Владимир Касаткин: Больше половины мужчин уходят из семьи, если узнают, что их ребенок – аутист

Белоголовцев: Рядом со мной доктор наук, профессор Владимир Касаткин, признанный на мировом уровне эксперт в области проблем аутизма. Владимир Николаевич, здравствуйте, большое спасибо, что согласились к нам сегодня придти. Сегодня говорим весь день о разных аспектах проблемы. И вопрос первый, наверное, который я хотел бы вам задать, он касается, если правильно так говорить, лечения, излечения. Всегда есть много спекуляций на эту тему. Кто-то, воинствующее крыло людей, не желающих принимать, говорят, что аутизм неизлечим и, собственно, что с ним делать? Кто-то утверждает, что можно снять практически все симптомы и проявления. Что вы скажете по этому поводу?

Касаткин: Я хочу сказать, что аутизм, он разный. И если мы говорим о расстройствах аутистического спектра, то люди с такими расстройствами живут вполне успешно и достигают очень высокого уровня социальной адаптации. К сожалению, есть тяжелые формы аутизма, которые требуют особого внимания и вот эти вот тяжелые формы, которые сопровождаются интеллектуальной недостаточностью, они как раз вот требуют очень интенсивной помощи, особенно для детей, начиная от 2-х лет и до 7. То есть, если мы начнем с ребенком заниматься с 2-х лет, то мы имеем очень высокую степень вероятности, что продолжит к 7-ми годам свое образование. Если мы с ним будем заниматься как с обычным ребенком, то он уже никакого образования не продолжит и его будущее достаточно печальное. В этом драматизм аутизма, и в этом надежда аутизма. То есть вот, если мы говорим о лечении, то лечение как раз…

Белоголовцев: То есть, важно не опоздать, в первую очередь?

Касаткин: Важно не опоздать. Вот в этом возрасте очень важен каждый день.

Белоголовцев: Скажите, пожалуйста, если мы говорим о вот этом, ну совсем еще младенческом возрасте, 2-3 года, могут ли родители самостоятельно заниматься лечением, снятием симптомов, или необходимо вот с самого раннего момента, с тех самых полутора-двух лет сразу же помощь специалистов?

Касаткин: Вот смотрите, здесь представление об этой проблеме за последние 30 лет претерпело определенную динамику. Сначала говорили, что вообще помочь нельзя, что это вариант детской шизофрении, и ничего хорошего здесь не будет. Потом в 70-х годах прошлого столетия появились первые работы и появились первые программы, которые показали, что интенсивная работа с ребенком, интенсивная психологическая работа, она дает фантастически интересные результаты. В последние годы, в последние десять лет, начался шквал работ, которые показывают, что аутизм, это проблема не только психологическая, но это проблема, которую можно решать и достаточно успешно решать, используя иммунологические методы. То есть, аутизм, говоря медицинскими терминами, - это окислительный стресс, это нарушение обмена веществ. И его можно лечить, лечить диетой, лечить специальными…

Белоголовцев: То есть, медикаментозными средствами?

Касаткин: Да. И медикаментозными средствами, и диетой и, конечно, лечить, если можно так сказать, лечить теми программами, реабилитационными программами, педагогическими, психолого-педагогическими, которые есть сегодня и которые дают очень хороший результат.

Белоголовцев: Всегда, когда мы говорим о людях нездоровых, это могут быть инвалиды. Сегодня, говоря о людях, больных аутизмом, мы сталкиваемся с вопросом очень больным для России - об инклюзивном образовании, ну и, в принципе, существовании. С вашей точки зрения, как специалист, вот в сегодняшней современной России возможно ли для таких детей инклюзивное образование и не пойдет ли оно во вред, учитывая реалии, которые сейчас есть в стране?

Касаткин: Смотря что понимать под инклюзией, и какая инклюзия. Инклюзия - это включение. И любая форма разумного включения - это хорошо. Ребенка нужно включать в социум, но нужно понимать, что ребенок, который не говорит, или существенно отстает в интеллектуальном развитии от своих сверстников, он не может учиться в школе. И делать вид, что происходит все нормально, сажать ребенка и рядом с ним даже сажать ютера или там родителей и делать вид, что все происходит хорошо, и делать хорошую игру при плохой игре - это не совсем правильно. Но, тем не менее, мы говорим об инклюзии на каждом этапе. Как только мы начали работать с ребенком, вот мы поставили диагноз, чем больше он общается с нормальными детьми, тем лучше. Но это не значит, что он должен общаться только с нормальными детьми. Он должен общаться, прежде всего, с обученными людьми, которые развивают то, что нужно развивать. Развивают те навыки, которые у ребенка с аутизмом происходят просто медленнее, значительно медленнее. И чем тяжелее аутизм, тем медленнее работает вся эта система и тем интенсивнее нужно работать с этим ребенком. В этом случае такая неумная инклюзия может много чего напортить.

