Иосиф Кобзон: те, кто несет мой портрет и называет меня подлецом, – никто

Таратута: Иосиф Давыдович – крайне галантный гость и перед эфиром он читал стихи. Задавать ему острые вопросы всегда очень сложно, но начну. Вот такая случилась история перед вашим ко мне приходом: есть такой британский певец и музыкант Марк Нопфлер, который отказался приехать в Россию по политическим соображениям. Он сказал о том, что ситуация напряжённая, о том, что здесь душат свободу, и говорил конкретно, что проверки НКО ему кажутся ненужным, что это удушение правозащитной деятельности. И вот он отказался от гастролей,  и вы очень резко отреагировали в эфире «Коммерсантъ FM», я так понимаю, вам позвонили.

Кобзон: Да, мне из «Коммерсанта» позвонили и попросили прокомментировать  этот поступок, я не могу это назвать жестом или волеизъявлением, это поступок, не красящий ни этого музыканта, ни всю нашу братию актёрскую, музыкальную. Вот по какой причине: можно, конечно, обижаться, можно… Во-первых, когда его приглашали , он знал, куда он едет, он подписывал контракт, потому что любой музыкант, любой артист, который приезжает на гастроли, он, прежде всего, оформляет юридически свой приезд. То есть оформляет контракт, оговаривает гонорар, оговаривает условия пребывания – то, что музыканты называют райдером. Когда он соглашался и подписывал контракт, он знал, куда он едет. И в данном случае не его отношение, он, в конце концов, имеет право на своё политическое суждение, но никто ему не давал права оскорблять слушателей, оскорблять публику.

Таратута: Он наверняка в каких-то долгих отношениях со своей публикой, и он по отношению к публике ничего плохого не сказал.

Кобзон: Как не сказал? А то, что он отменил концерты, разве он не оскорбил этим поступком свою публику, свою аудиторию?

Таратута: Политический жест на то и политический, что он ставит себя…

Кобзон: Высказывайся, для этого есть СМИ, есть журналисты, есть пресса, есть телевидение, высказывай.

Таратута: Он сказал, что ему не  нравятся действия руководства страны. Он волен поступать, как хочет.

Кобзон: Не надо было подписывать контракт.

Таратута: Ситуация меняется, какие-то события его изменили. Я хотела бы, чтобы не быть голословной, процитировать ваш ответ, он был довольно откровенным. Вы, во-первых, сказали: «Да пошёл он куда подальше».

Кобзон: Правильно.

Таратута: То есть вы буквально это сказали.

Кобзон: Да.

Таратута: Вы считаете, что это нормально в такой ситуации?

Кобзон: Да, абсолютно, да пошёл он куда подальше, если он оскорбляет публику.

Таратута: То есть вы вступились за его болельщиков, за его фанатов?

Кобзон: Я представил себя, слава Богу, я не его поклонник, но я вступился за публику, которая отдала ему предпочтение и хотела прийти на его выступление, которую он оскорбил этим жестом.

Таратута: Публика получит компенсацию, люди могут сдать билеты.

Кобзон: Мы же не говорим с вами о материальной компенсации, мы говорим об оскорблении публики, которая отдала ему предпочтение. Я считаю, что нужно его игнорировать  и не пускать его больше в страну. Во-первых, его нужно наказать материально, он должен оплатить неустойку за отмену своих выступлений. Да. В конце концов, мы должны быть дисциплинированными людьми. Царство небесное Уитни Хьюстон, я отношусь к ней с большим уважением, я присутствовал на её концерте в Кремлёвском дворце съездов, когда она из Санкт-Петербурга приехала в плохом состоянии, она была простужена, это было зимой, поэтому у неё не звучал голос. Для её божественного тембра, для её божественного голоса это был случай из ряда вон выходящий. И у неё такие замечательные записи, такие фонограммы, в этом зале огромном она могла спокойно совершенно выйти и со своей красивой внешностью, со своими красиво записанными фонограммами петь для нас, и никто бы на это не обратил внимание.

Таратута: Но она не стала.

