Сергей Шнуров: Путин – не царь, телевидение – не жизнь, и сейчас вообще гибель русской культуры

 Cобчак: Сергей, в вашем понимании маргинал – это кто?

Шнуров: Маргинал? Маргинал – это ярлык удобный. Это придумали слово специально за тем, что бы его вешать, чтобы потом уже дальше ничего себе не объяснять. Вот он маргинал, все – проблема снята.

Собчак: Ну, это негативный, на ваш взгляд, какой-то?

Шнуров: Зависит от контекста, конечно.
Собчак: Ну, вот для вас, когда вы слышите слово «маргинал», это кто? Что это за человек?
Шнуров: Для меня это ничего не значит. Для меня это говорит больше человек, который его произносит. Для него – он снимает с себя проблему, он снимает с себя труд рассуждать, он говорит: « Это маргинальное явление, это маргинал». Все. Дальше рассуждений никаких нет, потому что это оценка. Мне больше говорит о человеке, который пользуется таким словом. Я не пользуюсь словом «маргинал» вообще. Это не из моего лексикона.
Собчак: А вы себя сами как какое явление оцениваете? Вы точно человек не маргинальный, как мне кажется, но и не попсовый. Вы такое явление, ну, образно говоря, как российская Мадонна. Вот если есть у нас Мадонна – то это Сергей Шнуров.

Шнуров: Мадонна?
 Собчак: Человек-явление, который сам и музыка, и новое веяния, и новые тренды, и все, все, все.
Шнуров: Я стараюсь быть художником с большой буквы «Х», стараюсь быть художником во всем. То есть мой пытливый, исследовательский ум, он, так сказать, находясь в проблематике еще картезианской… Я, скорее всего, не доверяю вначале, я пытаюсь все исследовать, я ничему не верю на слово, я пытаюсь разобраться в проблемах.

Собчак: То есть вы, как Гайдар. Вы агностик?
Шнуров: Нет, Боже упаси, агностиком я никогда не был.

Собчак: Как? Если вы все подвергаете сомнениям.

Шнуров: Все подвергаю сомнениям, но это не значит, что у меня нет веры. Агностики – это несколько иной тип, я, скорее, такой, как раз сомневающийся. Агностицизм не предполагает сомнения, он говорит о недоказательности. Я сомневаюсь. Это разные вещи.
Собчак: А вот такое широкое покрытие разных сфер, оно мало кому свойственно в нашем российском шоу-бизнесе, да и вообще в российской действительности. И я-то в этом смысле это очень разделяю.

Шнуров: Заметно.
Собчак: Вы являетесь человеком, у которого и ресторан, и профессия, и еще какие-то занятия вокруг. Вот вас не смущает такое распыление? Не мешает оно творчеству? Не мешает концентрации на чем-то одном?
Шнуров: Понятное дело, что если бы я занимался только стихосложением, то качество стиха было бы выше. Это совершенно ясно, но…

Собчак: Стихи останутся навсегда, а… аренда закончится.
Шнуров: Стихи – это тоже не навсегда, это бред, придуманный так называемыми культурными людьми. Кто читает сейчас Гомера? Не знаю.
Собчак: Вы сами говорили, что группа «Ленинград» останется в истории, и тут я с вами абсолютно согласна.
Шнуров: Неизвестно, как повернется история. Если мы станем мусульманским государством, то группа «Ленинград» вряд ли останется в истории.
Собчак: А есть шанс такой, что станет мусульманским..?
Шнуров: Шанс есть всегда.
Собчак: Нет, ну серьезно?
Шнуров: Шанс есть всегда.
Собчак: Это так, из уровня софистики. А вот реально вы верите, что такое может произойти? Вы считаете, что существует эта проблема эмигрантов, гастарбайтеров? О ней очень много в Москве говорят в последнее время. Вы чувствуете вот это кавказское присутствие?
Шнуров: Ну, если говорить о Кавказе, то это все-таки не эмигранты. Дагестанцы не являются мигрантами.

Собчак: По-разному. Иногда являются, иногда не являются.
Шнуров: Нет, они собственно говоря, принадлежат к РФ и спокойно перемещаются по своей родине, не будем об этом забывать, впрочем, как и чеченцы, об этом не будем забывать. Что касается таджиков, узбеков – они, конечно, мигранты, так как они пересекают границу. Многие из них даже эмигранты. Я не думаю, что это даже не проблема, это течение жизни такое. Как с этим быть, я не знаю, это совершенно точно. То, что меня это не устраивает – это да. То, что я слышу все реже чистый и правильный язык – это правда. Но это не проблема только мигрантов, это проблема и русских, которые перестали говорить. А не говорят они от отсутствия мысли. Нет мыслей. И мое собственное распыление, скорее, от того, что я вижу, что везде пустоты.

