«Это место большого взрыва для нашей независимости»: украинский режиссер о драме HBO про чернобыльскую катастрофу

Мирослав, здравствуйте! Скажите, пожалуйста, какое впечатление на вас произвел этот проект? Я думаю, что вы уже посмотрели обе серии, и первую, и вторую, которая появилась сейчас в интернете.

У меня сейчас очень много работы, поэтому я видел только первую серию. Впечатление совершенно замечательное. Поскольку я очень много раз был в Чернобыле, собственно говоря, был везде, то я, конечно, потрясен работой художника, воссозданием этой атмосферы, воссозданием конкретных чернобыльских объектов. Я же знаю, что они не снимали, собственно говоря, настоящий Чернобыль, настоящую Припять нельзя снять сейчас в Припяти, это можно только отстраивать заново. Прием этого фильма здесь, на Украине, насколько я понимаю, достаточно восторженный.

Ощущение правдоподобия же не только, наверно, в бытовых деталях, но и в принципе в какой-то исторической линии. Как вы считаете, где там преувеличено, где проигнорировано, по вашим впечатлениям? Судя по первой серии, там уже главная завязка очевидна, как все происходило.

Я, конечно, не ликвидатор и не большой специалист по самой аварии, но там, собственно говоря, эти герои, эти инженеры и так далее ― они же фигурируют под своими фамилиями, эти люди. Это реальные фамилии людей, насколько я понимаю, которые тогда находились. Человек, который запускает все действие, который надиктовывает, он был осужден, потом написал книгу «Чернобыль. Как это было», кажется, когда вышел. Ее можно почитать, она не бесспорная, но, во всяком случае, это его попытка сказать какую-то правду.

Что касается самой картины, то, мне кажется, очень важно, что это делали американцы, потому что универсальность какого-то повествования, универсальность эмоций является альфой и омегой великого американского кинематографа. Эти люди так или иначе смогли очистить, наверно, от шелухи каких-то контекстов, потому что есть огромное количество версий, каких-то контекстов и прочего, и выкристаллизовать эту историю.

Да, там был эксперимент, мы все это знаем. Да, поехали эти пожарные, у нас в Киеве есть улица Правика, это один из этих пожарных, который ― внимание, спойлер! ― умрет. То есть я не знаю, умрет ли он в фильме, но они там умирали, их в Москве лечили, есть где-то в Подмосковье кладбище, где бетоном каким-то совершенно закрыты эти могилы, чтобы не фонили, и так далее. И вертолет этот знаменитый должен упасть.

Поэтому в этом смысле какая-то колоссальная, очень амбициозная задача стояла перед создателями, потому что, наверно, только какой-то монстр типа HBO и очень талантливые люди могли ее воплотить, потому что ведь снимались картины, мы можем вспомнить фильм Михаила Беликова «Распад», который, кстати, я вам рекомендую к просмотру, но это были фильмы не совсем про это. Взять вот этот огромный массив информации, который способен расплющить любого, и как-то выкристаллизовать из него историю ― это то, за что мы любим HBO, наверно.

Мирослав, я знаю, что американская критика довольно жестко отнеслась к фильму, обвиняя Мазина в том, что события там утрированы, в том числе в первую очередь утрирована роль властей, роль компартии, пропаганды. То есть они не могут поверить, что действительно так все замалчивалось, игнорировались человеческие жизни, здоровье людей. Как вы считаете, эта линия не преувеличена, не пережата, что ли?

Я не знаю, было ли заседание с каким-то совершенно демоническим персонажем, который рассказывал про перерезанные провода и так далее. Мне было 12 лет, когда взорвался Чернобыль. Я помню, что через какое-то время, по-моему, через неделю это стало более-менее известно. И у нас же тут проходила какая-то первомайская демонстрация под этим в Киеве. Может быть, вот эти все угрозы людей исключить из партии, тех, кто отправил детей, люди отправляли детей из Киева, сажали в поезда буквально, знаете, это как в фильмах о войне, когда сына сунул в поезд. Это все существовало.

Я думаю, что, возможно, это облечено в какую-то понятную американцам, универсальную форму, во всяком случае, в первой серии. Демонический человек, который говорит: «Отрубить все провода!». Но мне кажется, что реальность была значительно хуже. Более того, если вам интересно, я же не снимал этот фильм, не имел отношения к его производству. Когда мне позвонили с Дождя, я перезвонил паре фиксеров, потому что мы же работали в Чернобыле, а мир этих людей страшно узок. Я знаю какие-то спойлеры, знаю, что будет дальше и так далее, но я вам не скажу.

И люди всегда страшно болезненно к этому относятся, знаете, врачи болезненно относятся к фильмам о медицине, шахтеры ― к фильмам о шахтах и так далее, и так далее. Впечатления каких-то людей, которые участвовали в ликвидации или что-то такое, достаточно… Они говорят, что это, наверно, лучшее, что сделано. Тем более есть же прекрасные кадры совершенно, я не знаю, будет ли это в фильме, кадры, снятые украинским оператором Шевченко, документалистом, который получил посмертно «Нику». Он бегал с солдатами, когда солдаты бегут по крыше, эти срочники, сбрасывают руками графит. Я не знаю, войдет это в фильм или нет, но, во всяком случае, эта хроника существует.

А вам не обидно, что этот фильм сняли все-таки в Голливуде, а не на Украине? Потому что глобально самое важное, большое кино должны были, конечно, сделать там, где находится Чернобыль.

Во-первых, на Украине не сделали бы такой фильм просто потому, что это все-таки должна быть очень важная индустрия. Нет, мне кажется, что Чернобыля хватит на всех. Я с вами разговариваю и не совсем понимаю, о чем говорить, потому что Чернобыль, любой аспект, за какой ни зацепись, ты туда проваливаешься, можно заниматься всю жизнь только этой частью истории.

Что касается самого Чернобыля, я хотел вам сказать, наверно, то, что вам не скажут русские, потому что нужно было жить здесь. Здесь достаточно популярна теория, ― и я, честно говоря, в нее верю, ― что Чернобыль… Когда я готовил большой проект по Чернобылю, который до сих пор пребывает в разработке, одна из тем, о которой писали, называлась «теория большого взрыва». Чернобыль считают таким местом большого взрыва вообще к обретению украинской независимости.

Это произошло в 1986 году, возникла вся эта катавасия, где-то в 1987–1988 годах уже начались национальные освободительные движения какие-то, демонстрации, пятое-десятое, перестройка. Уже монстр был слаб, и, скажем, осознание того, что начальство в Москве поступило с нами плохо, очень мощно ложилось на национально-освободительный дискурс. И первые какие-то демонстрации, условно говоря, первые протесты были в том числе очень мощно подпитаны чернобыльцами, экологическими протестами и так далее. Это такая внутренняя история, которой американцы не знают, которая им не нужна.

Это очень-очень интересная идея. Вы это говорите, и она сразу очень многое объясняет.