«Романы с учителем»: что произошло в московской школе №57?

Педагог Надежда Шапиро о 16-летнем заговоре молчания в элитном учебном заведении

Что произошло в  московской 57‑й школе? В социальных сетях разгорелась дискуссия по поводу откровений Екатерины Кронгауз, выпускницы этого элитного учебного заведения и бывшего главного редактора журнала «Большой Город». Два дня назад она написала в фейсбуке о том,что в течение 16 лет школа,которая по рейтингу департамента образования Москвы заняла третье место, скрывала факты сексуальных домогательств одного из учителей к школьницам.

Что об этом знают в школе, и какое продолжение будет у этой истории, Дождь обсудил с учителем русского языка и литературы школы № 57 Надеждой Шапиро.

Продолжение: Следственный комитет начал проверку информации о сексуальных отношениях учителя с ученицами в московской школе № 57

Сагиева: Надежда Ароновна, правда ли, что об этих случаях, когда преподаватель, учитель…

Лобков: Приставал.

Сагиева: Приставал, скажем прямо, к ученицам, знали в школе, и не разбирались, закрывали глаза?

Шапиро: Это очень сложный вопрос. Я двое суток мучительно читаю безумные комментарии. Уже начинаю совсем плохо думать про человечество. Понятно, что на эти вопросы нет ответа да или нет, правда или неправда. Я читала много гневных высказываний на счет того, что 16 лет все мирились со случаями страшных всяких насилий и воздействий на детей. Что здесь правда? Правда то, что ходили какие-то слухи. Надо просто понимать, что школа это не единый организм, то есть это в конце концов единый организм, но вообще-то это очень много почти не взаимодействующих миров. Есть классы со своими учителями, и у каждого своя жизнь, свои поездки, свои разговоры. И какие-то глухие слухи непонятно про что ходили. И кто-то их повторял, а кто-то не повторял. Ни одного конкретного разговора про то, что что-то случается прямо с учениками не было.

Лобков: Скажите, пожалуйста, Надежда Ароновна, сегодня в фейсбуке из комментариев многочисленных учеников выяснилось, что в 2005 году по инициативе, в том числе и фигуранта этого скандала, я не буду его называть, потому что нет официальных обвинений, был принят некий меморандум о том, чтобы защитить учителей от диффамации со стороны школьников. Это было в 2005 году. И по той же информации вы не подписали этот меморандум. Можете ли вы рассказать историю про эту бумагу, которая фактически обязывала школьников не разглашать информацию о собственных учителях?

Шапиро: Вы знаете, я не могу рассказать эту историю, я тогда так плохо понимала еще, что… Что такое меморандум, я знала, но например, я не понимала, что такое ЖЖ. Мне мои выпускники делали скрины специально, я с тех пор очень продвинулась, чтобы я могла понять, о чем идет речь. Надо вам сказать, что на самом деле, не зная никаких фактов внятных, я при этом всегда очень доверяла своему обонянию. И мое обоняние мне подсказывало, что там нехорошо.

Лобков: А вот все-таки в ЖЖ, как я понимаю, под псевдонимами некоторые ученики публиковали свои, скажем так, жалобы на то, что к ним пристает этот учитель. Видимо, это относилось к запрету публикациям школьников в социальных сетях тогдашних, хотя это был 2005 год.

Шапиро: Я помню, что речь шла прежде всего о запрете на мат в социальных сетях. Но я это не могла прочитать, просто потому, что я не понимала тогда толком, что такое социальные сети. Я не подписалась не потому, что я все знала, а потому, что мне не нравилась эта ситуация, и у меня были подозрения, что там что-то не так. Вот и все.

Лобков: То есть подозрения зародились в общем еще в 2005 году, что не зря принимается некое соглашение, некая догма, по которой ученики не вправе писать ничего о своих учителях в социальных сетях?

Шапиро: Да, хотя я повторяю, даже не помню, что именно это была главная мысль, а не то, что… Никто меня не заставлял ни подписывать, ни не подписывать, и мне не хотелось это подписывать, вот и все. Теперь я знаю, к сожалению, гораздо больше.

Лобков: А что вы знаете теперь? Благодаря Екатерине Кронгауз или из каких-то других источников?

Шапиро: Если вы хотите услышать историю, я боюсь, что я не уложусь в отведенное мне очень короткое время. В этой истории я приняла очень активное участие.

Лобков: Нет, наоборот, было бы интересно. Но мы не можем упомянуть фамилию этого учителя, потому что нет официального обвинения, мы не можем.

Шапиро: Я хочу назвать другую совсем фамилию. История заключается в том, что… Не будет никакого официального обвинения, скорее всего, там нет юридических оснований для обвинения. Эта история из серии страшных нарушений педагогической этики. Там все было достаточно аккуратно, преимущественно, и речь идет об этике, но урон, который нанесен…

Лобков: Вы имеете в виду интимную близость преподавателя и школьниц?