Собчак: Которые надо, как-то...

Шнуров: Ну, чем-то надо, хоть этой тряпочкой, но чем-то нужно это закрывать.

Собчак: Но ведь многие, наши адепты нравственности (даже не знаю, как их назвать еще), вас могут, в том числе, обвинить в том, что русский язык перестал быть таковым из-за таких, как вы, Сергей Шнуров. «Вот песни всякие поете, с матюками, а потом…»
Шнуров: На самом деле я матерюсь грамотно, и, вообще, мой русский...

Собчак: А как отличить грамотно от неграмотно?
Шнуров: Ну, как? Склонение, спряжение. Все это на месте. Меня, скорее, вот это больше интересует, что сейчас можно услышать, не знаю… «С Москвы». Вот «с» сейчас вообще везде, «из» исчез. «Из» - такого нет.
Собчак: То есть « с Москвы», на ваш взгляд, сказать гораздо хуже, чем грамотно послать кого-то?
Шнуров: Конечно, «на х*й» послать, в каком-то определенном, важном контексте –  это слово незаменимое. Потом, грубо говоря, что отличает русского человека от нерусского? Некая комбинаторность мышления. Мат – это абсолютно комбинаторный язык. Одно слово выражает все. Это примерно, как в древнегреческом языке слово «логос», наполненное смыслами. Так сложилось здесь (я не знаю почему), что «х*й» здесь больше чем «х*й».

Собчак: Я разделяю эту позицию, но, с другой стороны, я лично думаю о том, что есть люди, которых невозможно представить ругающихся матом, люди достойные и люди…
Шнуров: Это прекрасно.

Собчак: Понимаете? То есть можно представить Сахарова, который матерился через слово…
Шнуров: Сахаров жил в ином веке, извините. Мы говорим сейчас про 21-й. Сейчас ты вспоминаешь исторических персонажей. Да, окей, можно Пушкина еще вспомнить, ну или Вяземского.
Собчак: Сегодня сложно представить ряд людей, которые будут. Даже Новодворская или…

Шнуров: Новодворская, я думаю, что матерится. Мне сложно представить сейчас человека, который не матерится. Вот конкретно 2013 год. 

Собчак: Гергиев.

Шнуров: Ты видела, как он смотрит футбол?

Собчак: Нет. Матерится?
Шнуров: Я думаю да.
Собчак: Даже Путин за рамки «мочить в сортире» не выходит. Все-таки есть на определенном статусе ощущение того, что ты не можешь себе позволить …

Шнуров: Дело в том, что и Гергиев, и Путин – это, так сказать, представители консервативного крыла. Они, собственно говоря, всегда за прошлое. Я в этом не вижу никакого нонсенса, это нормально. Да, это консерваторы, да, они не будут материться, они не чувствуют язык, язык сейчас изменился, язык таков.
Собчак: На ваш взгляд, нужно разрешить на телеканалах показывать матерящихся людей? Вот запреты сегодня по матерщине в СМИ правильны?
Шнуров: Нет, это не спасет ничего. Собственно говоря, лечат симптомы, но не болезни. Чувствуют проблематику, но пытаются вырезать мат, но чувствуют другое. Проблема в том, что бессмыслие, что люди перестали мыслить и выражать, нести смыслы. Все эти маты или не маты, все это ерунда. Можно и без мата написать полную ахинею. Что и происходит, но отрезая мата, ты смысла туда не добавишь.
Собчак: Хорошо. Но я лично в вас чувствую следующий когнитивный диссонанс. Я на прошлой неделе брала интервью у Милонова и обнаружила для себя с удивлением человека, который когда садится, у него идет «все это геи», «п**ры», «подонки» и так далее. Он встает из этого кресла и абсолютно нормально себя ведет, и даже есть ощущение, что вот-вот ему позвонит Киркоров, и они мирно пойдут куда-то ужинать. Полное ощущение просто сценичного использования ситуации, а он сам совсем другой: в хорошем галстуке, красивые, молодые помощницы рядом, другая жизнь. Вот от вас тоже есть ощущение, что вы умный, глубокий человек с хорошим образованием, рассуждающий со мной здесь о картезианстве.  

Шнуров: Я не рассуждал о картезианстве, упомянул.
Собчак: Используете такие слова. Дальше вы выходите на сцену. Кальсоны, куда-то высмаркаться, мат, и все это – совсем другая эстетика, рассчитанная на вообще другую аудиторию.

