Евкуров об отношениях с Чечней, арестах на Кавказе и самых сложных моментах своей жизни

Все, суд сказал свое слово, и они успокоились?

Слушайте, во-первых, люди не выходили для того, чтобы развязать войну или агрессию. Люди изъявляли свое желание ― раз. Знаете, люди тоже делились на ряд категорий, в том числе те, которые просто не были достаточно проинформированы. Мы признали свою ошибку в этом плане, потому что мы считали, что достаточно того, что мы провели предварительные работы. Оказалось, надо было еще глубже и более широко людям разъяснить, привлечь больше слоев общества для этого. Если бы мы это сделали, наверно, не было бы вот таких массовых выходов людей.

Поэтому есть эта категория. Есть та категория, которая искренне считает, что это неправильно, что так не должно быть, они считают, что мы ущемлены в определенных земельных отношениях, что я тоже уважаю, это их мнение. И есть та категория, которая специально это делает. Почему? Потому что она такая оппозиционно настроенная часть. То есть и те, и другие имеют право в рамках закона изъявлять свое желание. Мы это все посмотрели, увидели. Время лечит, как говорят, да, время покажет.

Когда вы шли на это, наверно, не очень популярное решение, наверно, понимали, что оно будет не очень популярным. Вы могли предсказать масштаб этого народного недовольства, скажем так? Вы были к этому готовы лично?

Я бы не сказал так, да, я бы не стал так говорить ― народное недовольство. Почему? Потому что с таким же успехом желающих выйти в поддержку этого решения или в поддержку власти тоже было много людей, мы не позволяли этого делать, считали, что это не нужно. Это раз.

Второе ― да, я понимал, и мы это видели даже на протяжении моего руководства республикой, насколько остро стоит этот вопрос. У нас не раз проводились консультации по этому поводу, в том числе когда мы закон по местному самоуправлению принимали. Были искренне считающие, что территория того же Сунженского района в границах до разделения или до объединения Чечни и Ингушетии должна остаться в границах Ингушетии. Такая же форма или пожелания были у чеченской стороны, которая тоже считала, что вся территория Сунженского района должна относиться к Чеченской республике.

Поэтому здесь и с той, и с другой стороны желающих иметь больше земель было, конечно, много. Но у нас это особо, понятно, по причине того, что после депортации в территориальном плане не реабилитирована республика, в плане ряда территорий, которые уже не вошли в состав Ингушетии уже современной. Поэтому у нас больше, так сказать, люди беспокоились по этому поводу.

Но тем не менее, знаете, я считаю, что оно уже устоялось и наша задача сегодня ― укреплять вот те наши взаимоотношения уже как есть, я считаю, и раньше это было, и сейчас, наши братские отношения между нашими народами именно в рамках тех границ, в которых мы сейчас находимся и существуем. И как я выше уже говорил, каждый имеет право быть довольным или недовольным. Главное, чтобы мы могли правильно обосновать.

Я же, когда задавал вопрос своим оппонентам в том числе: «Вы считаете вот так. А что дальше?», и ответ такой, он меня совершенно не устраивал, когда так говорят: «А вы подвесьте, пускай так и будет». Но так не должно быть, потому что мы должны думать о дне сегодняшнем, о завтрашнем, что через десять лет будет.

Я понимал, что будет критика, и если посмотреть архив после того, как мы подписали соглашение, я даже в интервью это говорил, что будет критика, мы должны через это пройти. Я и себе это говорил, и своей команде об этом говорил, что не все сразу на сегодняшний день это понимают. Я тоже мог бы сказать: «Все, земля наша, мы ни пяди никому не отдадим». И что дальше? Я бы жил на этом берегу, чеченцы на том берегу. А что мы друг другу доказали? Громкие слова, и только. Так же задачи не решаются.

Поэтому мы знали, что будет критика, но не ожидали, конечно, что будет это такого масштаба. Если бы мы предполагали, что такое будет, мы где-то там недоработали чуть-чуть, конечно, мы бы… Мы не боимся общения с людьми, мы всегда общались, мы всегда эти десять лет с людьми всех категорий разговаривали, убеждали. Я уверен, что я убедил бы людей, что это нужно для республики.

Вот если говорить про Чечню, есть ощущение из Москвы, и оно абсолютно субъективное, потому что все-таки из Москвы, что Чечня ― особенный регион, ей как бы больше позволено, у нее некий особый статус после войны. Как к этому относятся соседи? Нет ли ощущения, что это каким-то образом развращает? Почему в Чечне можно многое, что невозможно, например, в сопредельных республиках?

Знаете, можно по-разному подходить, в том числе если спросить другие регионы России, они говорят не то что про Чечню, но и про Кавказ тоже: «У них особые привилегии, им больше можно. Почему нам нельзя?». Тоже такие есть слова, не только про Чечню, да.

Это в тех регионах, где не отличают кавказские регионы друг от друга.

Поэтому здесь по-разному можно подходить. Во-первых, а что завидовать-то Чечне? Если там две военные кампании, что там было, все знают. Никто не отрицает, что там должна была быть другая программа совершенно.

