«Ситуация будет хуже, чем представляют в правительстве»: Игорь Николаев о том, как экономика снова уйдет в минус

Это такое на будущее примитивное заявление, чтобы действительно можно было оправдаться, я бы даже так сказал.

Да, просто люди-то это воспринимают как всё, жди кризиса, не знаю, снимай валюту ― об этом еще сегодня, конечно, поговорим ― со вклада и клади под матрас. Как правило, от премьера такое слышать всё-таки непривычно, почему, я думаю, это и попало так широко в заголовки, в новости, что это не просто такая чиновничья подстраховка и политическая, а вдруг в этом есть какое-то экономическое содержание. Может быть, готовится какой-то стресс-сценарий развития российской экономики на случай ухудшения санкций, как думаете?

Не знаю, не могу сказать, готовят они там стресс-сценарий или нет. Судя по тем прогнозам, которые сейчас рисуются, я уж, извините, такое слово употреблю. Действительно, когда говорят по прогнозу, что у нас 68 рублей за доллар будет в 2024 году, через шесть лет, а мы видим, какой курс сейчас есть, то как-то не очень верится. Или когда видишь прогноз по инфляции, которая, ну да, скакнет, понятно, в этом году, в следующем, а потом 4%.

Внезапно.

Да.

Почему вот?

Спустится. И начинаешь понимать: а почему 4%? А потому что по указу майскому президента мы должны войти в пятерку крупнейших экономик мира при сохранении макроэкономической стабильности, в том числе инфляции на уровне 4%. То есть у нас инфляция прогнозируется так, по указу президента: сказал 4% ― значит, 4% и будет.

Так и напишем.

Значит, мы так и прогнозируем.

Вот это прогнозы, да, а вот это реальность. Я думаю, при самых оптимистичных заявлениях, при самых оптимистичных прогнозах всё-таки понимание там есть, что ситуация не такая простая. Но всё-таки там и много недопонимания в том смысле, что ситуация будет, по нашей оценке, даже хуже, чем представляют в правительстве.

Хуже с точки зрения инфляции, темпов роста? Вы упомянули вашу оценку, можете поподробнее?

Со всех точек зрения будет хуже. Возьмем два основных макроэкономических показателя. Инфляция. То, что ситуация будет хуже, и банк России признал недавно.

Да, уже официально.

Да.

Конечно.

Уже в этом году прогнозирует банк России, что инфляция, верхний предел ― 4,2%. Напомню, в прошлом году у нас была рекордно низкая инфляция, 2,5% годовых. В следующем году банк России верхний предел уже оценивает в 5,5%. Ну ничего ж себе! Было 2,5%, а теперь 5,5%.

Больше чем вдвое.

Да. По ВВП, да, пока прогнозируют, что мы выйдем на 3%, 3% с лишним. Опять же только потому, что мы должны войти в крупнейшие экономики мира.

И это более-менее среднемировые темпы.

Да. Вот не будет этого, ну не будет при таком усилении санкционного давления, при структурном нереформировании. Притом, как мы видим, повысилась напряженность социальная, одно только объявление о повышении пенсионного возраста сыграло какую роль! При повышении налоговой нагрузки, что очень важно с точки зрения оценки экономической динамики. Понимаете, вы рассчитываете на экономический рост и повышаете налоговую нагрузку. У нас НДС повышается, у нас вводят налог на самозанятых и так далее.

Вот таких чудес не бывает. Поэтому наши оценки скромнее, и в следующем году мы оцениваем, что велика вероятность, что экономика снова уйдет в минус. Не какой-то там рост по нарастающей, а уже в следующем году после вот этого малозаметного роста в текущем году экономика, скорее всего, снова уйдет в минус.

Об этом сейчас поговорим. Если говорить о том, что экономика уйдет в минус, как это ощущается на уровне, не знаю, зарплат, рабочих мест? То есть почувствуется ли разница в худшую сторону по сравнению с тем, что экономика ни шатко ни валко растет на 1%, и вот оно уходит в минус, как это ощущает человек?

