«Чтобы мир знал, что здесь произошло». Воспоминания из ада Освенцима

Шломо Венезия: 

Две самые большие газовые камеры были расчитаны на 1450 человек, но эсэсовцы загоняли туда по 1600-1700 человек. Они шли за заключенными и били их палками. Задние толкали впередиидущих. В результате в камеры попадало столько узников, что даже после смерти они оставались стоять. Падать было некуда.

Симона Вайль: 

Мы работали более 12 часов в день на тяжелых земляных работах, которые, как оказалось, были большей частью бесполезными. Нас почти не кормили. Но все же наша судьба была еще не самой худшей. Летом 1944 года из Венгрии прибыли 435 000 евреев. Сразу после того, как они покинули поезд, большинство из них отправили в газовую камеру. Те из нас, кто знал, что их ждет, были охвачены ужасом. Я до сих пор помню выражение их лиц, тех женщин с детьми на руках, те толпы людей, которые не подозревали о своей судьбе. Это самое ужасное из всего того, чему я стала свидетелем в Освенциме.

Мордехай Цирульницкий:

Вернувшись однажды с работы в поздний час, когда «аллель» давно уже должен был быть закончен, мы застали весь лагерь во дворе. По общему настроению мы поняли, что произошло нечто очень серьезное. И действительно, оказалось, что произошло событие, весьма встревожившее гитлеровцев. В одном из транспортов, доставленных из Франции, была молодая еврейская женщина. Когда ее, уже голую, повели к газовой камере, она стала умолять рапортфюрера Шилингера, руководившего газованием, оставить ее в живых. Шилингер стоял, засунув руки в карманы, и, покачиваясь на ногах, смеялся ей в лицо. Сильным ударом кулака в нос она свалила Шилингера на землю, выхватила его револьвер, несколькими выстрелами убила наповал его и еще одного эсэсовца, а одного ранила.

Заключенная номер 74233:

Сортировка означала «селекцию». Это было самое страшное слово в лагере: оно означало, что люди, сегодня еще живые, обречены на сожжение. Каково же было мое состояние! Я знала, что теряю мать, и не в силах была помочь ей. Мать утешала меня, говоря, что свой век она уже прожила и что ей жалко лишь нас, детей. Она знала, что та же участь ожидает и нас Два дня после селекции обреченных держали в блоке, кормили как и нас, а 20 января пришли за ними и забрали в специальный блок смерти (блок А 25 а). Там собрали несчастных со всех блоков и на машинах отвезли в крематорий. Во время вечернего "аппеля" не хватало в нашем блоке многих. Пламя в небе и дым говорили о том, что в этот день, 20 января, сожгли многих невинных несчастных людей; в их числе была и моя мать. 

Татьяна Самсонова: 

В лагерь «Биркенау» нас привезли 24 мая 1944 года, в эшелоне нас было 800 человек только русских и белорусов. Кроме того, вместе с нами прибыло три эшелона евреев из Венгрии. Все эти 4 эшелона немцы останавливали около крематория. Сначала  я не знала, что это крематорий, а полагала, что это какая-то фабрика, т.к. я увидела из труб валил дым, пылало пламя. Всех нас из эшелонов выгрузили. Всех евреев из этих трех эшелонов, сколько их там было не знаю, но во всяком случае не менее двух с половиной тысяч, немцы отправили в крематорий и там сожгли. Нас всех русских отобрали и почему-то не стали сжигать.

Анатолий Ванукевич: 

Мы все знали, что из этого лагеря выход только через люфт. Дымом, через небо. Поэтому какая разница когда? Многие не выдерживали - бросались на проволоку, резали себе вены. Многие пытались бежать. Правда, их ловили, а потом весь их барак расстреливали, вешали. А нас заставляли плевать на их тела.

Н. Юдковски:

Приближается Йом Кипур. Немцы приказывают распределить свечи между еврейками. Это тот самый немецкий менталитет: лагерь – это лагерь, а праздник – это праздник. Вечером еврейки зажигают свечи. Миски с супом оставляют длинным рядом внизу у стены. Блок безмолвствует. Арийки смотрят широко раскрытыми глазами на рыдающих над свечами евреек. Вдруг одна заключенная, ответственная за порядок в блоке, забирается на стол и говорит: «Мы, арийские заключенные, желаем нашим еврейским сёстрам, чтобы следующий праздник они отмечали на свободе, в доме своих семей!».

Барбара Кадина-Фридман: 

Через пару недель мы услышали плач и крики. Это чехов загоняли в душегубки. На следующий день нас погнали в душ, в самый крайний барак. Впервые за 2 месяца мы моемся. Конечно, без мыла и полотенец. Выходили мы уже с другой стороны. Оглянувшись назад, увидели возле чешских бараков мертвые тела, лежавшие штабелями. Это был результат душегубки. До сих пор эта картина стоит у меня перед глазами.

Роман Роздольский: 

Представьте себе: ряды станков и стоящие рядом за ними мрачно-скорбные и «чернее чёрной земли» наши столяры — большей частью французские евреи и поляки. Ни один не проронит и слова, и глаза всех обращены на бжезинский лесок и на крематории. Лишь изредка кто-то горько, истерично засмеется и затем сотрёт со щеки слёзы. Открыть окна нельзя, потому что повсюду в воздухе висит нестерпимо душный запах палёного мяса. Этот запах преследует нас повсюду, даже в центральном лагере. 

Залман Градовский (член Зондеркоманды, лидер восстания 7 октября 1944 года), из найденной записки: 

Я хотел оставить это, как и многие другие записки, на память для будущего мирного мира, чтобы он знал, что здесь происходило. Я закопал это в яму с пеплом, как в самое надежное место, где, наверное, будут вести раскопки, чтобы найти следы миллионов погибших... Эта записная книжка, как и другие, лежала в ямах и напиталась кровью иногда не полностью сожженных костей и кусков мяса. Запах можно сразу узнать. Дорогой находчик, ищите везде! На каждом клочке площади. Там лежат десятки моих и других документов, которые прольют свет на все, что здесь происходило и случилось. Также зубов здесь много закопано. Это мы, рабочие команды, нарочно рассыпали, сколько только можно было, по площади, чтобы мир нашел живые следы миллионов убитых. Мы сами не надеемся дожить до момента свободы.

Фото: fotopolska.eu, East News