Шнуров: Я бы не сказал, что это рассчитано на какую-либо аудиторию, сложно.

Собчак: Как? Вы же понимаете, что вы не для таких, как вы, выступаете?
Шнуров: Не факт. Мне нравится, что я делаю. То есть я выступаю, и моим друзьям нравится то, что я делаю. Они ходят на мои концерты, они не говорят, что : «Ха-ха, смешно, вот пойди там болванов повесели». Нет, это абсолютно воспринимаю, как большое искусство.
Собчак: Но нет диссонанса между тем, что…

Шнуров: Конечно, есть. Но глупо предполагать, что Мадонна спит с этими сиськами. Она выходит на сцену, сцена – это иное. Она же не ходит в туалет с этими сиськами.

Собчак: Вы продаете не сиськи и даже не х*й, простите. Вы продаете образ жизни. Образ жизни чувака. Вот я прочитала интервью: «я бухаю, и тут я бухаю, и тут кальсоны». Но я-то знаю, что «кальсоны» и «бухаю», может быть, где-то и есть в вашей жизни, но вы в этом смысле не этим живете, и не это есть центром всего. А выглядит это так, что есть Шнуров, какой-то маргинал, между буханием он где-то выступает на сцене.
Шнуров: Во-первых, как это выглядит, совершенно неизвестно, и каким это образом отзывается в людях, тоже совершенно неизвестно. Общественное мнение, между прочим, – это большой миф, о котором мы все постоянно говорим.  Вот есть некое общественное мнение, кто его проверял, что это такое – никто не знает. Так что не нужно бросаться такими словами, что есть какое-то мнение, что Шнуров вот такой.
Собчак: Вот любого человека сейчас на улицу выйдем и спросим: «Шнуров, он какой?»  «Да это четкий чувак, он бухает, курит, гнобит жизнь и себя, и между этим крутые тексты сочиняет».

Шнуров: Неправда, ну, совершенно.

Собчак: Вас прямо как потомственного интеллигента воспринимают, петербуржец пятого поколения.
Шнуров: И так тоже.

Собчак: Шнуров сейчас исполнит вам стихи Анны Ахматовой.
Шнуров: Анну Ахматову я не люблю, стихи вряд ли буду исполнять.
Собчак: А кого любите?
Шнуров: Я женскую поэзию не понимаю вообще, непонятно.

Собчак: А каких поэтов любите?
Шнуров: Так я не ответил на тот вопрос об образе.
Собчак: Так мы вернемся.
Шнуров: Давайте сразу его решим, чтобы по кругу не ходить. Так вот, дело в том, что есть сцена, есть действительно некий перформанс, если люди не разделяют сцену и жизнь – это проблема людей, но никак не моя. Почему-то у нас сложилось впечатление, что человек с гитарой на сцене исповедуется, я, конечно же, против этого. Это бред, это опухоль в голове русской культуры, этого быть не может. Сцена – это сцена, это не исповедальня, забудьте. И отношение пиететное, религиозное к культуре – я тоже против него, по-моему, это всего лишь культура.
Собчак: Но при этом вы считаете себя коммерческим проектом, который по своей сути и по своему масштабу перебил и Диму Билана, и группу « Тату».
Шнуров: Я себя считаю коммерческим проектам в той же степени, каким коммерческим проектом был Микеланджело. Вот ровно.
Собчак: Микеланджело вполне в то время был придворным художником. То есть вы в какой-то степени считаете себя придворным музыкантом нашей эпохи?
Шнуров: Нет, сейчас двора нет. Был бы царь, было бы все понятно. То, что Путина…

Собчак: У нас нет царя и нет двора, вы считаете?
Шнуров: Нет – это симулякры. Вы не можете отличить царя от Путина, Господи!!!
Собчак: Вам не скажите, что он симулякр, они реально из-за него в тюрьме сидели, в том числе.

Шнуров: Ну, что значит «из-за него»?
Собчак: Ну из-за Бастрыкина, из-за кого-то еще.

Шнуров: Из-за провокаторов, которые были на Болотной, которые тоже сидят. Да много из-за кого они сидят. Из-за несовершенного законодательства, из-за несовершенной системы. Много факторов, почему они сидят. Так вот, по поводу двора и по поводу Путина. Это не царь и то, что он в вашей голове живет царем – это большая проблема.
Собчак: Он ведет себя во много, как царь.
Шнуров: Вести себя можно, как угодно. Дело в том, что Россия уже не является…уже давно здесь аристократией все выбито, здесь нет двора, здесь нет царей. Можно в это играть, можно быть жалкой пародией, но царем ты никогда не будешь.

