Антикризисные меры — несовместимые задачи для банков, удаленка — сомнительная развилка будущего, импортозамещение — страховка экономики

Вторая линия, я думаю, очень важная, это что будет с доходами, потому что, возможно, у части потребителей, вот особенно, мне кажется, в России такая наблюдается сегментация, занятые в крупных предприятиях, в госсекторе, в принципе это, как правило, люди, которые имели возможность, может быть, работать онлайн, или они просто не потеряли в своих доходах, потому что в таких социально защищенных секторах находятся, образование, медицина, но при этом не факт, что они как раз, так сказать, готовы идти и тратить эти деньги. А будут люди, которые пострадали напрямую, то есть они могли потерять рабочие места. Есть, например, опросы, были в середине апреля, опросы «Ромира» по Москве, что там от 30 до 40% респондентов либо потеряли свои доходы частично, или они в неоплачиваемый отпуск ушли, то есть какой-то удар по доходам они наблюдали у себя. И конечно, вот эта вторая группа, это вот собственно наибольшая обеспокоенность экономистов этот фактор вызывает, потому что если у людей просто физически нет денег, то конечно, они будут вынуждены свои потребительские такие привычки пересматривать. И как быстро эти люди смогут вернуться к своей работе докризисной, до пандемии, или новые какие-то работы освоить, это, конечно, длительный процесс, и как раз вот его скорость и будет определять, знаете, сейчас модно обсуждать, это будет дубль V, или какая-то еще кривая возврата…

Да, есть еще версия, что это будет похоже на логотип компании Nike, то есть это галочка, но у которой очень долгий потом последующий склон восстановления.

Да, совершенно верно. Тут можно, так сказать, можно разные аналогии обсуждать, и сейчас действительно очень модная тема вот эту форму изобретать, так сказать. Но мне кажется, что в любом случае всем ясно, что вот пока у нас очень мало информации, и мне кажется, что этот кризис, мы называем его кризисом, но на самом деле это просто новая реальность такая, новый какой-то шок, по сути нет аналогов, то есть у экономистов нет бенчмарков, на которые можно опереться. Очень модный тоже бенчмарк с войной сравнивать, с военным временем, но это все-таки сопоставимо только по масштабу спада экономического, а с точки зрения поведения потребителя это, конечно, совсем разные реальности.

Вы уже коснулись того, что действительно мало информации, то есть я верно понимаю, что оценить многочисленность и масштабы потерь вот той самой второй группы, о которой мы говорили, у которой снизились доходы, пока довольно сложно.

Абсолютно верно. Смотрите, еще я хочу сказать вот по поводу текущей ситуации, еще в чем такая особенность текущего момента. У нас предыдущие для России кризисы это были, как правило, кризисы, связанные с изменением внешней конъюнктуры, они влияли на крупные предприятия, и мы в принципе могли ему достаточно как-то быстро аппроксимировать состояние крупных предприятий на состояние всей экономики ну или каких-то крупных игроков. Вот текущий момент, текущий кризис, мне трудно, честно говоря, называть это кризисом, потому что это такой особенный момент просто, так сказать, для простоты будем называть кризисом, это безусловно такая некая как бы сложность у малых предприятий и у крупных городов, то есть это реально кризис малого и среднего бизнеса. Малый и средний бизнес это сегмент, который все-таки не очень наблюдаем. Вот для понимания, например, по оценкам, только четверть компаний малого и среднего бизнеса в России пользуется банковскими кредитами. Мы знаем прекрасно, что компании малого и среднего сектора это как раз те компании, где достаточно часто мы наблюдаем теневую занятость, какие-то оплаты в конвертах зарплат, то есть не совсем прозрачный сегмент просто в силу как бы своей специфики, структурных особенностей, поэтому это тоже осложняет сбор этой информации.

А можем ли мы после нынешнего, после перехода в новую реальность, тоже не хочется называть это кризисом, как вы подметили, можем ли мы как-то увидеть в большем, в более ярком свете этот малый и средний бизнес как раз через оценку масштабов падения, которое мы увидим в экономике в целом? Возможно ли какое-то, скажем, изменение подхода к тому, что это все-таки важный сектор экономики, как минимум, с точки зрения занятости.

