, которые мне надо было решить. И у меня не было чувства глубокого удовлетворения по поводу того, что я уезжаю. Я сделала неплохую карьеру, а это все надо было сдать. На хороших условиях, но тем не менее сдать. Я все тянула, тянула. Этим летом я должна была уехать. В мае волшебным образом появился Борис Титов и предложил мне то, чего я совсем не ожидала.

В какой последовательности вам поступили предложения? Титов, потом Esquire или наоборот?

Формально сначала был Титов, я пошла брать у него интервью. Все у нас как-то через интервью, с этого все началось.

Я вас совершенно не осуждаю, очень многое делается в процессе интервью. Люди узнают друг друга, им хочется что-то делать друг с другом.

Да, причем это же такое блиц-знакомство. Оно длится час, но из-за того, что журналисту надо записать какой-то интересный, глубокий разговор, вы копаете, стараетесь максимально узнать о человеке. У нас состоялся такой разговор.

Я так понимаю, вы его очаровали, он вас пригласил в партию, но и он вас очаровал, и вы его пригласили в свою новую политическую жизнь.

В общем, да. Так получилось, что я до сих пор не могу опомниться, это все довольно странно. С другой стороны, у меня есть интуиция, которую я слушаю. Аркадий Новиков это называл «чуйка». Почему-то эта интуиция сказала мне, что для перемены масштаба на сегодняшний день это единственная возможность. Даже если бы я выбрала комфортный пенсионерский вариант, это даже географически схлопывание, потому что речь шла о жизни на острове.

Я готова поверить в то, что вы меняете жизнь. Вы передумали уезжать, остаетесь, переходите в новый формат, статус. Действительно все поменялось, новая работа, новый масштаб, новые задачи, новая политическая жизнь. Я могу представить себе, что вам это пригодится в жизни. Я сама всегда смотрю на это, знаете, как в школе мечтала быть актрисой, так и на политическую жизнь смотрю ― будет она когда-нибудь…

Дождитесь, еще не вечер.

Да, вдруг бы удалось в ней поучаствовать. Могу представить, что вы таким образом себя укрепляете. Вы себя укрепляете или верите в то, что эта партия имеет шансы на что-то?

Вы знаете, я верю, что эта партия имеет шансы. Знаете, почему? То, что происходит сейчас, я называю открытием окна возможностей, в том числе и для этой партии и для людей, которые ее поддерживают. Прежде всего речь идет об экономическом кризисе. Совершенно очевидно, что предыдущая экономическая модель жизни страны-рантье, а соответственно, и предыдущий договор власти с обществом «мы вам спускаем какие-то деньги, а вы тихо сидите» не работают.

Время проходит, уже понятно, что это не кризис, а новая реальность. Тем больше понятно, что нужно искать какую-то новую форму сотрудничества классов в стране, новую форму жизни, новую экономику, а вслед за ней и политику, хотя Партия Роста предпочитает говорить про экономику.

И это мы тоже заметили.

Но в этом они профессионалы, этого у них не отнимешь. Это какая-то достаточно внятная экономическая программа, очень подробная. Во всяком случае, будучи журналистом и читая другие экономические программы, я не видела ни одной, которую можно было бы сравнить с этой по ее проработанности.

Я слышала, что вы были очень вдохновлены этой частью.

Хотя я не профессионал, могу судить только со стороны.

Поэтому я совершенно искренне полагаю, что у этой партии есть шансы не остаться и не слыть, как сейчас, «партией спойлеров». Я устала отвечать на эти вопросы. Есть шансы действительно стать какой-то силой, нарастить свое влияние и что-то сделать.

Вы говорите, что устали отвечать на эти вопросы. На старте вы пришли в партию, которая вызывает смешки, вы об этом сами сказали.

Как доктор, я знаю диагноз.

Вы знаете, как ее прозвали в народе. Люди соревнуются в том, чтобы как-то обозвать ее. Над лидером партии посмеиваются, что он сорок шестой раз входит в воду дважды, что меняет название партии, название «Партия Роста» подошло бы больше Михаилу Прохорову. Шуток миллион. Говорят, что непонятно, зачем она нужна и на что она рассчитывает.

Вы отдавали себе отчет, что часть комической программы упадет на вас и как вы с собой договорились?

Конечно, да. Знаете, я с собой договорилась как-то так, что меня вообще ― открою вам страшную тайну ― довольно мало задевает чужое негативное мнение. Если все это слушать, ты никогда ничего не сделаешь. Раньше оно меня задевало очень сильно. Я и пиар никакой не любила, как вы знаете, и не шла ни в какие структуры, где нужно быть лидером или очень публичным человеком. Раньше меня это очень задевало, сейчас это не задевает абсолютно, потому что я сознаю свою собственную цель, доверяю Титову как человеку и вижу, что он плохого не хочет.