Кобзон: Но она не стала, потому что у неё это прописано в контракте.

Таратута: Но это немножко разные вещи, это была не политика, это человек так относится к своей профессии.

Кобзон: И у него наверняка всё это прописано в контракте.

Таратута: Вы только что говорили о Уитни Хьюстон, вы говорили «Коммерсанту FM», человеку, который задал вам вопрос…

Кобзон: Вы настаиваете на том, чтобы я объяснил моё выражение «Да пошёл он куда подальше».

Таратута: Нет-нет, у меня сейчас немного другой вопрос. Если бы Элтон Джон, например, такое сказал, то мы бы его поняли – большой артист и вам известный человек.  Но так выходит, что если вам не очень известен артист, судя по всему, так и есть…

Кобзон: Я его знать не знаю и знать не хочу.

Таратута: И если, условно, вы не можете напеть его песню, значит, он не существует. Это не высокомерная позиция?

Кобзон: Нет, почему не существует? Раз у него есть аудитория, он уже существует.

Таратута: Вы сказали: «Кто он такой?».

Кобзон: Кто такой? Я его не знаю, а после его поступка и знать не хочу.

Таратута: А если бы какой-нибудь западный певец, да он же произнёс подобную фразу по отношению к вам, вы восприняли бы её, как хамство?

Кобзон: Ну и нормально, он Кобзона не знает и знать не хочет, ничего, нормально.

Таратута: Пошёл бы он туда-то?

Кобзон: Да, туда-то – это куда вы хотите, я сказал – куда подальше.

Таратута: Да-да, куда подальше. Мне просто удивила такая резкость и такая эмоциональность, как будто это вопрос жизненной важности.

Кобзон: Для меня сцена – это храм, и для меня публика, сидящая в зале – это святые люди. И если я её оскорбляю или мои коллеги её оскорбляют, я естественно возмущён и я не достоин уважения публики, если я к ней отношусь без всякого уважения. В данном случае он проявил неуважение к публике. Я его действительно не знаю, может, он действительно хороший музыкант, но я его не знаю, а после его поступка и знать не хочу, и не скрываю это. Почему вас это возмущает, я не понимаю.

Таратута: Нет-нет, я всего лишь задаю вопросы.

Кобзон: Вы говорите, а если кто-нибудь подобное сказал бы о Кобзоне, я бы сказал: «Нормально, он не знает Кобзона и знать не хочет, нормально». Я так считаю, это моё мнение.

Таратута: Этот музыкант выступил с неким политическим протестом, он его не скрывает, вы вступаетесь за публику…

Кобзон: Девчонки пришли на амвон и тоже выступили с политическим, им кажется, протестом, оскорбив прихожан, оскорбив религию. Вы можете сказать, что это политическое право. Нет такого права.

Таратута: Некоторые так считают, таких людей много.

Кобзон: Я бы, например, запретил ему въезд в Россию после этого поступка и гнал бы его, так сказать.

Таратута: Вы знаете, он к нам и не стремится. Чего гнать человека, который наоборот не хочет к нам приезжать?

Кобзон: А зачем же он хотел к нам приехать?

Таратута: Его здесь ждали, но он посчитал нужным теперь поступить иначе.

Кобзон: Зачем согласился с самого начала?

Таратута: Иосиф Давыдович, вы сказали, что вы в знак протеста никогда ничего не отменяли. А вы когда-нибудь протестовали против чего-нибудь всерьёз, душой? Что в вас вызывало протест в последнее время?

Кобзон: Я протестовал всерьёз, более того, мне наш мэр ушедший, так сказать, Лужков, он мне сказал: «Ну что ж, я был на концерте и слушал твою расстрелянную песню».

Таратута: Это о чём он?

Кобзон: Я пел такую песню, и называется она «Пьяный кучер», музыка Матеты, а стихи Дербенёва, покойного Леонида Дербенёва. Он долго мне говорил: «Побоишься ты или не побоишься», нет, я не побоялся и спел.

Таратута: А что в ней было такого крамольного?