Шапиро: Ну, я так не знаю. Я ничего не знаю непосредственно про интимную близость. Я знаю, что оказались совершенно сбитыми понятиями целые какие-то классы, целые сообщества детей. Собственно, с этого все и началось. С того, что одна моя бывшая ученица пришла ко мне с изумлением. Она сказала, что она разговаривала с бывшими учениками, она тоже из гуманитарного класса, но из другого, из моего. У меня не работал Борис Маркович никогда, поэтому я его учеников не знала толком. Она мне рассказала, что она вдруг услышала какие-то невероятные рассуждения уже выпущенных, уже выпускниц, о том, что вообще так жизнь устроена, все спят со всеми, еще что-нибудь. И она очень удивилась, и она стала говорить, что это глупости какие-то нечеловеческие. Но со свойственной ей настойчивостью и какими-то другими человеческими качествами, она стала разбираться, откуда такое взялось. И после этого постепенно те люди, которые ей доверились, они ей рассказали какие-то очень тяжелые подробности из их жизни.

Лобков: Шестнадцать лет, да? Шестнадцать лет молчания?

Сагиева: Существует какое-то собственное расследование, да? Но при этом те, кто рассказывали истории, они не собираются обращаться в суд, правильно ли я понимаю?

Шапиро: Думаю, что это развивалось так. И когда мы узнали эти тяжелые вещи, тогда мы пришли к администрации и сказали, что нам нужно, чтобы этот человек был уволен, потому что нельзя. При этом мы не могли рассказать ничего. И не можем и сейчас рассказать ничего, и не будем рассказывать, и отопремся от всего, что нам будет сказано. Просто очень много чего, и надо быть очень осторожными, потому что люди, даже когда они окончили школу, и даже сколько-то лет провели уже после школы, они люди достаточно травмированные, и ничего такого не надо, чтобы они слышали.

Лобков: К сожалению, госпожа Кронгауз сегодня не ответила на нашу просьбу прокомментировать, мы очень хотели, чтобы она прокомментировала, почему сейчас она об этом решила рассказать публично, хотя вроде бы скандал заглажен, учитель уволен.

Шапиро: Я могу рассказать. Катя, она тоже наша ученица, и тоже не моя. Понятно, как это все получилось. На самом деле, это не связано вообще с тем, что мы сделали. Это связано вот с чем. Этот учитель сообщил своим ученикам, что он не вернется к ним. И как только это сообщение было получено, оно сразу, наша школа на очень видном месте просто, сразу возникло огромное количество всяких комментариев, совершенно неожиданно и помимо нашей воли, совершенно вне наших усилий удержать это все было. Все вдруг стали говорить, ну вот наконец-то. Ну, и как водится у человечества во все эпохи, ругать друг друга, говорить, а почему сейчас, ругать тех, кто не рассказал, ругать учителей, которые покрывали и закрывали глаза. Все это очень неосновательные разговоры. И я бы хотела, конечно, чтобы эти разговоры прекратились, но не накинешь платок ни на какой роток. Но я бы хотела сказать сейчас очень внятно и отчетливо.

Сагиева: Скажите, а в том расследовании, которое внутри школы проводили, в том опросе, вы говорите, что очень много тяжелых историй, а что говорили девушки? Почему они эту проблему ни с кем не обсуждали, почему они не выносили ее так долго?

Шапиро: Я спросила, почему ко мне никто не пришел? У нас не было жалоб, к администрации, видимо, никто из детей не приходил жаловаться. И вообще они не знали, на это жаловаться надо или гордиться тем, что их отличили. Это же очень сложные психологические всякие разные вопросы тут есть. То есть не то чтобы прямо в школу шли заявления, дети говорили, вот что с нами случилось.

Сагиева: О том и речь. Почему они молчали?

Шапиро: Знаете, это вопрос к психологам. Это вообще-то очень простая психологически ситуация, она описана много раз. Потому что трудно об этом говорить. Потому что они не сразу понимают, что это плохо, а не хорошо, например. Я спросила, почему ко мне никто не пришел? Мне так саркастически моя любимая ученица, я должна назвать ее имя, это Оля Николаенко, которая просто невероятной мощи человек, она теперь мой старший товарищ, несмотря на свои 25 лет. Она совершенно жесткой рукой привела эту ситуацию вот к такому результату, когда этого учителя в школе нет. И она говорила, вот как вы себе это представляете? Им же стыдно перед вами все это рассказывать, это же не то что бы какое-то человеческое насилие было, нет. Просто когда сбито представление в голове, понятно, что происходит. Но человеку плохо потом, очень плохо человеку.

Лобков: И последний мой вопрос, Надежда Ароновна, скажите, репутация этой элитной школы, из которой много известных выходцев, как мы знаем, которые в том числе и препятствовали распространению этой информации раньше, и с другой стороны много людей, которые учатся сейчас там, дети, что называется, власть предержащих. Скажется ли это на репутации школы? За день до начала учебного года.

Шапиро: Что будет? Нет, ну конечно, есть наша вина. Конечно, мы были невнимательны. Конечно, что говорить. Что такое репутация? Будем работать над своей репутацией. Я просто хотела бы, чтобы эта история не во вне уходила, и хочу обратиться ко всем, кто заинтересован в этом, как обратилась я в сетях ко всем, кто имеет к этому отношение, нам действительно надо очень много думать сейчас. У нас есть очень много внутренних проблем. Мы должны осознать это все, когда мы теперь это знаем. Мы должны понять, какие механизмы могут существовать, чтобы этом препятствовать. Мы все над этим сейчас работаем. Действительно, мы напишем текст какой-то. Я не знаю, будет ли он удачным, или не очень удачным, но просто я хочу сказать, что по-прежнему не будет.

Лобков: Благодарю вас. 

 

Фото: Wikimedia

Другие выпуски