Вы знаете, я думаю, он безусловно важен, потому что, допустим, мы когда смотрим, сейчас много пытаются всей аналитики собрать, например, в секторе торговли, но там достаточно большая доля занятости, там порядка половины. Вот у нас в торговле, если я не ошибаюсь на память, там 11 миллионов человек занято, из них порядка от 5 до 6 миллионов как раз заняты в малых и средних предприятиях, работающих в торговле, поэтому есть сектора, где этот сегмент достаточно большой. Но мне кажется, что тем не менее, конечно, как сказать, этот сегмент в ВВП составляет всего 20%, он по определению не очень большую долю составляет. И мы знаем, что в России, кстати, за последние двадцать лет ситуация с этим показателем не поменялась, то есть какие-то компании уходят с рынка, какие-то открываются, но в любом случае как бы фактически этот сегмент он не может нарастить свой вес в экономике. Поэтому я, к сожалению, думаю, что в масштабах экономики текущий кризис скорее, наверное, будет на руку средним и крупным компаниям, а доля мелких компаний, она вот еще дополнительно, может быть, мы с 20% на 18% перейдем или там на 16%. То есть в любом случае, это сектор, который высчитывает свою роль до оценки, это как такой остаточный сектор в экономике.

Возвращаясь к потреблению, мы в последние годы видели, что люди пытаются поддерживать свои потребительские привычки, даже сталкиваясь с некоторой стагнацией или даже снижением доходов за счет кредитов. Насколько это, по-вашему, вероятно будет в новой реальности, и насколько это вообще будет возможно?

Это очень важный вопрос. Действительно для России это такая определенная, можно сказать, такой фактор плюс, что у нас экономика не закредитована, это, мне кажется, достаточно всем известный факт. То есть у нас экономика не закредитована ни по линии государства, маленький государственный долг, 13% ВВП, ни по линии компаний, тоже долг компаний 50% ВВП, а в развитых странах мы говорим про цифры за 100% ВВП, и домохозяйства не закредитованы. Поэтому то, что в принципе, вот сейчас вы спросили про домохозяйства, то, что население может дополнительно использовать кредитное плечо, это такой фактор, на который экономика может опереться. Кстати, сейчас обсуждается такая связь этого показателя, как бы роста уровня закредитованности, с ростом неравенства в обществе. Потому что действительно длинные ряды, вот я смотрела ряды с восьмидесятых годов, с 1980, фактически за сорок лет уже почти, они показывают, что в странах, где растет неравенство, там росло и кредитное плечо населения, то есть фактически как бы рост неравенства мотивирует часть населения больше залезать в долги. Но пока уровень долга небольшой, как в России, 15%, 20%, даже 30% ВВП, это как раз скорее является таким фактором роста, роста экономики, поэтому в принципе здесь ничего такого очень страшного нет. Другой вопрос, что население, чтобы брать кредиты, конечно, должно себя чувствовать комфортно. Я думаю, что все из нас понимают, мало кто захочет брать кредит, что называется, от безысходности, как правило, и банка тоже комфортно выдавать кредиты, когда они понимают, что у их заемщиков будут расти доходы, они смогут расплатиться. Поэтому здесь фаза экономического цикла имеет очень большую значимость, то есть должны быть перспективы роста доходов, чтобы кредитный рычаг мог стать драйвером экономического роста.

И в этом смысле как раз с этим был связан мой вопрос. Насколько сейчас, в новой реальности, банки будут уверены в перспективах роста доходов своих заемщиков? И в то же время сами заемщики, то есть когда мы можем увидеть какой-то, возможно, дополнительный рост или восстановление прошлых темпов потребительского кредитования, или напротив, мы его довольно долго будем ждать?