Кобзон: «По дороге осенней наша тройка летит, подминая бурьян, ну зачем, ну зачем в эту бричку мы сели, мы же видели ясно, что кучер был пьян. То ли вороны над нами, то ли тучи, на душе темно, а ночь еще темней. А над кручей, а над кручей, а над кручей пьяный кучер гонит взмыленных коней». Это было в  1996 году. А ещё в 1973 году я спел песню Фельцмана, это тоже в порядке протестной, стихи Роберта Рождественского, которая называлась «Это было». «Старенькие ходики. Молодые ноченьки. Полстраны – угодники. Полстраны – доносчики. Лаковые туфельки. Бабушкины пряники. Полстраны – преступники. Полстраны – охранники. Лейтенант в окно глядит. Пьет – не остановится. Полстраны уже сидит. Полстраны готовится».

Таратута: Что тут скажешь? Это для советского времени довольно смелый поступок.

Кобзон: Это 1973 год.

Таратута: Это 1973 год – антисоветская песня, вторая – 1996 год, антиельцинская. А сейчас вы бы спели что-нибудь подобное?

Кобзон: Нет.

Таратута: Почему?

Кобзон: Я бы и не пошёл сейчас ни на Болотную площадь, ни на проспект Сахарова. Не пошёл бы, потому что это не протест. Это, вы знаете, есть у Мусоргского в опере такая сцена, когда мужики поют: «Митюх, а Митюх, чево орём?», отвечает второй: «Вона! Почём я знаю!». Они не знают, почём они орут, они не помогают, они на выборы не ходят. Не ходят.

Таратута: Иосиф Давыдович?

Кобзон: Да не ходят.

Таратута: Масса людей, которая была на Болотной площади, честно пошла на думские выборы и считает себя обманутой.

Кобзон: И считает себя обманутой?

Таратута: Да, их голос был засчитан не так, как они голосовали.

Кобзон: Это мы с вами говорим о разных вещах. Я когда встречаюсь с молодёжью  я всегда им говорю, вы знаете, у меня была большая встреча в Санкт-Петербурге, и один молодой человек, когда я им говорю: «Вы знаете, в чём наша беда? Наша беда в том, что мы не любим Россию, мы не помогаем России, а называем «матушкой Россией». Да, не здорова матушка, больна матушка, так надо помогать матушке, надо лечить матушку», а один говорит: «Надо лечить матушку», а один встал юноша и сказал: «Да пускай она сначала нас полюбит». Я задал ему вопрос: «А за что вас любить, что вы сделали для матушки России, чтобы вас любить? Она вам дала образование, вскормила вас. А что вы ей дали?».

Таратута: А для вас матушка Россия и власть матушки России – это разные вещи?

Кобзон: Это Родина. Я никогда не уезжал из России и даже в самые трудные времена не думал об этом.

Таратута: Да-да, послушайте мой вопрос: вы сказали про матушку Россию, любить Родину – это человеческое чувство…

Кобзон: Да, для меня была и остаётся Родина – Советский союз, а ныне мы, живущие в России, я сам с Украины.

Таратута: Для вас всё равно – Родина и власть страны, в которой вы живёте?

Кобзон: Нет, это разные совершенно. Родина у меня Украина, и у меня никогда другой Родины не было, а воспитала меня Россия. Я – почётный гражданин Москвы, я – почётный гражданин многих городов. Признание власти для меня – я не буду кокетничать и говорить, что мне это было неприятно. И награды власти мне приятны, и признание мне приятно, но Родина для меня конкретный смысл – это Россия и Украина, где я родился. Я никогда не отказывался от этого. Но выходить бороться с Родиной… Вы говорите: есть разница ли разница между властью и Родиной. Есть разница, потому что Родина у человека одна, как говорил мой незабвенный друг Роберт Рождественский – одна, одна у человека мама и Родина одна.

Таратута: Иосиф Давыдович, вы были, я сейчас не буду углубляться в каждый из этих законов, но всё же, вы были в списке большой группы людей, которая инициировала закон об НКО. Потом вы были одним из инициаторов антимагнитского закона, опять же в гигантской группе депутатов.