Собчак: А кем будешь?
Шнуров: Пародийным будешь каким-то как бы. Главное слово – «как бы».
Собчак: То есть он шут?
Шнуров: Нет. Дело в том, что не делятся люди на королей и шутов, это тоже нужно понимать.
Собчак: Ну кто он тогда?
Шнуров: Он актер.

Собчак: Путин – актер какого жанра?
Шнуров: Как все мы, трагикомического, как все люди на земле.
Собчак: А что в нем трагического, и что комического?
Шнуров: Я не слежу за этой пьесой, мне неинтересно развитие, даже драматургия неинтересна, мне как-то примерно все ясно.

Собчак: Расскажите, интересно, ясно что? Чем это все закончится?
Шнуров: Ясно, что это неинтересно. Мне достаточно первых трех страниц, чтобы понять, что книжка не моя, я так считаю.

Собчак: Можно же объяснить, почему не ваша. Вот я открываю книгу. Не моя, но я могу объяснить, почему не моя. Потому что не мой сюжет, это слишком банально или слишком жестоко.

Шнуров: Скорее, не мой язык. Мне не нравится стилистически все это. Жанр не нравится, плохая игра актеров во многом.

Собчак: Я могу сказать, что меня всегда заводила и интересовала в медийном образе Сергея Шнурова, что, с одной стороны, вы человек дико революционный. Я помню те времена, когда запрещали ваши концерты в Москве, когда невозможно было вообще попасть на них.
Шнуров: Дело в том, что это не революционность. Если кого-то запрещают, это не значит, что он революционер. Это тоже нужно учесть.

Собчак: В свое время Высоцкого запрещали.

Шнуров: Где Высоцкий, где революция, извините меня? Высоцкий абсолютно сформированный, мощнейший поэт эпохи застоя. Большой. Где там революция? Где там место революции? Там нет революции.
Собчак: Кстати, в этом ваша судьба даже сходится. Вы тоже поэт эпохи застоя, получается, по сути дела.
Шнуров: Я не думаю, что это эпоха застоя.
Собчак: Сейчас у нас не эпоха застоя.

Шнуров: Нет.
Собчак: А что это тогда ?
Шнуров: Это общие какие-то мировые тенденции. Это не вина, не заслуга того, что мы здесь живем, и это не заслуга, и не вина ни правительства, ни неправительства. Мы живем на каком-то глобальном сломе. Происходит, рождается что-то новое. Мы еще пока не понимаем, что это такое. Я, конечно, говорю сейчас о фэйсбуках, твитерах и инстаграммах, и так далее. Потом, конечно, исламистское влияние. Где здесь застой? Застой только в головах может быть у многих людей.

Собчак: Застой в том, что мне было двенадцать лет, я включала телевизор, там были Леонтьев, Вайкуле, и все эти партийные деятели, похожие на «Единую Россию».  И мне сейчас за 30, я включаю телевизор, там вся та же «Единая Россия», Путин и та же Лайма Вайкуле. Все те же «на манеже» десятками лет!
Шнуров: Застой на самом деле в тебе. Зачем ты включаешь телевизор двадцать лет? Не включай, все, значит не застой.

Собчак: Я не включаю, но он же существует. А то, что я его не включаю, он же не перестает существовать?
Шнуров: Понимаете, многое, что сейчас существует, как бы из прошлой эпохи, не происходит так, что раз – и наступило новое. Много, что существует, доживает многое, и телевизор доживает. К этому не надо относиться, как к иконе, и как будто это является тем срезом жизни. Нет, понятно, что это не жизнь. Уже давным-давно все поняли, что телевизор – это игра.
Собчак: Хорошо, а что жизнь тогда? Вот мы все время говорим с вами, обратите внимание: «Путин не царь», «телевидение – не жизнь», «сейчас не застой». А что тогда? Чем сейчас является время, в котором мы сейчас живем? Опишите его? Если это не время телевидения, то это время чего? Фэйсбука, да? Я так понимаю? Опишите конкретно.

Шнуров: Время гибели русской культуры. Мы живем в тот момент, когда она рушится. Она бы, если бы это был застой, гнила. Она не гниет, она буквально исчезает, уходит.
Собчак: Ваша роль в этой гибнущей русской культуре? Вы могильщик? Как человек, который наоборот…
Шнуров: Нет, я пытаюсь схватить то, что есть общего вот у этого народа, называемого русскими. Я пытаюсь обобщить все это, пытаюсь сочинить то, что могли бы петь профессора академии и плотник-бухарик.

Собчак: Если довести это до одного заголовка, то получается, что общее сегодня у русской культуры – это слово «х*й». Так получается?