То же самое, когда мы утвердили у президента, у председателя правительства программу по социально-экономическому развитию республики Ингушетия, тоже многие говорили, в том числе северокавказские республики, наши соседи, говорили: «А почему Ингушетии, а почему не нам?». И я тоже всем доказывал, показывал, что мы где-то на 80% отстаем от других регионов, в том числе северокавказских, по всем направлениям: по образованию, по объектам социальным.

Это особый подход был. Если бы не ввели именно федеральную целевую программу для республики отдельно, чтобы поднять ее, мы бы не справились с задачей. Такие же программы были введены и в отношении Чечни, чтобы поднять из руин то, что там было. Поэтому ощущение у людей, наверно, скорее всего, есть. Думают, почему так. Но это рабочие моменты. Для меня это совершенно очевидно, я считаю, что правильные подходы были сделаны, поэтому сегодня Чечня ― мирная республика.

Есть ощущение, что внешние люди, которые пришли на Кавказ, в руководство кавказских республик, не встроены внутрь этой жизни, они не учитывают какие-то исторические особенности, например, отношения кланов, которые являются исторической структурой жизни на Северном Кавказе.

Мне кажется, не кажется, я убежден, что вот эта клановость, тейповость, еще родственность ― это надуманные вещи. Не меньше и не больше, чем в других регионах.

То есть они мешают?

Даже иногда и меньше коррупции на Кавказе в том числе, и выделять Северный Кавказ… Мы просто понимаем, что сейчас были мероприятия по Арашуковым, и старшему, и младшему, и думать, что это весь Кавказ…

Понимаете, вот сейчас буквально в соцсетях прошло, задержали бывшего вице-премьера Ингушетии Павла Пушина. Да, он у меня работал, хороший парень, неплохой парень, по крайней мере, тогда не был замешан в каких-то делах. Но при этом после того, как он у меня отработал, он поработал и в Крыму, он поработал в федеральных министерствах, он в восьми ведомствах поработал, но сегодня все равно говорят: «Бывший вице-премьер Ингушетии». Потому что это же так все нацелено, так, чтобы Кавказ, и все.

Когда арестовали Рауфа и Рауля Арашуковых, вас это поразило? Вы были знакомы с ними?

Я, может, несколько раз общался с одним, со вторым. Так сказать, что я знаком был, конечно, такого не было, дружеских отношений не было. Общался, не более того. В республике у них интересов не было. Как сейчас модно говорить, их ставленников тоже в республике не было. У нас нигде дороги не пересекались в этом плане.

Вы уже давно стоите во главе Ингушетии. Ингушетия не очень простой регион. Что труднее всего вам давалось за все эти годы руководства целой фактически республикой большой? Был ли момент, последний момент, связанный с массовыми акциями и границей с Чечней, самым тяжелым за это время для вас?

Нет, каждый период по-своему тяжелый. Я не буду называть один из регионов, там глава региона сказал в 2010 году, что у него там какие-то митинги прошли, люди два часа постояли, что-то было, и он так очень огорчался, я ему говорил тогда, как накаркал. Я говорил: «Слушай, пусть хоть месяцами стоят, митингуют, лишь бы не взрывали, не убивали, лишь бы не было траура».

Все соизмеряется с сегодняшним днем, потому что вчерашний уже вчерашний. Конечно, в тот период самое тяжелое было ― видеть вот это все, ездить на поминки, на похороны и понимать, что ты виноват, ты стоишь перед отцом, перед матерью, перед людьми, и они из уважения к тебе на тебя не кидаются, тебя не ругают, с тебя не требуют защитить детей. Они соглашаются, они говорят: «Спасибо, что пришли хотя бы». Вот это тяжелее всего было тогда.

Это все, слава Всевышнему, все ушло, спасибо здесь всем, вечная память тем, кто погиб на этом пути, нашим ребятам. Это все ушло. Потом начинается вот это социально-экономическое направление. Конечно, осваивание бюджета тяжело. Сегодня я считаю, что самое тяжелое, вот если сейчас так соизмерять за десять лет, конечно, это все-таки договариваться с людьми. Не тяжело то, что договориться…

Люди изменились? Почему тяжело?

Вот убедить людей, что это нужно не для сегодняшнего дня, это нужно на десять, на двадцать, на тридцать, на сорок лет. Вот эти правильные слова найти, чтобы убедить людей. Вот это сложнее всего, потому что люди у нас понимающие, надо просто найти те слова, как убедить.

Поверьте, были, когда мы строили даже тот же Дворец спорта, более тысячи людей выходило, людей, которые говорили: «Вот здесь жили наши предки, на этой земле строить не будем», да, к примеру. И вроде сперва у тебя агрессия такая, земля государственная, хочется что-то такое сказать. А когда вот со стариками отдельно поговоришь, с молодежью отдельно поговоришь, все понимают. Все довольные уходят домой, и ты начинаешь строить.

С другой стороны, думаешь: а чего я должен с ними церемониться? Я должен построить школы, садики. Это происходит почти каждый день. Поэтому найти вот эти слова, чтобы сказать, убедить, и ты потом чувствуешь себя уже более комфортно, потому что ты с людьми не ругался, ты просто методом убеждения доказал им, что это в первую очередь нужно им, их детям, их внукам, правнукам. Это все наши. Это сложнее всего, но потом уже от этого ты получаешь большее удовольствие.

Юнус-Бек Евкуров был военным, а стал психотерапевтом целой страны.

Да.