Кобзон: Я не был инициатором этих законов.

Таратута: Нет-нет, инициатор – это группа депутатов, которая выносила закон.

Кобзон: Нет, вы не путайте инициативные группы и группу, которая проголосовала «за» этот закон. Я не был в инициативной группе, которая инициировала закон Магнитского, также в группе, которая инициировала закон мальчика…

Таратута: В Думе это называется «закон Димы Яковлева».

Кобзон: Димы Яковлева, да. Меня возмущало то, что демонстрация на Болотной площади, на которую выходили люди с портретами под названием «Подлецы». У этого подлеца (показывает на себя) два детских  дома в Туле и в Ясной Поляне, а у этих людей, которые носили эти портреты, ничего за спиной нет, это несостоявшиеся люди. Поэтому меня это оскорбляло, с одной стороны, а с другой стороны, я думал: ну кто они такие, почему я должен на них обижаться?

Таратута: Что тут говорить? Человек и группа людей, которые могут по каким-то политическим соображениям запретить выезд больных детей к семьям, которые их уже ждут, а именно это происходило в тот момент, могут вызвать праведный гнев у аудитории.

Кобзон: Юль, я могу сказать только одно: я категорически против того, чтобы мы запрещали усыновлять детей, но когда встал вопрос о том, чтобы показать во всяком случае пример, что нужно усыновлять наших детей здесь, в России, первый пример показал Рамзан Кадыров, который издал запрещающий закон чеченских детей давать на усыновление. Я считаю, что он показал достойный пример многим другим людям, многим другим нашим регионам, республикам. Я представляю Забайкальский край, в Бурятии не было детских домов, у нас дети, которые волей случая оказывались без  родителей, разбирались в семьях родственников, их никто не выдавал за границу на усыновление.

Таратута: Понятно, что уезжают дети не от радости, а от горя.

Кобзон: Поэтому мне никто не запрещал 30 лет тому назад, когда ещё не было никаких законов по поводу Димы и не было никаких законов, о которых вы со мной пытаетесь заговорить, Магнитского и так далее, 30 лет тому назад я начал шефствовать над этими детскими домами. Это не подарочки к празднику, это настоящая забота о детях, это мебель, и ремонт, и всё, что угодно.

Таратута: Благотворительность – это всегда прекрасно, и никто совершенно не отнимает… Можно одной рукой заниматься благотворительностью, а, к сожалению, другой рукой принимать законы.

Кобзон: Кто дал право носить мой портрет под названием «Подлец, который выступил за то, чтобы не выдавать наших детей за границу»?

Таратута: Иосиф Давыдович, тут что сказать? Вы недовольны людьми, которые с Болотной, а они недовольны вами.  У меня другой вопрос: а на вашу позицию, когда вы голосовали по этим законам, влияла ваша личная ситуация с США? Просто у каждого своя история. Я зрителям напомню, что вы не получаете визу очень долго.

Кобзон: Никогда, на меня влияла ситуация с США, прежде всего, господин Макфол, я первый раз об этом говорю, посол США, который неоднократно… Я лично, несмотря на мои взаимоотношения с США, с Госдепом, неоднократно обращался с предложением и с просьбой, это было в «ИТАР-ТАСС», у нас, к сожалению, не существуют добрые отношения, культурные связи между США и Россией. Я уже много лет или возглавлял Комитет по культуре, или был заместителем председателя, как сейчас, предлагал встретиться, поговорить, что мы можем сделать для развития межгосударственных отношений по культуре.

Таратута: Вам вообще нравится нынешний статус российско-американских отношений? Давайте Америку поругают американцы, а мы займёмся Родиной и нами.

Кобзон: Почему Америку должны ругать американцы, а не мы?

Таратута: Потому что это их страна. Давайте поругаем или похвалим то, что у нас. Вам нравится ситуация с некоторым информированием населения страны о том, хорошие или плохие американцы? Вам нравится, какое настроение создаётся по отношению к Америке? Оно вам кажется верным или не верным, адекватным или не адекватным?