Чудес не бывает. Что значит в минус или ноль, да? Это как минимум сохранение того уровня, которого достигли те или иные производства. Это значит, что индексировать зарплаты ― это в лучшем случае ― не собираются, заморозка зарплат. А может быть, наоборот, превентивно где-то и сокращение персонала.

То есть вот те неприятные явления, которые сопровождают кризис, и здесь будут, их следует ожидать. Вот чудес не бывает. Если кризис, то это действительно. Для бизнеса это оптимизация, выражаясь так политкорректно, да, а на самом деле сокращение издержек. Здесь и издержки на труд, естественно, и зарплаты. То есть замораживание или снижение зарплат, сокращение персонала. Уж как минимум не будут дополнительный персонал нанимать. Вот всё как обычно, ничего тут оригинального нет, к сожалению.

Вот да, премьер это называет непростым началом.

Возвращаясь как раз к структурным проблемам, к тому, что ничего не меняется. Вот есть первая информация о том, каким будет бюджет на ближайшую трехлетку, и в нем вроде бы как чуть-чуть увеличилась ― в федеральном бюджете ― доля расходов на образование, на здравоохранение, тот самый человеческий капитал. Вот совсем немного. В то же время тоже во всех заголовках и неэкономических СМИ все обратили внимание на то, как выросла статья, которая предполагает расходы на мотивацию госслужащих. Вот здесь сразу возникает такой классовый вопрос. Ну что ж такое?

В этой связи мне вот что интересно: действительно ли экономия на чиновниках могла бы быть столь существенна, что что-то бы изменила во внутренней структуре бюджета? Вот если убрать расходы на госаппарат, мы сейчас силовой блок берем отдельно, вот тем не менее. Именно на госслужащих. Это действительно такая существенная статья и действительно ли она правда раздута? Или, может быть, они получают, как они часто жалуются, низкие зарплаты, и потому вот такое у нас низкое качество госуправления, потому что нет мотивации успешным людям, да, идти на госслужбу?

Зарплаты не такие низкие, особенно у руководящего состава.

У руководящих, а если брать среднее звено, да?

Рядовые специалисты первой категории, второй, конечно, ведущие специалисты получают не так много.

А именно они документы-то и готовят, по которым зачастую приходится жить.

Рабочие лошадки-то прежде всего они. Тем не менее я считаю, что это несколько такой вызывающий шаг действительно ― увеличение столь существенное расходов на мотивацию госслужащих. Надо еще учитывать, в какой обстановке это принимается. Мы видим, какая обстановка в связи с решением о повышении пенсионного возраста. Но зачем еще принимать решение, которое еще больше раздражает людей?

Это вроде бы не такие большие деньги, но если вы здесь, да, дополнительные, не очень обоснованные расходы вводите, вы здесь не очень-то эффективно расходуете средства, здесь у вас продолжается ― опять же употреблю в третий раз ― неэффективное использование средств. То есть и там вроде не так много, и там немного, но суммарно-то это складывается в приличные суммы.

Поэтому, на мой взгляд, неправильно так относиться. Деньги-то небольшие, что там, типа, вам жалко, что ли? Я скажу: «Если такие небольшие, давайте добавим здравоохранению еще».

Да, есть куда добавить.

Да. В образование. Небольшие же деньги, добавьте тогда. Подумаешь, да, по тысяче рублей каждому зарплату. Вам небольшие, а людям вполне даже большие могут показаться.

Тем не менее происходит иначе.

У нас есть звонок. Здравствуйте! Пожалуйста, представьтесь и задавайте ваш вопрос.

― Добрый день! Меня зовут Александр, я из Москвы. Будьте добры, у меня вопрос, естественно, довольно обывательский, конечно, но я думаю, что он всех, по крайней мере, людей, которых я знаю, которых тоже этот вопрос беспокоил, он заботит.

Очевидно совершенно, что все заявляют о каких-то мифических двух, трех, четырех, ладно, пяти-шести процентах инфляции. Объясните мне простым человеческим языком, как осуществляется методология подсчета этой самой инфляции, если мы в магазинах видим совершенно иные вещи? Мы видим за год рост стоимости товаров, и бытовых, и не бытовых, весьма значительный. Может быть, крупное так сильно не растет, а обычные бытовые вещи… Извините меня, тот же самый бензин растет просто катастрофически огромными цифрами.