Понимаете, сейчас на самом деле, я бы сказала, вот развилкой такой вопрос, которым экономисты задаются — сможем ли мы вообще сейчас избежать скорее спада потребительского, ну и в принципе розничного кредитования? Потому что вот последняя статистика, которая у нас есть, это статистика, которая озвучена Центральным банком, предварительные результаты апреля, там речь о том, что у нас в апреле объем розничного кредитного портфеля по банковской системе сократился, если я не ошибаюсь, 0,6% месяц к месяцу, в апреле по сравнению с мартом. Это, может быть, не очень большая цифра, но тем не менее, конечно, сам факт сокращения, потому что мы же знаем, что с конца марта банки достаточно активно реструктурируют кредиты и фактически очень сильно идут навстречу заемщикам. Поэтому факт сокращения кредитного портфеля, конечно, наводит на мысли, что банки сейчас не могут и заниматься реструктуризацией и выдавать новые кредиты, это по сути как несовместимые задачи. И на самом деле экономическая литература, она как раз в некотором смысле, когда идет анализ банковских кризисов, есть действительно такой результат известный, что часто в момент экономического кризиса банки переключаются, они просто физически не могут как бы эти две функции совмещать. То есть если реструктурируют кредиты, они уже начинают такую аналитику делать по качеству заемщиков, в этот момент они смотрят не на рост, а фактически на купирование издержек или плохих кредитов. Здесь вот сейчас я говорила об ожиданиях экономистов, которые на данный момент это сейчас, наверное, главный такой вопрос, сможем ли мы избежать такого кредитного спада, сжатия, и будет ли банковский сектор, сможет ли он сейчас выполнить роль поддержки для экономики, или, к сожалению, будет превалировать вот это опасение за кредитное качество.

А на этой развилке, здесь, я так понимаю, неопределенность касается не только состояния доходов людей, занятости и прочего, но и на стороне банковского сектора есть некоторая неопределенность. С чем она связана, то есть в каком состоянии банковский сектор, по вашим оценкам, подошел вот к этой новой реальности? Что может повлиять на их стратегию, на стратегию банков в отношении того, рекструктурировать и заниматься уже, как вы сказали, пристально качеством своих заемщиков, или пытаться наращивать, восстанавливать предыдущие темпы роста своего бизнеса?

Мне кажется, для банков сейчас, конечно, самый сложный вопрос, банки всегда опираются на некоторые модели. А модели, как мы знаем, они хорошо работают, когда экономика движется по некоторой траектории. То есть это может быть не всегда линейная модель, но она должна как бы некоторую предсказуемую линию развития из себя представлять. К сожалению, сейчас проблемы, как любой кризис, или как текущий момент, такая внезапная остановка экономики, это, конечно, означает, что те модели, на которые банки опирались до марта месяца или до февраля при анализе качества заемщиков, они сейчас под вопросом. Может быть, через несколько месяцев мы увидим, что, так сказать, траектория в динамике доходов возобновляется, но может быть, мы этого не увидим, мы пока не знаем. Я имею в виду, если применять это к каждому конкретному заемщику. Поэтому для банков это, конечно, очень большой вызов, потому что, я еще раз напомню, банки, они как бы не то что свои деньги вкладывают, а они все-таки ответственность несут перед вкладчиками, перед инвесторами, у которых они берут деньги на рынке. Поэтому для банков это зона их ответственности, и конечно, нормально, что они могут некоторую осторожность проявлять. Большой фактор, который сейчас скорее оказывает стимулирующую роль, в отличие, кстати, от предыдущих кризисов в России, это снижение ключевой ставки. Это как раз, наверное, главное преимущество, которое мы получили как экономика, как страна, перейдя в плавающий курс, что теперь Центральный банк имеет возможность поддерживать экономику, банковский сектор, несмотря на то, что волатильность на валютном рынке наблюдается, но она не мешает Центральному банку сокращать процентную ставку. И с точки зрения платежеспособности клиентов, заемщиков, снижающаяся ставка это, конечно, важный фактор поддержки, потому что это значит, что заемщики могут перекредитовываться дешевле.

Интересно будет, что же мы увидим, какую динамику потребительского кредитования мы увидим в ближайшие месяцы. Я сейчас хочу перейти на такой уже макроуровень, и спросить вас о том, какой вклад вообще потребление, в смысле товарооборот и розничная торговля, вносит в экономический рост? Что с ними происходило в последние годы и что, на ваш взгляд, какой сценарий может быть в дальнейшем?

