Какие чиновники больше не хотят заниматься бессмысленной работой, почему регионы скоро догонят Москву, и что ждет интернет после выборов 2018

Полная расшифровка программы:

Михаил Эгонович, я помню, как вы у нас были в ноябре прошлого года в программе Юлии Таратуты «Говорите», и вы обсуждали среди прочего запрос, который есть во власти, в обществе, тут есть разные мнения, на экономические реформы, на реальное улучшение жизни, если говорить о людях, с точки зрения материального благосостояния. Прошло полгода, за эти полгода разрабатывались различные экономические программы экспертные — это Столыпинский клуб, ЦСР, нет нужды в очередной раз их называть, есть правительственный план по активизации экономического роста. Как на ваш взгляд, эти полгода показали, что во власти есть реальный запрос на экономические изменения?

В принципе ничего принципиально с конца прошлого года не изменилось. Действительно интерес очень серьезный, и я думаю, что после президентских выборов будут предприниматься попытки ускорить экономический рост на основе разумных мер политики. Эти меры уже детально проработаны, и сейчас они анализируются администрацией президента.

А что вы, например, подразумеваете под разумными? Это значит не слишком непопулярные?

Например, развитие инфраструктуры, развитие городов, которые реально будут центрами несырьевой экономики. Это дерегулирование и создание условий для малого и среднего бизнеса, чтобы его не душила бюрократия и многое-многое другое.

Интересно, практически все из того, что вы сейчас перечислили, оно не первый год звучит в официальных заявлениях — и развитие инфраструктуры, и снижение административной нагрузки на малый бизнес. Почему мы должны дождаться периода после выборов? Это нужен какой-то особый кредит доверия нового правительства? Зачем откладывать?

Выборы тут — второстепенный вопрос. Нельзя сказать, чтобы эти меры были непопулярны так, что их нельзя начинать. Более того, многое из этого уже начинается, например, в инфраструктуре, чем занимается моя команда, там уже началась проработка пилотов новых механизмов финансирования инфраструктурных проектов, которые раньше никогда еще не внедрялись. Главное, что подталкивает к более решительным действиям по реформам, — это экономический кризис. Экономический кризис — это не просто торможение роста, на выходе из кризиса все понимают: старая модель развития экономики работать уже не будет. И чтобы возобновить достаточно быстро экономический рост, нужно очень многое поменять в правилах игры. И это сейчас понимают все, именно кризис подтолкнул к этому новому мышлению.

Понимают, но пока почему-то мы не видим, кроме каких-то отдельных пилотных попыток что-то менять, системных изменений мы пока, на мой взгляд, на взгляд многих…

Мы их не видим,  но и, собственно, эти программные изменения официально начали готовиться только полгода назад.

Ну да, пока еще должны вызреть эти программы.

Программы в принципе содержательно проработаны, сейчас с ними разбираются власти, и я думаю, что в ближайшие месяцы они составят четкое представление о том, что делать дальше. Год для такого серьезного стратегического поворота в политике — это не так много.

А что касается проработки, вызревания каких-то решений, с одной стороны, есть вроде бы и подготовка, и, соответственно, запрос на экономические улучшения, с другой стороны, мы видим инициативы по запрету мессенджера Telegram. Казалось бы, месяц назад президент на Петербургском экономическом форуме говорит о необходимости развивать цифровую экономику, и здесь мы видим обратное. То есть российского происхождения технология сталкивается с такими карательными мерами властей. Как согласуется, это что, это какая-то еще неопределенность внутри власти все-таки какой вектор — на закрытую экономику или на реальные изменения? Или это перегибы на местах? Как это понимать в контексте экономических реформ?

В любом случае конфликты по поводу того, насколько жестко регулировать интернет и связанные с этим технологии, они останутся в любой ситуации. Будет ли власть более активно поддерживать и развивать телекоммуникационные технологии или нет — это проблема, с которой сталкиваются все государства, и каждое из них по-разному пытается их решить. Так что говорить о том, что реформы избавят нас от такого рода дискуссий и проблем в будущем, я бы не стал. Но и в то же время такого рода проблемы отнюдь не означают, что развитие этих коммуникационных технологий стране остановится.

То есть пусть развиваются, но другие, а вот эта неугодная технология...

Это динамический процесс. Я думаю, что и общество, и власть постепенно в ходе такого рода конфликтов разной степени остроты будут понимать пределы разумного в этих ограничениях и регулированиях.