Вы считаете, что он человек с добрым сердцем.

Это правда, моя интуиция говорит об этом. Это человек с добрым сердцем, плохого он не хочет, верит в лучшее. Наверняка он недооценивает риски.

А какие вы видите риски?

Я вижу различные риски, просто не хочу нагнетать обстановку, изображать здесь прорицательницу. Вся эта история достаточно рискованна. Вы же сами сказали, что бизнесмены могут подавать только умеренный голос на нашей шкале. Но если вы идете в политику, будучи бизнесменом, особенно если на первых порах у вас получается или вы зашли куда-то высоко, то у вас появляется искушение высказаться погромче, что-то переставить. Здесь у власти, конечно же, есть масса механизмов, как поставить вас на место.

Как выключить звук.

Да.

Если люди из вашей партии войдут в азарт, им рот закроют?

Я не говорила про людей из моей партии, я говорила, что такая опасность существует.

Я об этом и хотела спросить, чтобы закрыть эту тему. Мы помним, как развивались правые партии в России. Надо сказать, что лидер партии Борис Титов больше не говорит, что это правая партия, что тоже для меня определенный знак.

Мы помним, как закрывались партии в разные этапы. Анатолий Чубайс однажды заступился за Ходорковского. Партию выключили из федерального эфира, из программы «Что? Где? Когда?» и «Пока все дома», до такой степени. Потом мы помним итерацию партии Прохорова. Он всего лишь вступился за Евгения Ройзмана, по-моему, даже согласованного прежде с Кремлем кандидата, которого в какой-то момент решили исключить. Мы помним эту пресс-конферецию, этот бунт, его лишили партии, съезда.

Но все-таки это были какие-то достойные поступки. И в том случае ― за Ходорковского человек вступился, и в этом ― такую пресс-конференцию провел. Вы поняли, к чему я клоню?

Я поняла, что мы имеем такую тенденцию: достойный поступок ― разгром, достойный поступок ― и даже уже не показывают в «Что? Где? Когда?».

Что выберет партия, в которую вы вступили: достойный поступок с разгромом или тихий голос и кличку «спойлер»?

Как раз стоит задача совершать достойные поступки и не допустить разгрома. Мы с Титовым внутри себя называем это «третий путь», перешли практически к буддизму. Стратегия делать что-то достойное и полезное, действительно улучшать условия жизни не только бизнесменов, но и интеллигенции, таких людей, как мы, условия в жизни в стране по мере возможности и при этом не допустить разгрома.

На сегодняшний день стоит такая задача. Мы с вами можем разыграть этот сценарий, написать что-нибудь очередное про дочерей Путина. То место, где мы это напишем или произнесем, постигнет разгром. Нам это понятно.

То есть вы знаете, где двойная сплошная. Или мы всего лишь знаем, что «дочери Путина» ― условная двойная сплошная, а больше мы ни про что не знаем?

Буквально вчера я говорила в интервью то же самое. Люди, которые сказали про двойную сплошную, были очень точны в том, что никто не понимает маршруты миграции двойной сплошной. Я думаю, что во власти есть люди, у которых есть болезненные точки, которые маниакально защищают свои интересы. Когда бьют в эту точку, они таким образом реагируют. Основные точки более-менее известны.

И их стоит обходить, чтобы делать другие важные и хорошие дела?

Во всяком случае, я действительно выбираю для себя такую стратегию, потому что путь разгрома мне известен, путь эмиграции передо мной только что лежал, я его не выбрала. Соответственно, если я выбираю какую-то позитивную стратегию, понятно, что мне придется как-то учитывать существующую реальность. Она далека от идеала, но она такая, какая есть.

И бог с ней, с Государственной Думой. Посмотрим, что там будет. Кстати, вы знаете своих конкурентов в Центральном округе?

Знаю.

Я смотрела в интернете и поняла, что знаю только тех, кто идет от оппозиции. Я слышала про Марию Баронову, про Андрея Зубова. А что с «Единой Россией», я ума не приложу, хотя понятно, что они победят.

Депутат Гончар, который ― мне трудно это говорить ― имеет очень большие шансы на победу, потому что занимает этот пост около двадцати лет. Более того, он ведет личный прием. Я уже о нем разузнала, что он делает. В принципе, к нему очень лояльное отношение, он действительно что-то делает для жителей округа. Учитывая, что на его стороне административный ресурс, почтенный возраст и симпатии жителей, у него есть, конечно, огромные шансы.