Мы в этом смысле похожи на развитые экономики, у нас не очень большая доля инвестиций. Инвестиции в России составляют порядка 20-25% в структуре ВВП, и собственно говоря, как раз потребление, потребление домохозяйств это фактор, который от половины, наверное, до 60% в структуре ВВП, в зависимости от разных лет, обеспечивает. Конечно, наша экономика в этом смысле это не экономика Китая, где, например, большая часть инвестиций, 40-50% экономики как раз связано с инвестициями, в основном капитала, у нас достаточно такая потребительски-ориентированная экономика. Поэтому здесь, конечно, вот этот фактор динамики доходов населения, он, конечно, важен. Единственная хорошая новость, следует сказать, что как мы знаем, в развитых странах есть достаточно серьезная проблема безработицы. В принципе наличие безработицы выключает из, что называется, потребительского рынка такого растущего, соответственно, может выключать значимую долю населения, трудовых ресурсов. В России безработица все-таки последние годы была очень низкая, напомню, что еще в начале этого года она была 4,7-4,6%, то есть ниже такого равновесного пятипроцентного уровня. Это позволяет надеяться на то, что в общем-то и всплеск, может быть, будет не таким значительным, просто потому, что мы от низких уровней идем. Второй момент, в России структурно известно, что, как правило, предприятия предпочитают не увольнять, а они предпочитают сокращать зарплату, на четырехдневную рабочую неделю отправлять персонал…

Простите, перебью. А с чем связана такая наша специфика, почему у нас предпочитают не увольнять?

Мне кажется, что это связано с тем, что у нас недостаточно, я бы сказала, такой гибкий и мобильный рынок труда. То есть, грубо говоря, понимаете, для того, чтобы предприятия легко могли увольнять, они должны иметь понимание, что они потом легко и наймут сотрудников. Поэтому мне кажется, что у нас все-таки, с одной стороны, есть как бы понимание того, что рынок не такой простой, сотрудников не так легко найти, потому что особенно последние десять лет такое демографическое ограничение в экономике действует. И кроме того, у нас традиционное, мне кажется, это еще с девяностых, все-таки к увольнениям такое есть некоторое пристальное социальное, политическое внимание, в этом смысле предприятиям комфортнее управлять своими издержками все-таки регулируя уровень оплаты там или как бы масштаб занятости, я имею в виду количество рабочих дней или полную загрузку трудовых ресурсов.

И возвращаясь к тому, о чем мы с вами говорили, мы, в отличие от развитых стран, где такая же потребительская экономика, наш плюс в том, что вряд ли всплеск безработицы будет столь масштабным. А все-таки насколько в случае с российской экономикой вот такая модель, основанная на потреблении, устойчива в долгосрочном плане?

На самом деле, эта модель достаточно устойчива, потому что, понимаете, в любой экономике внутренние факторы ― это факторы, которые в некотором смысле вы контролируете. То есть сложнее гораздо расти в модели, которая опирается, например, на внешний спрос, потому что внешний спрос трудно контролировать. Мы, например, сейчас видим, растет риск торговой войны США и Китая, как Китай будет контролировать динамику внешнего спроса, то есть свой доступ на глобальные рынки? Это может быть определенным вызовом для Китая.

Поэтому в этом смысле ничего такого, я бы сказала, плохого в той модели, в которой мы находимся, нет. Наверно, можно говорить о том, что мы хотели бы более высокую, так сказать, производительность. Для этого нужно, конечно, улучшать качество технологий, собственно, поэтому в последние годы такая большая дискуссия, что нам нужно увеличивать долю инвестиций в основной капитал в структуре ВВП. Но в целом, мне кажется, как модель ― это, наверно, такая модель, опирающаяся на внутреннее потребление, к которой сейчас многие страны будут стремиться. Потому что мы в целом обсуждаем сейчас тот факт, что мир становится менее глобализованным. Когда мир становится менее глобализованным, то странам важно, чтобы у них был достаточно емкий внутренний рынок, то есть это фактор плюс.

У нас, кстати, после 2014 года произошло импортозамещение так называемое. Конечно, оно отчасти происходило вынужденно, из-за санкций, отчасти вынужденно, потому что курс рубля достаточно сильно упал, то есть было такое переключение на внутренние товары в силу финансового фактора. Но все-таки это импортозамещение, которое в 2014 году начало происходить, тоже, наверно, в какой-то степени сейчас является страховкой российской экономики от того, чтобы не упасть в очень глубокий спад.

Да, то есть как мы говорили в случае с другими внешними факторами, некоторая меньшая степень включенности российской экономики в глобальную в этот раз оказалась в чем-то и плюсом, получается.