Как раз о диалоге общества и власти. Опять же, за прошедшие полгода мы увидели как минимум два крупных протестных выступления — это было 26 марта и 12 июня, так или иначе, их основной повесткой была антикоррупционная. Насколько это все-таки чисто политический, на ваш взгляд, был протест или через требование борьбы с коррупцией, таким образом, формулируется и запрос на улучшение экономического состояния молодежи, которая, в основном, выходила на улицы?

Я думаю, пока этот запрос на улучшение экономического положения широких масс населения после кризиса в протестном движении не оформлен. И будет ли он оформлен, мы не знаем, потому что пока настроения широких групп населения не говорят о том, что резко подскочила, допустим, протестная активность, что резко возрос на протестные акции с требованием улучшений экономического положения — этого не происходит. Пока протестность ограничена довольно узкой группой конкретной возрастной когорты — это молодежь, которая сравнительно недавно закончила школу, еще учится.

И когда мы проводили исследования в ходе протестной активности еще 2010 и 2012 годов, тогдашние школьники сейчас — это те подростки и студенты, которые выходят на улицы и протестуют против коррупции, уже тогда они демонстрировали совсем другой взгляд и отношение к государству и к проблемам государства, чем большинство других социальных групп. Мы это отмечали тогда в наших исследованиях, и выяснилось, что это отличие закрепилось, и эти люди, став взрослее, начали демонстрировать другое отношение к государству.

Но проблема для этого поколения — то, что оно, по сути, самое малочисленное среди всех российских возрастных когорт. Это дети 90-х годов с низким уровнем рождаемости, и если эти настроения будут замкнуты в этом поколении, то оно не сможет оказать серьезного влияния ни на политическую, ни на социальную жизнь, потому что другие возрастные когорты пока имеют совершенно другие установки, и они намного более многочисленны. В общем, судьба российской политики и социальных настроений будет решаться бэбибумерами горбачевской эпохи. Это самое многочисленное поколение, им сейчас около 40-ка, у них совершенно другие взгляды на жизнь и другие приоритеты.

Как раз когда вы упомянули другое отношение к государству этой молодой возрастной когорты, экономически это что означает? Они не ждут, что государство будет решать их материальные проблемы, они хотят другого?

Скорее, тогда, когда это было еще в сознании школьников, они воспринимали государство очень отчужденно, как посторонний субъект с непонятными им, школьникам, целями и даже во многом враждебный им идейно. Вот это вот была проблема. И эта проблема в какой-то мере закрепилась и, видимо, проявляется сейчас. Это как раз ценностный конфликт и он не связан с текущим кризисом, и если связан, то очень опосредованно. И этот конфликт, скорее всего, закрепится на определенное время, потому что эта молодежь живет в своем мире, это интернет-мир. Влияние государства на их взгляды минимально, а их ценности развиваются по собственным внутренним законам этой социальной группы. И насколько изменится, допустим, в лучшую сторону их отношение к государству через несколько лет, пока сказать очень трудно. На сегодня оно, возможно, самое худшее среди всех возрастных групп взрослого населения в стране.

И государство при этом как-то не пытается здесь ничего улучшить, отчуждаясь точно так же.

Я думаю, государство пытается. История с Telegram — это, возможно, одна из таких не очень удачных попыток на это повлиять, но средств для этого в распоряжении нашего государства пока нет. Вот с телевизором работать научились прекрасно, а с интернетом не получается.

Но у нас пока аналоговые тоже средства связи. Мне подсказывают, у нас есть звонок. Здравствуйте, представляйтесь, задавайте ваш вопрос, вы в эфире.

— Добрый вечер. Евгений, предприниматель. У меня вопрос к гостю по поводу того, что он сказал, что после выборов у нас буду структурные реформы глобальные, которые затронут все сферы экономики, в том числе, допустим, развитие бизнеса в стране. Скажите, пожалуйста, эти реформы будут проводить кто? Те самые чиновники, которые сейчас у власти, и силовики, которые десятилетиями душили бизнес, грабили его, и они вдруг в один день все станут добрыми и хорошими чиновниками, которые будут помогать бизнесу? Или я ошибаюсь? Спасибо.

Вам спасибо, очень интересный вопрос. Действительно кто будут эти исполнители или, может быть, как раз авторы этих изменений? Где мы их возьмем?

Кто будет конкретно, сказать пока рано. Мы не знаем ни состава правительства, ни лидеров реформ, которые будут их делать, но это будут те самые чиновники.

Те же самые?