Я сегодня даже сфотографировала какую-то его листовку, идя мимо. Он зовет людей на собрание, принять участие в обсуждении стратегии развития района.

В общем, вы пока неопытный политик, поскольку пока вы занимаетесь рекламой вашего конкурента, а не себя лично. Может быть, как раз в этом ваша сильная позиция.

Это правда, во всяком случае, она необычная.

Мне, честно говоря, было бы интереснее с вами поговорить про вашу журналистскую историю.

Давайте.

Если в случае с депутатством можно считать, что это спонтанное решение, предложили, вы решили себя попробовать в этом политическом качестве, то про журналистику вы непосредственно на Дожде сказали, что ее нет, она умерла, больше ей нечего заниматься, приводили цитаты из моего бывшего начальника Андрея Васильева, который говорил про Антарктиду и выращивание незабудок.

Объясните, пожалуйста, как произошел этот перелом?

Это опять-таки невероятное искушение, которое мне посылает Господь вслед за Партией Роста. Я действительно абсолютно не могла предположить, что мне предложат пост главного редактора журнала, где женщина никогда не была главным редактором. Это просто какое-то совпадение, звезды так встали, не знаю. Это тоже было искушение, которому я решила поддаться.

Прикольно, потому что вы делаете то, чего никогда не происходило. А с журналистикой все-таки как?

Вы имеете в виду интервью Синдеевой, которое я дала полгода назад?

Да.

Я там особенно не напирала на то, что вся журналистика умерла. Я говорила то, что сказала вам сейчас: я не вижу здесь для себя никаких перспектив. Действительно, Андрей Васильев мне сказал, что журналистика в России ― это как выращивать незабудки в Антарктиде, они там не растут. Не далее как вчера Алексей Венедиктов сказал мне: «То, что вы собираетесь делать, Ксения, это примерно как жарить лед». Перешли от незабудок к более сильным метафорам. Будем жарить лед.

Для меня, конечно, что тут скрывать, такая репортерская журналистика, какие-то интервью, которых надо долго добиваться, мучить кандидата ― это то, что я больше всего люблю делать. Для меня это фан, правда. Мне было горько говорить о незабудках, о том, что журналистика умерла. Я готова признать, что факт о ее смерти слишком преувеличен. Но я была очень раздражена, это был момент обдумывания, уехать мне или остаться. Мне требовались какие-то серьезные аргументы для самой себя.

Я вовсе не тот тип человека, который считает, что если человек один раз что-то сказал, то это раз и наверняка и назавтра он не может проснуться в другом настроении.

Я и говорю, что я скорее имела в виду, что как журналист в России я достигла своего потолка, я не знаю, куда идти. С моей манерой достаточно свободно выражать свое мнение ни в какие большие структуры, которые дают действительно серьезные возможности, меня не позовут. А возможностей структур, в которых я была, мне уже мало.

Даже эта политика стала возможностью изменить масштаб, почему я в это и вошла. Я это имела в виду. Действительно, это интервью я дала, когда была на пути к решению уехать, оставить страну. С одной стороны, я даже с облегчением думала: «Оставайтесь тут сами без меня, делайте то, что хотите», с другой стороны, мне действительно было очень жалко бросать то, что я сделала, среду и язык. А главное, что тот уровень, на котором я уже нахожусь, позволяет достигать каких-то достаточно значительных результатов. Для того, чтобы достигать значительных результатов, сидя на красивом острове, не знаю, надо ли стараться. Там совершенно другой масштаб.

Я желаю вам всяческой удачи. Это очень приятное и необычное сообщение, что вы стали первой женщиной-редактором Esquire. Мне понравилось то, что вы и писать дальше будете, и интервью делать (вы, по крайней мере, так говорили). Меня интересует, что вы собираетесь делать с этим журналом. Мне кажется, в каких-то прежних своих интервью вы обсуждали историю Forbes, говорили о том, что сейчас нельзя делать политический глянец.

Не то что нельзя. Во-первых, это достаточно рискованно, потому что вам придется все время обходить по маршруту двойной сплошной какие-то темы, а это, надо сказать, довольно унизительно. Говорить неправду ― унизительно.

А что вы собираетесь делать?

Я не собираюсь делать политический журнал. Это не означает, что я совершенно не собираюсь писать про политику, но я не собираюсь делать политический журнал. Я собираюсь делать интересный журнал для чтения. Я хочу сделать журнал, который люди будут ждать, находить в нем близкого собеседника, ассоциировать себя с ним и поэтому его читать.