Знаете, здесь я хочу сказать, что экономисты любят разделять краткосрочный и долгосрочный горизонт. Краткосрочный горизонт, я думаю, безусловно говорит в пользу того, что импортозамещение сейчас сокращает чувствительность российской экономики. И даже не только импортозамещение, а вот тот факт, что российские компании сделали так называемый deleverage, то есть сократили уровень своих внешних долгов, это всё такие траектории, которые после 2014 года стали формироваться, когда возникло меньшее желание кредитоваться в валюте, возникло большее желание торговать и использовать рубли для торговых транзакций, собственно, больше опираться на внутреннее производство.

Краткосрочно, мне кажется, да, это сейчас факторы поддержки. Долгосрочно ― я хочу сказать, что импортозамещение считается не очень выигрышной стратегией долгосрочно. Опыт тех стран, которые долгосрочно старались свою экономическую модель на импортозамещение ориентировать, они не показывали таких очень высоких устойчивых долгосрочных темпов роста. Это, как правило, страны Латинской Америки, если смотреть на опыт прошлых, не знаю, десятилетий.

Но, понимаете, долгосрочные вот эти издержки, да, мы про них краткосрочно можем не думать, потому что для того, чтобы до этого долгосрочного горизонта дожить, нам нужно пройти, что называется, несколько краткосрочных каких-то, может быть, циклов. Гораздо важнее часто то, что происходит сейчас.

Поэтому да, долгосрочно есть большие вопросы, насколько, например, в такой стратегии импортозамещения можно будет инкорпорировать более продвинутые глобальные технологии, то есть пользоваться какими-то, знаете, плодами технологического прорыва в мире. Но краткосрочно я думаю, что да, вот эта стратегия, безусловно, дала преимущество.

Да, тем более что если ориентация на долгосрочные приоритеты требует тех или иных повышенных издержек, в краткосрочной перспективе она становится все менее привлекательной при принятии решения. Я думаю, что каждый это может оценить даже на собственном примере, не говоря о том, что происходит в управлении экономикой.

Вы уже затронули тему производительности. Я понимаю, что здесь мы переходим в сферу рассуждений и спекуляций, но насколько новая реальность может повлиять на производительность с точки зрения того, что есть нормы той же социальной дистанции на предприятиях, есть работа из дома? То есть мы сталкиваемся с какими-то совершенно новыми условиями труда. Могут ли они как-то сказаться на уровне производительности, на совокупном факторе, на производительности, в том числе и России, может быть, и в мире?

Мне кажется, в этом аспекте самый главный вопрос будет связан с тем, насколько мы перейдем на использование новых технологий. То есть, вообще говоря, вы знаете, сейчас есть две точки зрения. Часть экспертов считает, что пройдет несколько месяцев или год и мы в какой-то степени вернемся к той реальности, в которой мы были. Эта концепция опирается на такие наблюдения, что на самом деле многие, поработав дистанционно, поймут, что на самом деле в офисе может быть гораздо эффективнее, можно решить там какие-то вопросы. Может быть, вообще в офисе как раз производительность труда выше, условно, потому что там не отвлекается внимание на какие-то нерабочие вопросы.

Есть другая концепция, которая говорит, что на самом деле как раз наоборот, этот кризис ускорил переход в новую реальность, особенно в банковском секторе, все знают, мне кажется, уже лет пять, если не семь, идет обсуждение новых финансовых технологий, может быть, банки будут без отделений, может быть, вообще концепция финансовых услуг будет меняться. Есть много экспертов, которые считают, что сейчас как раз мы совершаем такой галактический прыжок, так сказать, в новую реальность и, когда карантины будут постепенно сняты, окажется, что, в общем, не все сотрудники вернутся в офисы, может быть, кто-то так и останется дистанционно работать.

Это тоже вопрос, мне кажется, открытый. Он будет зависеть в значительной степени от опыта разных стран, потому что мне кажется, что сейчас, с одной стороны, есть страны, которые свои такие решения тестируют, но все-таки есть общее движение такое мировой экономики, какое-то все-таки общее такое русло изменения, наверно, будет складываться в результате решения в большинстве. Соответственно, сейчас, мне кажется, такая развилка очень неочевидная. То есть вы можете сказать, что вы станете более эффективным, потому что не будете два часа в день тратить на дорогу до офиса или до предприятия, а можете сказать, что, наоборот, вы будете ездить в офис и там будете более эффективно работать. То есть, мне кажется, сейчас нет такого однозначного понимания, какая модель, честно сказать, эффективна.