И те самые чиновники, которые при всех оговорках и при всех проблемах уже довольно много сделали в изменении ситуации, и не всегда в худшую для бизнеса сторону. Если мы посмотрим, например, на то, как работает налоговая администрация в России, и сравним с тем, что было 15 или даже 10 лет назад — это очень большая разница. Это электронное взаимодействие с бизнесом при всем том, что налоговики действуют очень жестко, но гораздо более прозрачно, чем раньше, и зона серых взаимоотношений там, где возникает потенциал для коррупции между налоговыми органами и налогоплательщиками, она существенно сузилась. И это произошло не потому, что чиновников кто-то извне подталкивал. Налоговые органы — это пример того, где центр инициативы изменений был в самой налоговой администрации.

Налоговый орган — замечательный на самом деле в этом смысле пример, но есть же масса других надзорных органов, которые сейчас на бизнес оказывают огромное давление. Те же различные виды пожарных, санитарных надзоров, которые уже стали легендами, о них даже чиновники рассказывают, как по нормам 70-х годов штрафуют современные предприятия, и ничего с этим не поделаешь. Сейчас мы, конечно, говорим о низовом уровне, но все равно они тоже сами вдруг переменятся, как наш зритель Евгений спрашивает?

Не все переменятся сами, но стремление изменить ситуацию в органах власти есть, реально в правительстве. В правительстве создана специальная рабочая группа во главе с министром без портфеля Абызовым, которая как раз и этим занимается, в том числе она работает и с пожарниками, и с Санэпидом, и со многими другими видами надзора, которые реально создают проблемы для бизнеса. Одна из установок, например, которая сейчас активно обсуждается, и я думаю, будет реализована: через некоторое время в принципе запретить использовать для принятия контрольных решений старые нормативные акты советского периода, которые уже утратили актуальность. И я думаю, что эта мера как раз может быть реализована в ближайшее время.

А если мы берем уровнем выше? То есть вы думаете, что та же команда, которая сейчас работает, я не говорю о персонале, я говорю о подходе к этому. То есть не нужно коренное обновление команды, чтобы делать структурные реформы, лучше не менять, извиняюсь за сравнение, на переправе, в общем, тех, кто двигает эту тележку?

Мне бессмысленно задавать этот вопрос. Это те решения, которые мы, эксперты, занимающиеся содержанием политики, сейчас в стране не принимаем и не готовы на себя брать в этой ситуации.

Здесь же вопрос не о решении, а вообще о подходе к этому такому кадровому вопросу. Например, есть Герман Греф, который много говорит про реформу госуправления, что нам необходимо обновлять кадры, учить, по-другому строить всю эту систему. То есть, по вашему мнению, в общем, и с нынешним госуправлением реальны изменения?

Реформа контроля надзорных органов — это пример там, где изменение происходят, и довольно быстро при всем том, что далеко не все удается, но там и проблемы очень сложные. Но настрой там весьма боевой и намерения серьезные, они, прежде всего, направлены на снятие избыточной административной нагрузки для бизнеса и улучшение результативности работы. Более того, то, что я наблюдаю, я сейчас занимаюсь этим изнутри, мы сами проводим пилоты в некоторых государственных органах по тем изменениям, которые еще официально нигде не запущены. Я вижу, что даже на низовом чиновничьем уровне есть понимание того, что так жить нельзя, что они реально вынуждены действовать настолько малополезно и результативно, и такое количество сил тратить на бессмысленную и даже вредную работу, что это уже не устраивает самих тех, кто работает в органах власти. Я не хочу сказать, что это всеобщий порыв на реформы, но сказать, что все стеной стоят: не надо нам никаких изменений — это совсем не так.

Понятно. То есть они сами уже хотят делать что-то осмысленное?

Там есть весьма реальный спрос. И те пилотные проекты, которые мы делаем, мы делаем их в тех конкретных органах власти, где есть для этого желание. Мы не могли никого заставить, потому что это всего лишь экспертный эксперимент, но нашлись достаточно высокого уровня люди, у которых было достаточно полномочий у власти, чтобы согласиться с нашими предложениями и все это запустить. Так что все совсем не так однозначно.

Видимо, повезло бизнесу, который в зоне ответственности ваших пилотных подопытных.

Там конкретно мы работаем с услугами населению, прежде всего, в сфере занятости. И мы предлагаем реальные решения, которые способны намного повысить результативность этой работы и снизить издержки.