Кобзон: Вы меня не дослушали и перебили, но это программа «Дождь», я это знаю. Мне говорили: «Да не ходи ты к ним, они вечно провокационные вопросы задают», а я им говорю: «Мне на провокационные вопросы, мне важно, о чём они говорят». Вы со мной говорите о развитии российско-американских отношений. Я хочу вам сказать, что мне не нравится, как они развиваются, но мне и не нравится отношение к культуре у нас в России, и мне не нравится реакция. Вот мы с вами говорим о том, правильно ли поступил этот музыкант, который отказался приезжать в России, или неправильно. Неправильно, и я об этом говорю откровенно. Но отношение к культуре… Правильно ли поступил посол Макфол, который приглашает оппозиционные партии  к себе на разговоры? Ну, отказался встречаться с депутатом Кобзоном, который предлагал обсуждение вопросов взаимодействия в культуре…

Таратута: Вы же говорите о том, что вы ему не раз предлагали, значит, встреча состоялась. Или я вас не так поняла?

Кобзон: Предлагал, да, встретится, поговорить.

Таратута: И он вам отказал?

Кобзон: Да, он меня не приглашал ни разу, потому что знает, что разговор был бы крайне конструктивным, но резким. Потому что 20 лет меня не принимает Америка, если бы ещё одного меня, опять же мне было бы всё равно, но не принимают и мою дочь, которая родила за это время уже, слава Богу, четверых детей, моего сына, который, слава Богу, за это время родил трёх детей, у меня семь внуков, мою супругу, которой исполнилось 62 года, мою любимую женщину.

Таратута: Дети за отца не отвечают, что говорить.

Кобзон: Никого не принимают, сказали: «Никого и никогда», это какая-то служащая консульского отдела сказала моей дочери, возвращая ей паспорт, сказала: «Запомните, никого и никогда, никто с фамилией Кобзон никогда не увидит Америку». Да я её видел 30 раз и не хочу её видеть.

Таратута: У нас в интервью вы рассказывали, что вы обижены не столько на американцев, сколько на наших, потому что они вас не защитили.

Кобзон: Хорошо, что хоть перед тем, как встретиться нам с вами, буквально изучили мою биографию, поэтому вспоминаете, что Кобзон сказал. Я и сейчас это скажу: я обижен не на Америку, Америка – обычная бюрократическая держава, которая диктует всем свои условия и образ свой, поэтому мне обидно не за Америку, Америка как хочет, так и живёт, она супер-держава, сверхдержава, и поэтому она со всеми разговаривает с позиции силы. Но нельзя позволять себе разговаривать с позиции силы с Россией, а вот на Россию я обижен. Если Россия не могла защитить, я сейчас о себе любимом скажу: гражданин России, которому аж 75 лет, который профессор, академик, почётный гражданин 32 городов, депутат Государственной Думы, лауреат государственных и российских премий, депутат Государственной Думы уже 17 лет, с опытом уже, Народный артист Советского союза, Народный артист многих республик, кавалер ордена всех степеней  за заслуги перед Отечеством. Если Россия не может защитить своего гражданина, так чего мне обижаться на Америку?

Таратута: 13 апреля публикуется «список Магнитского», это довольно серьёзный жест со стороны американской власти, Конгресса, Госдепа. Как вам кажется, какова будет реакция на этот раз  с российской стороны? Вот будет 15 фамилий, или 60, или 280, я не знаю, может, у вас в кулуарах говорят что-то.

Кобзон: Если бы я представлял руководство страны, я бы соответствующим образом отреагировал на этот список со стороны Америки. Когда обычно говорят о нежеланных персонах, о персонах нон-грата, я бы на все выпады со стороны США и Госдепа ответил идентично.

Таратута: То есть  не впускать президента и представителей власти?

Кобзон: Если Америка не впускает наших президентов, я бы не впускал их президентов. Если Америка не впускает наших титулованных граждан, я бы не впускал их граждан до тех пор, пока бы не сели за стол и сказали: братцы, хватит заниматься ерундой, давайте поговорим о будущем наших детей, о будущем наших стран. Я бы так сказал.