И объясните мне еще в этом контексте, почему, очевидно же, что какой-то диссонанс существует. Вот почему такая вещь, происходя из года в год, не приводит к каким-то глобальным последствиям?

Понятно. Александр, спасибо большое. Это вечный, по-моему, вопрос ― вот этот разрыв между реальным ощущением инфляции, которую ты видишь на полках, и тем, что ты видишь в статистике. Бензин, я думаю, мы отдельно обсудим, но вот начиная с методологии, как Александр просил. Как так происходит?

Здесь всё очень просто на самом деле. Можно познакомиться с этой методологией, Росстат ее не скрывает. Она, смею вас заверить, примерно соответствует тому, как считают во всем мире. То есть выбирают товары-представители, да, выбирают населенные пункты, утверждают их, в каких населенных пунктах меряется, соответственно, то, как изменились цены.

То есть есть сотня вот этих товаров-представителей, есть населенные пункты. Происходит съем информации, какие цены есть, какие они зафиксированы. Соответственно, всё это считается. Да, это считается как средняя температура, можно сказать, по больнице, но вот так вот считают эти индексы.

Но тем не менее мы же понимаем, что товары очень разные, да, что можно записать хлеб, но хлеб бывает разного качества, в разном магазине по-разному. И, видимо, поэтому люди часто не могут сориентироваться. Они видят одно, а в статистике другое.

Конечно. Многое зависит от того, какие товары-представители. Но я должен сказать, тем не менее, несмотря на то, что, может быть, и у меня есть претензии к Росстату, всё-таки более-менее. Мы в свое время делали доклад, он назывался «Альтернативная инфляция», и пытались оценить, действительно правильно считают или неправильно. Это было уже несколько лет назад, почти десять, но вывод был такой: если и врут, то ненамного. Действительно, мы нашли подход, как считать. Там была десятипроцентная в те годы инфляция, два-три процентных пункта.

Я при таком же мнении остался и сейчас. Я понимаю, почему складывается такое впечатление. И вот хочу Александру сказать и не только Александру: у нас чисто по-человечески, субъективно, естественно, наше внимание обращается прежде всего на те товары, цены на которые растут больше всего, да. Исходя из этой информации, у нас складывается впечатление: о чем вы говорите, какие там процентные пункты? Там 10, 20, 30%.

И мы не обращаем внимания, что есть такие товары, на которые цены практически не растут. Допустим, в последние годы какая-нибудь электробытовая техника или что-то еще. Это тоже учитывается в расчете общего индекса инфляции, но мы чисто субъективно обращаем внимание на то, что растет в цене больше всего. Отсюда такое наше субъективное мнение, что гораздо выше инфляция.

Поэтому вот такое вот есть объяснение, и я всегда сам так и объяснял, я с этим согласен. Ну а что касается того, что, значит, врут или не врут, я уже сказал: если и врут, но ненамного. А там действительно зависимость есть от выбора товаров-представителей, да даже населенных пунктов. Подкрутить много тут нельзя.

И понятно, бензин выступает, особенно в этом году, ярким раздражителем, по которому, если судить по цифрам на заправках, конечно, ни в какие процентные пункты инфляции невозможно поверить, потому что это не так, да, бензин дорожает. Вот сейчас опять новые усилия.

Что происходит с регулированием цен на бензин? Как правительству выйти из этой нерешаемой задачки? Оно постоянно откладывает, откладывает решение, а становится будто бы всё хуже и хуже.

Тут, в общем, тоже примерно всё понятно. У нас в стоимости топлива где-то 65%, а то и 70% ― это налоги, прежде всего акцизы. Говорят: «А как же так? Цены, мировые цены на бензин-то изменились, упали, а у вас цены не упали». Потому что налоги-то всё равно, налоги-то, тот же НДПИ, да, от того, сколько вы добыли, или акцизы, которые индексируются в последнее время очень сильно. Их-то должны заплатить.