Понятно, что интересы людей шире, чем политика, это понятно. С другой стороны, кажется, что вы вряд ли искали бы собеседника, которого совсем не интересует политика.

Политика, конечно, будет частью издания, но вы же понимаете, что можно по-разному говорить о политике. Я люблю такой подход, который называется «с точки зрения вечности». Мы смотрим на все с этой точки зрения. Это может быть крокодиловое портмоне, Владимир Владимирович Путин, все, что угодно или кто угодно. Мы даем взгляд на это со стороны.

Ваши акционеры ставили перед вами какие-то задачи не поступать таким образом, а поступать другим? Или это ваши соображения о жизни и не жизни?

Никаких специальных задач мне не ставилось, типа «давайте не будем писать об этом или этом». Как вы видите, я сама очень хорошо сознаю, на каком я свете и где я нахожусь. Я не собираюсь подводить акционеров, могу сказать это совершенно точно. Я знаю, чем их можно подвести, прекрасно знаю путь, который может привести к их проблемам. Я не пойду по этому пути, по нему уже многие ходили.

Наверняка вы следите за тем, что происходит на рынке, как закрываются издания, как кого-то выгоняют, как люди меняются изданиями.

Это правда.

Да, происходит буквально так. Вы кого-то осуждаете в этой ситуации? Вот этот переток главных редакторов.

Я вообще никого не осуждаю, потому что хочу сказать, что журналисты в России сейчас находятся в такой тяжелой ситуации со всех точек зрения, что осуждать их за что бы то ни было совершенно нельзя и невозможно. Они не находятся в нормальной ситуации, они принимают все свои решения под давлением набора обстоятельств, ― я сейчас говорю совершенно серьезно, ― под которым в нормальной ситуации человеку такой творческой профессии, не всегда имеющему стальную психику, тяжело.

Верно ли я понимаю, что в этой ситуации для вас не существует понятия штрейкбрехерства?

Нет.

Вы никого не воспринимаете так внутри?

Нет. Я вообще не люблю осуждающую интонацию. Я столкнулась с ней, когда пошла в политику. Я тоже говорила это в интервью, у меня полное ощущение, что даже мои друзья, не говоря уже о достаточно дальнем круге, смотрят на меня так, разговаривают и пишут про меня так, как будто я заболела чем-то не очень хорошим. Они пытаются как-то мягко, чтобы не доносить до меня мой диагноз.

А как вы сами себя сейчас ощущаете, абсолютно здоровой или простуженной?

Я себя ощущаю как человек абсолютно здоровый, скажу вам честно. Если бы я себя не ощущала так, я бы совершенно не ввязывалась. Потому что я как раз ощущаю себя человеком со стальной психикой и выдержкой.

Я должна спросить вас как человека со стальной психикой. Вы, приехав в какой-то российский регион, сказали местным журналистам (если они не наврали в той заметке), что вы всегда хотели и хотите взять интервью у Путина.

Да, это абсолютная правда. Хочу.

Вы не представляете себе, как вы меня удивили. Хочу вам задать встречный вопрос. Что бы вы спросили у Путина?

Я бы очень многое у него спросила. Вы сами интервьюер, мне кажется, понятно, что этот человек очень интересует интервьюера. Не может не интересовать. Хотя я не знаю, может быть, он вас не интересует.

Очень не хочется отвечать на вопрос, который вы сейчас мне задали. Могу объяснить, почему я задаю вам этот вопрос. Мне кажется, что вы интервьюер такого типа, что вам интересно слушать ответы человека.

Совершенно верно.

Кажется ли вам, что искомый персонаж, герой интервью, которого вы хотите, может дать ответы, раскрывающие его?

Понимаете, очень много объективных препятствий к этому, но для меня, конечно, это вызов. Все-таки прийти, пробить все препоны и получить какие-то ответы. Это, конечно, сложнейшая история. Я понимаю, что, если даже я доведу его до той кондиции, что он мне начнет искренне отвечать, эти ответы, скорее всего, не будут напечатаны.

Но тем не менее мне очень хочется это сделать. Мне этот человек до крайней степени любопытен. Это действительно так.

Я была бы очень рада досидеть до этой минуты, долистать журнал, в котором вы это опубликуете. Выдайте мне, пожалуйста, один вопрос, который вы бы ему задали?

 «Владимир Владимирович, чем вы собираетесь заниматься на пенсии?».

Пусть это будет вопрос от несостоявшегося пенсионера будущему.