Интересно. Может быть, потом еще раз к нам придете, расскажете про опыт этого пилота. Нам пока, мне подсказывают, еще один звонок поступил. Здравствуйте, вы в эфире.

Добрый день, меня зовут Олег. Я хотел бы господину Дмитриеву задать вопрос. Он говорил о том, что нужно развивать инфраструктуру несырьевых городов. Что конкретно имеется в виду и о каких городах в первую очередь идет речь? Спасибо.

Спасибо большое, Олег.

Речь идет практически обо всех крупных городах второго эшелона, не считая Москвы и Санкт-Петербурга, которые уже для российской экономики развиты очень неплохо.

То есть это миллионники и, в том числе, подходящие к ним?

Города-миллионники. На самом деле в стране больше 20 городских агломераций, в каждой из которых население как минимум выше 700 тысяч человек. В этих агломерациях есть большой потенциал роста производительности и роста выпуска, прежде всего, несырьевых отраслей, потому что в городах сырьевые отрасли мало развиваются. Мы оценили, каковы могут быть эффекты, мы работали с базой всех промышленных предприятий и всех предприятий сферы услуг, оценили, как меняется производительность в зависимости от места положения и что влияет на рост этой производительности. Есть очень конкретные меры, которые могут существенно повысить эффективность работы предприятий и привлечь дополнительные инвестиции. Меры не бог весть какие сверхъестественные.

А например?

Улучшение инфраструктуры, создание рынка арендного жилья, который повысит мобильность людей и позволит им перемещаться туда, где есть хорошие и привлекательные рабочие места, улучшение экологии. Для крупных городов это принципиальная проблема, и некоторые из них не развиваются, потому что там сейчас плохая экология. Но большинство этих проблем решаемо, и их можно решить вполне доступными нашей власти средствами, это не ракетные технологии, и ресурсов для этого не надо каких-то чрезмерных. Все, что нужно для этого, оно вполне в пределах и возможностей бюджета, и возможностей экономики, а ускорение возможно только за счет этих факторов. Почти 1% ежегодно, для России это очень много, потому что это разница между 2% роста и 3% роста, а 3% роста для такой экономики, как Россия — это уже очень-очень неплохо.

Это уже ближе к нашей цели достичь среднемировых уровней.

Это ближе к среднемировым, которые сейчас 3,5%.

А вообще интересно, когда вы говорите, что это вполне в силах нынешних, видимо, федерального и региональных местных бюджетов. То есть это все-таки, получается, вопрос расстановки приоритетов правильный? Почему он не делается? Когда мы говорим: улучшение инфраструктуры — это что: дороги построить и решить вопрос с присоединением к сетям, я правильно понимаю? Почему сейчас они это не делают, если это в их силах? Удивительно.

Да нет, все понятно. Инфраструктура в стране развивалась. Сказать, что она не развивалась в последние 15 лет, неправильно. Но что развивалось? Развивались каналы экспорта сырьевых ресурсов за рубеж, строились супер-нефтегазопроводы, пропускная способность железных дорог и многое другое, порты для перевалки угля — это все для сырьевой экономики. Больше сырьевая экономика не может быть двигателем развития, она слишком медленно развивается, и сырье стало гораздо меньше нужно в остальном мире. Несырьевая экономика тогда была не очень нужна да по одной простой причине: и так все росло как на дрожжах.

Все хорошо.

Да. Это все закончилось реально только с последним кризисом, это 2014-2016 годы. Именно поэтому и сейчас впервые мы заговорили о том, что нужно всерьез переориентироваться на другие задачи, инфраструктура другая. Это не нефтегазопроводы, это дороги вокруг крупных городов, иногда совсем проселочные дороги, без которых задыхается экономика, и население до работы не может доехать. Это скоростное железнодорожное сообщение между городами, отнюдь не перевозка угля вагонами на Дальний Восток. То есть совсем другие проблемы, другие задачи, но они-то реально сейчас могут помочь, если их решить.

Мы собирали вопросы не только в социальных сетях, но и наши корреспонденты снимали вопросы прямо на улицах разных городов, не только в Москве. Давайте один из них сейчас посмотрим.

— Средняя зарплата в регионах — 20-30 тысяч, хотя в Москве зарплата от 50 тысяч рублей. Как изменится ситуация с зарплатами в регионах в ближайшие полгода?

Такой вопрос про разрыв в уровне жизни, уже ставший давно традиционным, между Москвой и Санкт-Петербургом, в общем-то, хотя между и Москвой и Петербургом тоже есть разница, и остальными регионами. Это зафиксированная надолго проблема или нет?