А когда осознаёшь, да, вот приехал на заправку, и с каждого литра, с каждого рубля 65–70 копеек ушло тут же в налоги, в бюджет. Поэтому вот через это в первую очередь надо регулировать на самом деле, сдерживать цены на бензин. Собственно говоря, история конца мая ― начала июня и показала. Там же даже ввели такое понятие, отрицательный акциз, и сразу, в общем, затормозили этот процесс.

Вот пока будет система такая у нас ценообразования и плюс другие проблемы, допустим, в регионах это фактически монополизация этого рынка со стороны… Олигополия так называемая, определенное число нефтяных компаний. Это тоже влияет на то, что у нас цены на бензин растут. Но главное ― это вот это, то, что налоги у нас занимают такую весомую часть, а налоги поднимает государство.

Да, бюджет-то не может без нефтегазовых денег.

Деньги нужны. Чем больше, тем лучше. Это так думает государство, чиновники.

Да, и потом оно их неизвестно на что направит. К вопросу как раз о бюджетных деньгах и что туда внезапно попадает. Я тут вспомнила, что ровно пять лет назад мы впервые в конце сентября узнали о том, что правительство придумало заморозить, как это называется, накопительную часть пенсии.

Да.

То есть прекратить отчислять.

Накопительную кампанию.

Вот пять лет этому решению. По-прежнему теперь каждый год в ручном режиме зачем-то ритуально продлевается это замораживание, этот мораторий на отчисления. Что сейчас с этими?..

Нет, зачем-то ― это понятно, зачем.

Да. Его вроде как и не отменишь. Хорошо, примите окончательное решение, скажите: «Всё, больше никогда. Мы исключаем понятие „накопительная часть“ из закона и забываем как страшный сон». Почему нет? Почему не принять уже окончательное решение, а продлевать зачем-то, морочить людям голову, как многие считают?

Может быть, тоже стараются как-то сильно не будоражить людей. Потому что что такое 6%, да, от фонда оплаты труда, которые шли в накопительную часть для граждан моложе 1967 года?

Причем да, каждому на свой личный счет. Это не какие-то виртуальные, это были твои реальные деньги в будущем.

Да, ты сейчас их не получаешь, но в будущем это твои. Это накопительная часть.

Закрепленные за тобой уже сразу.

А сейчас эти 6% в общий котел пенсионный. Естественно, бюджету это выгодно.

Да, это Топилин подсчитал.

Топилин посчитал.

Там триллионы!

Два триллиона рублей бюджет сэкономил на этом. Но я по-другому отношусь к этой цифре. Это значит, что два триллиона рублей взяли у граждан, вот у этих граждан моложе 1967-го.

Да, спасибо, что он подсчитал наш ущерб.

Да. И чего вы объявляете? Как круто, что вы сделали, что федеральный бюджет столько сэкономил? Это смотря с какой стороны на это дело посмотреть. Я смотрю вот с этой стороны. И мне очень жалко и досадно, что мы вот так подходим к реформированию пенсионной системы.

Вот такие сущностные вопросы мы не решаем, к сожалению. Что делать нам с накопительной частью? Мы сводим к тому, чтобы повысить пенсионный возраст, и всё, что абсолютно неправильно.

А какие варианты, что с ней сейчас делать? Почему бюджет сейчас не может себе позволить вернуть порядок отчисления 6% всё-таки в накопительную, на личные счета? В чем такая большая проблема, страх?

Маргарита, вопрос вполне резонный, особенно в контексте того, что мы смотрим на проект бюджета на следующий год, где нам говорят: «Профицит! Круто! Почти 2%!».

Всё хорошо, да.

А, значит, в материальном выражении это почти два триллиона рублей профицит.

Те самые практически.

Слушайте, если у вас, да, профицит, если у вас планируется доходов больше собрать, чем расходов, на два триллиона рублей, почему же вы продолжаете эту заморозку и нам сказали, что и до 2020 года это всё будет замораживаться?

Да и вообще навсегда, пока не придумают вот этот новый, индивидуальный теперь, пенсионный капитал, который вообще незнамо что.