Белоголовцев: Скажите, пожалуйста, вот я общался с Екатериной Мень сегодня (наверняка знакомы вы) и я спросил о ее ребенке Платоне. Она сказала: «Осенью мы собираемся в школу». Реально ли при тяжелых формах аутизма, если он вовремя выявлен, еще в полтора-два года, если идут интенсивные занятия, реально ли действительно к восьми-девяти годам достичь уровня, при котором ребенок может с послаблением, отступлением, действительно начать получать образование?

Касаткин: У меня был пациент, он был у нас в центре до 2-го класса, потом он пошел в обычную школу. У него было расстройство артистического спектра, которое называется синдром Аспергера. Он во 2-м классе. Этот второй класс прошел за 1 или 2 месяца.

Белоголовцев: Всю программу 2-го класса?

Касаткин: Да. Перескочил, так сказать, в 3-й класс, потом он пришел к нам, когда он должен был учиться в 3 классе, а учился в 5-м. При этом ему как-то случайно попался учебник по математике 7-го класса, он в уме прорешал за неделю все задачи этого 7-го класса. И вспомнил, какая задача на какой странице слово в слово - это расстройство аутистического спектра. И вот этот человек, как вы считаете, он подвержен инклюзивному образованию? Конечно, да. Но какому? И кто с ним будет работать? И как его поймут его сверстники? При этом нужно сказать, что совершенно идиотское чувство юмора, так сказать, свое, над которым никто не смеется кроме него самого. У него совершенно своя система коммуникаций. У него совершенно своя плавающая идиотская улыбка на лице, которую никто не понимает, а он обладает уникальной памятью. И вот аутизм, расстройство аутистическоо спектра, они очень разнообразны. Эти дети, которых, так сказать, сегодня один процент. А вот есть такой сайт известный во всем мире, аутизм Спикс называется. Они там делают 10 лучших открытий в мире, которые вот произошли. За 2011-й год в Южной Корее исследовали 50 тысяч школьников в начальной школе и выяснили, что у них расстройство аутистического спектра имеет 2,6% корейских школьников.

Белоголовцев: 1 из 88 в мире - цифра, о которой я сегодня слышал. Один ребенок из 88. То есть, там чуть более процента, треть примерно.

Касаткин: Если мы говорим с точки зрения такого самого расширительного диагноза, большая часть этих детей требует повышенного внимания, но не такого внимания, которого требуют дети с тяжелыми формами аутизма, потому что здесь история драматическая. Если расстройство аутистического спектра требует, чтобы на них обратили внимание, требует учета некоторой специфики учителей, родителей, здесь достаточно дать совет, достаточно консультаций психолога, пусть даже каких-то коррекционных занятий. С детьми, которые имеют тяжелую форму аутизма, нужен интенсив. С ними нужно заниматься как минимум, 8 часов в день в режиме интенсива. И этому нужно учить родителей. А как учить родителей? Я могу сказать, что больше половины мужей, когда они узнают, что, так сказать, у ребенка аутизм, они уходят.

Белоголовцев: Уходят из семьи.

Касаткин: И очень много мам в Москве воспитывают ребенка одни. Нужно зарабатывать. И в этом смысле, конечно, нужно создавать какую-то систему социальных преференций. Конечно, я хочу сказать, что сейчас идут большие перестройки в системе образования и очень важно сохранить те позиции, которые есть сегодня с аутизмом и в Москве, и в России.

Белоголовцев: Существует расхожий миф или теория о том, что дети с аутизмом обладают повышенной агрессивностью, и собственно, поэтому родители обычных детей зачастую боятся, я не знаю, позволять детям коммуницировать. Насколько это близко к истине?

Касаткин: У детей бывают агрессивные вспышки, но все зависит от того, как родители ведут себя по отношению к этим детям. Где-то дети, даже дети с аутизмом, и не с аутизмом - это зеркала своих родителей. Мы все имеем право на выражение своих чувств, но дети с аутизмом выражают из по-своему. Поэтому много из того, что они говорят, к этому нельзя подходить с обычными нашими социальными мерками.