Если мы говорим о ближайшем полугоде, как задавала вопрос телезрительница, конечно, мало что изменится. Но надо сказать, что если мы говорим конкретно о Москве, то рост экономики Москвы уже много лет подряд отстает от среднероссийских. Другие регионы догоняют Москву, а Москва отнюдь не опережает их в своем развитии. Более того, зарплата в Москве растет значительно медленнее, чем в других регионах, потому что в Москву постоянно притекает много новых работников, которые готовы работать дешевле, чем москвичи. И в этом плане московская зарплата уже давно не ориентир по темпам роста для страны. Уж если говорить, где быстрее всего растет зарплата, так это территории типа Дагестана, где темпы роста намного выше, чем в любом другом регионе страны.

То есть, получается, регионы могут догнать Москву не потому, что они станут более производительными, а потому что Москва становится менее материально обеспечивающей тех, кто не работает?

Москва успешно развивалась в 90-е годы, и это один из немногих больших городов страны, который уже достиг точки насыщения. Он находится по своим размерам на линии тренда. То есть он оптимален для российской экономики, но дальше опережающими темпами он расти не должен. Возникает много проблем из-за избыточной концентрации людей и экономики, и московская агломерация уже начинает от этого страдать. Развивать как раз нужно гораздо менее развитые города-миллионники, кроме Москвы и Петербурга, где потенциал нереализованного развития очень большой.

А когда мы говорим, что Москва, как вы сказали, в точке насыщения, насколько уместна для города в точке насыщения такая масштабная программа реновации, которую мы сейчас все наблюдаем в развитии? Это ко времени на этом периоде развития или нужно было раньше об этом думать?

Вы знаете, у нас, у самих у жителей Москвы, очень критическое отношение к тому, что разворочены все тротуары, и вообще что сужается проезжая полоса, там возникают широкие проспекты для пешеходов.

И даже не только проспекты, а будущий снос пятиэтажек, я думаю, у нас еще большее раздражение будет вызывать, если это будет в нашем соседнем дворе.

Думаю, что да. Но я встречаюсь с международными экспертами периодически, которые занимаются и городским развитием, и рынком недвижимости, и от них постоянно слышу совсем другие мнения. Буквально два или три месяца назад я встречался с руководителем одной из крупнейших международных риэлторских компаний, точнее, с представителем этой компании здесь в Москве. И он проводил очень осведомленное сравнение по тому, как происходит благоустройство центра Москвы по сравнению с тем, что делается в Лондоне, и сравнение было очень не в пользу Лондона. И он говорил, что московские власти, я здесь ничего не приукрашиваю, я просто рассказываю то, что мне говорили, что московские власти делают это эффективнее, и в расчете по результату на доллар потраченных средств гораздо дешевле, чем лондонские власти, которые в это же время пытались проложить велосипедные дорожки, и у них получилось меньше и гораздо дороже.

Удивительно, интересно.

С точки зрения расширения пешеходных зон, это, в принципе, международный тренд, и то, что делается в Москве, это очень напоминает то, что не так давно было сделано в Мадриде, где существенно расширили пешеходные пространства в центре города, и в городе стало действительно гораздо комфортнее пребывать. Это нравится и туристам, и самим жителям Мадрида. И, кстати, еще интересная параллель с Мадридом — то, что Мадрид на протяжении более чем 10 лет лидировал по темпам ввода в метро, был одним из самых динамичных в мире. Сейчас Москва перехватила эту инициативу и по той же причине. Если ты хочешь, чтобы люди больше ходили пешком по центру, нужно иметь больше станций метрополитена и больше линий метрополитена.

Но еще хотелось бы иметь климат чуть поближе к мадридскому по температурам, но тут уже ничего не поделаешь.

Но речь же не идет о том, чтобы гулять круглые дни напролет, а речь идет о том, чтобы пройти несколько кварталов до ближайшей станции метро, может быть, зайти в кафе и в магазин и это стало делать в Москве удобнее. После того, как закончится весь этот беспорядок с асфальтированием, то есть с укладкой плитки, я думаю, будет намного удобнее. Люди в любом случае по этим новым участкам пешеходных трасс ходят с удовольствием, и таких людей все больше.

Редкий оптимистичный взгляд, но посмотрим, что из этого получится. А у нас уже есть еще один звонок. Здравствуйте, вы в эфире. Как вас зовут? Задавайте, пожалуйста, ваш вопрос.