Да, индивидуальный пенсионный капитал (ИПК), это будет тоже интересно. Нет, примерно понятно, в каком русле работают мысли у чиновников — чтобы теперь еще и работник сам платил. То есть не сделать так, как на мой взгляд надо было бы, вот сейчас платится определенная часть у нас, вот разделить эту часть поровну, то есть половину платит работодатель, а половину — работник. Это не значит, что работник больше будет платить, просто ту часть, которую сейчас платит работодатель в Пенсионный фонд, разделить поровну, для него будет меньше в два раза, зато будет другая часть идти от работника. Вот здесь мы такой сущностный момент затрагиваем, очень важный, и так формировать накопительную часть…

Да, работника, только все-таки не в солидарную систему, а на его личный счет.

Да, да, да. Меняется отношение к самой пенсии. Знаете, что очень важно? Вот у нас сейчас пенсия — это такое пособие. Вот сколько решит государство, столько оно и будет. А когда работник сам платит, то пенсия становится его правом, по-другому отношение. И государство десять раз подумает, как ему реформировать, когда оно будет знать, что люди ведь могут и потребовать, это их право, это не просто пособие, грубо говоря, подачка какая-то, а их право. Вот сущностные моменты пенсионного реформирования. К сожалению, мы это не затрагиваем, мы продлеваем заморозку пенсионной накопительной компоненты…

Удивительно, при этом мы еще лишаем экономику «длинных» денег, дешевых, это же классика. Зачем нужны пенсионные накопления? Их можно инвестировать в те самые инфраструктурные проекты, ну если бы они у нас были должного качества. Ну вот по всему это отрицательное решение. Это удивительно, по-моему. Почему оно живо до сих пор?

Ну, близорукая такая позиция. Нет способности мыслить стратегически, видеть последствия, к сожалению. Знаете, меня иногда спрашивают, а что, они там не понимают? У многих такое отношение. Я говорю, да, не понимают. Ну а почему вы думаете, ну они тоже люди, многое не понимают. К сожалению, на мой взгляд, слишком многое не понимают на таких должностях.

Тоже странно, не понимают. Они же тратят деньги государственные на исследования, то и дело заказывают и мониторинги, и разные научные работы. И до сих пор не понимают? Сколько для ни стараются эти специалисты…

Так сама жизнь показывает, что не понимают. Потому что если бы понимали, мы бы развивались гораздо более динамичнее, мы бы уже за эти годы из страны конфетку сделали, что называется. А мы вот все куда-то собираемся, кого-то обгонять. У нас четыре предыдущих года реально располагаемые денежные доходы населения снижались, мы балансируем, сейчас мы, конечно, будем оправдываться, санкции, то-се… Это такое то ли развитие, то ли… Знаете, жить-то можно, но разве ж это жизнь? Я вот так бы об этом сказал.

Перейдем к другой теме. Как раз по ней много вопросов, хотя она у нас из программы в программу кочует, но тем не менее на сайте вопрос нашего подписчика Артемия, нашего подписчика Даниила Барабанова, все волнуются о валютных вкладах, потому что много заявлений, сначала глава ВТБ Костин всех напугал, потом Центробанк стал успокаивать. Все все-таки пытаются понять, насколько реалистична эта угроза конвертации их валютных сбережений на банковских вкладах внезапно в рубли по неизвестно какому курсу. Как считаете?

Я считаю, что пока вероятность не такая большая.

Что значит, не такая большая? Тут сразу люди нервничают. То есть она есть?

Да. Вот к большому сожалению, она есть. Еще несколько месяцев назад, я уж не говорю, год назад, невозможно было представить эту ситуацию. А сейчас мы уже всерьез обсуждаем и правильно делаем, что обсуждаем. Ну действительно, люди столько раз уже обжигались, и тут перед ними замаячила возможность в очередной раз, обжечься, это мягко сказать. Поэтому вероятность есть, я считаю, что она пока не такая большая. Что это значит? Это не значит, что завтра все бежим, снимаем свои долларовые…

И кладем в сейф.

Ну, кто куда, кто сочтет какое надежное место, вот завтра, на мой взгляд, бежать прямо не надо. Но вероятность растет, к сожалению.