Видимо, эта развилка также может быть по-разному пройдена и разными отраслями, и разными компаниями внутри этих отраслей, и странами в целом. И вот здесь как раз, если мы вернемся к вопросу включенности в глобальную экономику и возможности воспользоваться современными технологиями, то здесь, видимо, это тоже будет важно на этой развилке, какой уровень технологий нам доступен для того, чтобы поменяться в новой реальности.

Совершенно верно. Но я хочу сказать, что сейчас в моменте, мне кажется, даже на достаточно простые вещи мы будем смотреть, та же онлайн-торговля. Сейчас многие компании, как раз ритейлеры, фиксируют рост спроса на продукцию в онлайне. Вроде бы это очень хорошо, что он растет, но мы не знаем, когда карантин будет снят, может быть, люди с удовольствием начнут ходить в магазины, а не заказывать онлайн. А может быть, они останутся в онлайне и, наоборот, даже доля таких потребителей будет и дальше прирастать.

Но мне кажется, что для России вот эти технологии онлайн-продаж ― это будет, наверно, такой первый сегмент, на который мы будем смотреть пристально с точки зрения желания населения оставаться в онлайне.

Да, и возможности населения, потому что, в конце концов, это и доступ в интернет, и определенный уровень дохода, который подразумевает активное участие в онлайн-продажах.

Чуть-чуть хочу вернуться еще раз к вопросу производительности, но уже, возможно, в больше экономическом ключе. Я помню ваше исследование, вы писали к нам на сайт econs.online колонку о потенциале российской экономики. Мне стало любопытно, может ли он измениться в новой реальности, что на это может повлиять с учетом того, что вы говорили о трех факторах: об инвестициях, о рынке труда и как раз о производительности? Если на них смотреть и рассуждать, что с ними может быть дальше, что в этой связи может быть с потенциалом российской экономики?

Смотрите, да, это хороший вопрос, сейчас на самом деле, мне кажется, это самый главный вопрос. Почему этот вопрос про потенциальный рост очень важный? Потому что в зависимости от новых оценок потенциального роста мы либо скажем, что у экономики большой потенциал для возврата на траекторию, или если мы поймем, что потенциал роста, например, может быть, ухудшился, то тогда, может быть, это будет означать, что экономика, так сказать, будет обречена на какой-то длительный период низких темпов роста.

Мне кажется, что сейчас самый важный аспект, действительно, в этой трилемме ― труд, производительность и капитал ― это что будет происходить с капиталом, потому что мне кажется, что текущий возможный переход в новую реальность потребителя, новые какие-то привычки, новую реальность организации офисного пространства, если она будет, конечно, несет большой риск списания каких-то инвестиций. Просто упрощая, если какие-то компании или банки строили большие офисы, рассчитывая на расширение, сейчас станет понятно, что целые сектора будут функционировать онлайн, значит, к сожалению, просто эти инвестиции отчасти будут списаны, скорее всего, через снижение цен на недвижимость.

То же самое касается каких-то технологий, да, или инвестиций даже, может быть, в жилую недвижимость. Я упомянула, что текущий кризис считается кризисом крупных городов, сейчас во многих странах наблюдается значительный рост спроса на недвижимость скорее загородную, потому что карантин показал, что люди теперь новые риски оценивают, через новую призму смотрят на предпочтения к приобретению жилой недвижимости.

Поэтому вот здесь, конечно, есть такой риск, что часть инвестиционного капитала, по сути, ее возможность увеличить экономический рост, увеличивать ВВП может оказаться ниже, чем изначально мы предполагали, и тогда это будет, наверно, да, означать ухудшение потенциального роста, потому что просто нужно будет провести такое списание части инвестиций.

Но при этом у нас и так оценки потенциального роста были достаточно скромными, около 1,5%, если я не ошибаюсь.