— Меня зовут Владимир, я из Подмосковья. Хотел бы задать следующий вопрос Михаилу: Михаил, не считаете ли вы, что формирование финансового монетарного суверенитета России является основой решения всех проблем в экономике и, в частности, изменение или формирование нового банковского сектора, который способен с учетом сказанного выдавать кредиты с нулевой ставкой? Спасибо.

Спасибо, Владимир. Интересно.

Владимир, спасибо за вопрос. Я согласен с первой его частью. На новом этапе экономического роста без радикального улучшения работы банковского сектора, особенно по выдаче кредитов предприятиям реального сектора, будет обойтись невозможно.

А что мы, извиняюсь, понимаем под радикальным улучшением работы банковского сектора по выдаче кредитов?

Очень просто. Есть индикаторы глобальной конкурентоспособности Всемирного экономического форума. Там много-много индикаторов, там много десятков. Россия в этом рейтинге, в целом, занимает неплохие позиции, но, правда, там на одну позицию сдвинулась вниз с 45 на 46 место, но это не критично. А если мы посмотрим на один маленький показатель — доступность кредитов реальному сектору, нефинансовому сектору экономики, то с 2012 года по 2017 год Россия упала с 86 на 120 место из 138 стран.

Из-за стоимости, в первую очередь, или из-за иных условий, по которым они могут?...

Не только из-за стоимости. Это проблема того, как банки вынуждены оценивать риски своих клиентов и как работает вся эта система. К сожалению, этим, в том числе и в рамках программы экономических реформ, занимались пока очень мало. Мы надеемся, что наша экспертная команда сейчас повнимательнее посмотрит на эту проблему, но здесь почти катастрофа, и она связана не только с процентными ставками.

А с чем еще, помимо оценки рисков, и как это можно решить?

С ручным характером регулирования. Реально многие, даже иногда реально нерискованные кредиты оцениваются таким образом, в том числе Центральным банком, что банки не могут их выдать, слишком много капитала нужно для формирования резервов под эти кредиты, которые считаются на основе очень поверхностных оценок как очень рискованные, хотя это далеко не всегда соответствует реальности.

А они считаются такими просто от греха подальше, что называется, дует на воду наш регулятор?

От греха подальше, совершенно верно, как бы чего не вышло. В России назрел переход тому, что в мире называют smart bazel — умное базельское регулирование, когда нужно не просто в лоб тупо применять нормативы, а научиться гораздо более точно и достоверно оценивать риски на основе перелопачивания огромного массива данных и выстраивания специальных моделей по прогнозированию рисков. Это тренд, который сейчас во всем мире охватывает банковский сектор, и чем лучше банки умеют оценивать эти риски, тем больше шансов, что те, кто действительно имеет хорошие проекты, получит под них финансирование.

Что касается второй части вопроса про суверенитет?

Я не совсем понимаю, что здесь понимается под суверенитетом. То, что мы должны научиться повысить существенно роль собственного российского банковского сектора в финансировании инвестиций — это 100%. Эта роль сейчас снизилась, она снизилась в ходе кризиса, всего была доля банков в финансировании инвестиций меньше 9%, сейчас упала где-то до 7,5%. И это плохая тенденция, то есть банки не справляются с задачей поддержания будущего экономического роста, и это системная проблема.

Раньше большие сырьевые компании в нулевые годы выходили на международные финансовые рынки и брали в долг там, сейчас это плохо получается. Кроме того, есть много небольших и средних компаний, особенно в крупных городах, где развивается несырьевой сектор, которым тоже нужны кредиты. А вот на них наш банковский сектор реагирует совсем плохо. И вот эти проблемы как раз надо решать. Нельзя сказать, что очень просто их решить, но примерно направление понятно: надо научиться более корректно и точно оценивать риски каждого заемщика на основе работы с большими массивами данных. Данных становится все больше, но работать с ними умеют далеко не все.

Будем надеяться, что и наши банки в какой-то обозримой перспективе этому научится, и наш бизнес почувствует эти улучшения.

Если они не научатся, мы потеряем много возможностей роста именно несырьевой экономики, потому что там возможности быстрого освоения рынков очень большие, и у компаний свои прибыли, и денег не хватает, чтобы увеличить производство и охватить эти рынки. Именно таким компаниям будут нужны кредиты на новой фазе экономического роста, но именно их сейчас в наибольшей степени ущемляет существующее банковское регулирование.

Это самое обидное.