Вот как будет работать, если он вдруг случится, такой черный день? То есть, предположим, США вводит для того или иного нашего государственного банка, или сразу всем, запрет на расчеты в долларах. Соответственно, вот у меня есть вклад, я вдруг хочу получить с него деньги. И что, банк в этот момент даже не может обратиться в наш Центральный банк и взять у него доллары? Как в этом случае может сработать американский запрет? Мы же тут все сами, суверенные все из себя.

Давайте так, я сначала скажу, что значит «пока не надо» и дальше. Надо оценивать эту вероятность, действительно. В ноябре уже будет понятно, это же еще не факт, что именно эти ограничения для российских банков будут…

Там же меню целое ограничений.

Да, введены. И это та очень сильная мера, скажем так, из-за которой есть риск, что ситуация вообще может пойти вразнос. Я не думаю, я надеюсь, что там понимают, что если у нас пойдет все вразнос, то тут мало никому не покажется. Вот из таких соображений, я надеюсь, что тот, кто определяется в этих санкциях, тоже учитывает пускай вот эти риски.

То, что начнется паника на финансовом рынке, которая повлияет на всех.

Да, и бог знает, на что тут может повлиять. Паника в такой стране недопустима, и очень хотелось бы, чтобы ее не было. Как я сказал, вероятность пока небольшая, но она растущая. Поэтому надо смотреть, и где-нибудь через месяц-полтора оценивать и принимать уже решения. Вот пока не та ситуация, когда надо бежать и все. И на мой взгляд, Набиуллина, когда успокаивала, делала совершенно правильно, и действительно возможности у Центрального банка есть. Вот если такие ограничения, Центральный банк накопил десятки, сейчас появились эти сведения, они не опровергаются, что более трех десятков миллиардов, наличных именно, долларами за последнее время было ввезено, плюс у коммерческих…

Да-да, многие восприняли эту новость как тревожную, что готовятся к какому-то очень жесткому сценарию, раз наличные запасают. Это же прям какая-то бандитская практика — запасаться наличными.

А что делать? Слушайте, это интересно, но Банк России фактически ведет точно так же себя, как и простые граждане, он тоже, вот если наличных долларов, то это самое надежное. Только люди меряются там… Мне тут одна женщина звонила, у нее 150 долларов. И то люди волнуются, что делать…

С такими деньгами.

Да, но я сказал, вам волноваться точно, я думаю…

Не о чем, к сожалению.

Да, не сильно. А там, действительно, десятки миллиардов долларов, наличных. Никто не опровергает, что действительно ввезли за последние пару лет, по-моему. Плюс, по-моему, около 14 миллиардов долларов в других банках. То есть наличных долларов в стране сейчас, не у граждан под матрасами и в банках, там тоже десятки миллиардов долларов, достаточно. Вот эти деньги — это как бы страховка, что если действительно введут этот жесткий вариант санкций, то Банк России поможет, и если кто захочет взять свои доллары, то он их возьмет. Учитывая, что у нас вообще объем долларовых вкладов 87 миллиардов долларов, и надеясь на то, что не все тут же побегут и будут снимать эти 87 миллиардов долларов наличными, этих денег должно хватить для такого стрессового сценария. Еще раз повторюсь, у меня нет оснований не верить вот этим успокаивающим заявлениям Банка России. Ну, Греф, как известно, тоже успокаивал, но вот, к сожалению, после заявлений коллег Грефа, действительно, это все сильно взбудоражило. Так что, еще раз повторюсь, пока не та ситуация, чтобы бежать и снимать, но за этой ситуацией надо очень внимательно смотреть.

То есть следить за новостями о санкциях, за тем, что говорит у нас Центральный банк, получается, потому что даже в бытовом смысле, вот вы рассказываете про женщину со 150 долларами, а мне очень часто тоже задают вопрос, что делать с валютными накоплениями. Вот у нас есть вопрос Даниила Барабанова, который даже идет чуть дальше, и он спрашивает, есть ли вероятность и что делать, если будут проблемы не только с депозитами, но вообще в стране с расчетами, если кому-то надо рассчитываться с иностранными контрагентами в долларах, с оборотом долларовой наличности. Насколько это реалистично в нашей сегодняшней реальности?

Ну, такой вариант возможен. В данном случае, ведь санкции в этом отношении обещают или, возможно, будут применены по отношению к госбанкам, шесть госбанков.