Я напомню, да, у нас был консенсус, порядка 1,5%, расчеты, которые я делала с моими коллегами, у нас получалось от 0,7 до 1,3%, это мы делали по итогам 2018 года, если я не ошибаюсь. На самом деле хорошая новость в том, что оценки потенциального роста не очень сильно меняются, условно, все равно мы остаемся в каком-то интервале: 1%, 1,5%, может быть, максимум 2%. Но, действительно, сейчас мне кажется, что большой вопрос, как изменится вообще оценка инвестиционного капитала и насколько он будет производительно больше. С другой стороны, возникает вопрос о новых инвестициях. Может быть, как раз тот факт, что у нас, в отличие от Китая, который я упоминала, да, не очень большая доля средств, мы тратили ее в инвестиции, как раз позволит нам перенаправить эти средства в новые технологии. Здесь, конечно, что называется, с ремаркой, что нам нужно понимать, как мы эти технологии будем создавать, производить.

Ну да, то есть в хорошем сценарии это могли бы быть инвестиции, например, в какие-то дата-центры, в логистические центры, если мы говорим о росте онлайн-торговли.

Тоже такой вопрос про будущее: как вы думаете, насколько, учитывая, как мы уже упоминали, что мир отчасти вынужденно становится менее связанным, менее глобализованным, что в этом смысле может быть с российской экономикой? Скажем, усугубится ее направленность внутрь себя, а не попытка все-таки диверсифицировать экспорт и находить новые экономические связи вовне, встраиваться в производственные цепочки?

Мне кажется, что, конечно, текущий момент в целом говорит о том, что такая предрасположенность если, может быть, не к тому, чтобы как-то закрываться более активно, то хотя бы к тому, чтобы больше уделять внимания внутренним факторам экономического роста, конечно, возрастает.

К сожалению, да, хотя по экономической теории считается, что страна может извлечь большие выгоды из того, чтобы более активно сотрудничать с другими странами, более активно покупать глобальные технологии, то есть быть вовлеченной в цепочки создания мировой добавленной стоимости, но, к сожалению, вот этот карантин, свидетелями которого мы стали в последний месяц, как раз нанес удар именно по тем предприятиям и компаниям, которые были в создание глобальной добавленной стоимости вовлечены, потому что те компании, которые работали, допустим, в одном регионе или в одной стране, пострадали гораздо меньше, чем компании, которые работали транснационально, да, или на разные страны.

Поэтому здесь я думаю, что этот вывод не только Россия сделала, к сожалению, это такой общий, мне кажется, вывод из сложившейся ситуации, что нужен очень высокий уровень координации. По большому счету, даже он не спасает от таких моментов, когда останавливается авиасообщение и когда закрываются границы.

Да. И возвращаясь к тому, о чем вы сказали в начале этого ответа, что раз экономическая теория нам всегда говорила, что это несет большие выгоды, получается, и вся мировая экономика может расти медленнее в силу того, что всем приходится разъединяться.

Да, мне кажется, просто есть время, когда все стараются, все старались, особенно с девяностых годов, развивать глобальные рынки, переходить в какую-то новую сферу более глобализированной экономической жизни, но, так сказать, в глобальной экономике и в разных национальных экономиках есть циклы. Мы видим, мы сейчас находимся в фазе цикла, когда, наоборот, будет это большее внимание на себя.

Это не значит, что страны вообще прекратят какое-то международное сотрудничество, да, конечно, все равно глобальные экономические дискуссии, обсуждения продолжаются. Там остается МВФ, остается Международная торговая организация. Но фактически концепции, которые стояли за этими международными организациями, в некотором смысле устарели, они уже не так хорошо работают в современном мире. Не надо далеко ходить, например, концепция международная, ВТО, понятно, не так хорошо работает, когда есть торговые противоречия между Китаем и США, потому что фактически роль этой организации, так сказать, сводится на нет конфликтом двух очень крупных экономических держав.

Да, и все многолетнее стремление России присоединиться к ВТО уже давно, в общем, стояло под вопросом, а теперь, когда ВТО фактически парализовано, становится все менее и менее актуальным. Как-то даже жаль всех этих усилий.

Заканчиваем мы на такой ноте про закрытость, но мне кажется, что это заодно внимание на себя, это такой и бытовой, и личный совет, что у нас есть сейчас возможность всем заниматься собой, своими собственными знаниями и умениями, повышать собственную стоимость на рынке труда.

Не бойся быть свободным. Оформи донейт.