Но они такую долю рынка, правда, эти госбанки занимают…

Но у нас еще сотни других, так что если у кого-то такая необходимость именно расчеты осуществлять, то пока чисто технологически такие возможности будут, их никто не отменял.

Вот интересно получается, я помню, когда один за одним через новый механизм санаций частные банки становились государственными, в прошлом году, вы много говорили о том, что сейчас у госбанков появилось вот это новое маркетинговое преимущество, они говорят — ну мы же самые надежные, потому что государственные. А теперь получается, это маркетинговое преимущество, которое даже запрещает антимонопольная служба использовать в рекламе, оно тает из-за санкций.

Ну что же, от госбанков, которыми мы еще более-менее пользуемся, я бы перешла к таинственной, я думаю, для большинства наших зрителей госкорпорации под названием «Внешэкономбанк». Мне показалось важным о нем поговорить, потому что много сейчас он тоже появляется в новостях, много о нем слышно. С одной стороны, в связи с переходом бывшего первого вице-премьера Игоря Шувалова туда, с переходом теперь бывшего пресс-секретаря премьер-министра Натальи Тимаковой на высокую должность. Деньги из бюджета, точнее, Фонда национального благосостояния туда вливаются. Вообще зачем в нынешней действительности нужен «Внешэкономбанк»? Чем он занимается? Как это проще объяснить зрителям, на что идут бюджетные деньги? Зачем все это нужно?

Ну, «Внешэкономбанк» претендует на институт развития, на банк развития, другое его название…

Да, удивительное словосочетание «институт развития». Что бы это значило в стране, где нет экономического развития? Что это?

Ну, это не означает, что института не может быть. Эти банки развития есть в десятках стран, и институты развития. Вот у нас один из институтов развития…

То есть они должны давать льготные кредиты на нечто, что принесет экономическое развитие?

Поощрение развития производства. Да, госкорпорация, да, получает соответственно в виде имущественного взноса деньги от государства. И знаете, «Внешэкономбанк» на самом деле не был бы в таком тяжелом положении, если бы влияние государства было меньше. Но когда с теми же олимпийскими стройками в Сочи его, грубо говоря, «наклоняют» и говорят — вот это, это и это… И он во многом благодаря этому оказывается в таком положении, а потом… То есть финансируются не те проекты, которые действительно могут давать развитие, служить мультипликатором для экономического развития страны, а «вот надэ».

Очень, очень хочется.

Да, вот тебе дали имущественный взнос, большие деньги, — вот выполняй. Но, он выполняет, но тогда это не коммерчески эффективные проекты, которые должны быть у института развития. Ну, а как? Так что слишком большое влияние государства, это не вина, это не то, что «Внешэкономбанк» так плохо работал, он сталкивался со сложностями именно из-за того, что государство очень активничало и определяло, что и как ему финансировать. Вот если господину Шувалову удастся здесь как-то поменять ситуацию, будет хорошо. Потому что такой банк развития для страны безусловно нужен, и опыт других стран говорит о том, что они могут быть эффективными. У нас, к сожалению, вот по причинам, о которых я сказал, пока он свой потенциал явно не раскрыл.

Тем более, что мы фактически лишены доступа к международным банкам развития. ЕБРР, «Европейский банк реконструкции и развития», нас больше не кредитует из-за санкций, поэтому надо, видимо, что-то свое все-таки пытаться эффективное создавать.

Как известно, «Внешэкономбанк» сейчас надеется, у него есть определенные основания, что когда Фонд национального благосостояния достигнет у нас 7% от ВВП, то как раз появится возможность докапитализировать ВЭБ. Это несколько сотен миллиардов рублей, и будет такой дополнительный мощный импульс для того, чтобы он все-таки развивался как институт, как банк развития.

Тут только вопрос, что же он будет тогда кредитовать. А то сейчас найдутся и мосты на Сахалин, и высокоскоростные магистрали в Грозный, это в худшем случае, в лучшем — в Казань. Вопрос вот этот вечный — количество достаточно качественных проектов, на которые можно было бы дать эти государственные деньги под низкий процент.

Вот если бы это предоставили ВЭБу, я думаю, они бы лучше справились с определением. А у нас же как? Появляется вот эти гигантские проекты, они звучат, кажется, вот они такой импульс придадут развитию нашей экономики, но я должен сказать, слушайте, ребята, у вас уже все последние годы эти проекты были. У нас транспортную инфраструктуру создавали и в Сочи, и во Владивостоке, и другие. Вот эта гигантомания, вот это что-то такое большое. И что? Где это мощное развитие?

В лучшем случает там на пару кварталов хватало статистического эффекта.

Поэтому это не работает в масштабах всей страны, даже от таких строек. Так, может, стоит задуматься, может быть, не нужны вот эти вот, действительно, высокоскоростные в тысячи километров, а может быть, направьте все эти средства на развитие региональной транспортной сети, и у вас эффект для экономики будет гораздо больше. На самом деле я сказал «может быть», но я-то уверен, что без «может быть» можно говорить, потому что это действительно были бы очень интересные проекты. Но вот тут интересно, ВЭБ будет сам определять все-таки, какие проекты он будет финансировать, которые послужили бы такими мультипликаторами, или вот опять определенный перечень этих строек гигантских, ласкающих слух своим… действительно, мост или тоннель на Сахалин, или еще что-то такое.

Красиво.

Да. Построят? Построят. Проблема только будет, экономика точно так же останется на прежнем уровне, в лучшем случае.

Ну и завершая как раз вопрос о структурных реформах, и чуть возвращаясь к бюджету, насколько в нынешнем виде бюджет отвечает, ну даже тем нарисованным целям — развитие экономики… Потому что бюджет считается основным финансовым документом, который определяет, на что тратит страна, с чего она получает доход. Как коротко охарактеризовать, что сейчас отражает наш бюджет на ближайшие три года? Что это будет?

Если коротко, то он отражает, что не очень понимают. Вот хочется чего-то, но сами не очень понимают. А может быть, я заблуждаюсь, все там прекрасно понимают. Я уже говорил, профицитный бюджет, там много вопросов, профицит, почти 2 триллиона.

На черный день.

А на внутреннем рынке собираются занять, летом были цифры 1,5 триллиона, а тут уже фигурирует 2 с лишним…

Да, зачем?

Как мы занимаем 2,5 триллиона, чтобы получить профицит? Зачем? Такого рода вопросы возникают, это только я к примеру. Фонд развития, отдельной строкой, внесли изменения в Бюжетный кодекс, ну проекты будут из него, на целый ряд… Это же новшество этого бюджета, Фонд развития, новый. А как он будет работать, зависит…

Притом, что он весь как из заемных средств с внутреннего рынка, если я верно поняла эту идею.

Да, да, да. Какие проекты и что? Вы считали с точки зрения вообще эффективности влияния на экономику?

Конечно же. Это же будет государственный долг. Видимо, высокая идея в том, что благодаря этим проектам начнется экономический рост, вырастут налоговые поступления, и тогда можно будет обслуживать долг. Иначе я не могу себе представить, зачем это делать. Оттого, что очень хочется срочные инфраструктурные проекты, ну как-то вроде страшно тратить…

С одной стороны, уловили, что проекты транспортной инфраструктуры — это хорошо. Правильно уловили, только транспортная инфраструктура может быть тоже разная. А вот это не уловили. Может быть мост на Сахалин, пускай сахалинцы не обижаются на меня, и это вот представляется таким большим, значимым и очень хорошим. А может быть обустройство региональной транспортной сети, допустим, в десяти областях. Так вот во втором случае эффект будет гораздо больше, но я боюсь, что мы как раз идем по первому пути — вот нам бы планов громадье осуществить.

На триллионы сразу.

Да, триллионы, несколько, чтобы звучали круто, хорошо. Толку только мало.

Ну что ж, подходит к концу время. Спасибо большое, Игорь Алексеевич.

Спасибо вам.

Будем надеяться и будем следить и за бюджетом, и за «Внешэкономбанком», ну и все-таки надеяться, что толк будет и будет его больше. С вами была программа «Деньги. Прямая линия», оставайтесь на Дожде.