Шнуров:  В сухом остатке, да.
Собчак: Тогда хотелось поговорить на другую еще тему.

Шнуров: Культура – только в большом смысле, и культура, как… И быт сюда тоже входит.

Собчак: Вот все-таки вернуться к образу. Образ такого мальчиша-плохиша от группы «Ленинград» до современного вашего творчества. Казалось бы, такой человек, как вы, должны быть на гребне всего нового, демонстративного и, еще раз подчеркну, революционного.
Шнуров: «Казалось бы» – хорошее слово.

Собчак: Но, когда мы видим, как на самом деле происходит, вы, как мне кажется, намеренно дистанцируетесь от любой политики, дистанцируетесь от любых политических высказываний и выражения своей позиции.

Шнуров: Я высказываюсь, почему?
Собчак: По такому кругу вопросов, скажем так, разрешенных в сегодняшней России.

Шнуров: А какой вопрос сейчас неразрешенный, извините?
Собчак: Например, я была удивлена, недавно был концерт в Москве (я не знаю, слышали вы об этом или нет) в поддержку политических заключенных. Он не был ни за Навального, ни за Путина. Это была неполитическая акция, там выступали рок-музыканты, и деньги от этого концерта шли на поддержку узников. Там был, например, Шевчук. Почему вас там не было?
Шнуров: Потому что я выступил бы в поддержку всех заключенных. Мне кажется, что в России сидит очень много людей ни за что. Почему политические здесь выделены? Мне это неинтересно, мне интересны большие проблемы. Меня не устраивает содержание заключенных всех, не «болотников», а всех. Я это выражаю своими сольными концертами, мне в стаю для этого сбиваться не нужно.

Собчак: Понятно. По поводу зрителя. Все-таки в основном ваш зритель – это такие менеджеры среднего звена, и в этом смысле была песня о менеджерах в офисе: «Тебе повезло, ты не такой как все». Это, конечно, вы обращаетесь просто, как сказал бы Путин, ядерному электорату.
Шнуров: Я могу объяснить это просто. Если сейчас было бы время Кировского завода, меня бы слушали заводчане. Просто офисных работников стало больше всех.
Собчак: Все-таки вас не слушает «Уралвагонзавод», вас не слушает…

Шнуров: Откуда вы знаете?
Собчак: В основном. Я была на многих ваших концертах, и если мы не говорим о корпоративах (это немного другой жанр), то в основном я вижу этих людей. Это не, пардон, быдло из завода или какие-то работяги. Это менеджеры хорошо, достаточно одетые, прилично зарабатывающие. В чем этот…

Шнуров: В общем, это не так. Собственно говоря, публика регулируется ценой. Я сам ее могу регулировать, если я сделаю вход на концерт 500 рублей, придут все.

Собчак: Сложно представить какого-то Трапезникова.
Шнуров: Я не знаю, кто такой Трапезников.
Собчак: Это один из известных, легендарных людей, как раз из «Уралвагонзавода», с которым встречался Путин. Это типаж, сейчас неважно, какой типаж у работяги, который работает. А вот вы тунеядцы. Заводы стоят. Гитаристов много, а заводы... Это же не ваша аудитория. Вроде вы за них с матерком, «с кальсонами», а приходят другие люди, и восхищаются другие люди.
Шнуров: Гитаристов много, правда. Про кальсоны я не знаю, откуда ты выудила про кальсоны. Что там?
Собчак: Было несколько фотосесий, в том числе, для журнала «Собака.ру» очень давно. Была фотосессия для журнала «Vogue» в кальсонах, изображая такого быдло-человека из коммуналки. Но при этом вы тоже, как вот эти «Путин актер», а вы чем не актер, вы тоже такой же ряженый и кальсоны съемные.

Шнуров: Я не называюсь, извините президентом, я и называюсь актером.
Собчак: Одели штанишки хорошей ткани...

Шнуров: Дело в том, что я это на сцене делаю. Опять же это большая глупость: представлять, что сцена – это жизнь, а жизнь – это сцена. В том-то и дело.
Собчак: Почему на этот образ, он сценический, клюют не те, кто казалось бы: «О, хорош, это же нашенский, мужик с нашей….»? Приходит другая публика.
Шнуров: Это вы так думаете.
Собчак: Я вижу, вижу, как зритель.
Шнуров: Я могу вам сказать, как тоже зритель. Этих зрителей, что приходят, приходит много народу, совершенно разного. На многих концертах я чувствую: публика даже зависит от сезона, от непонятно чего. «Ленинград» – это такая штука, которая происходит буквально спонтанно. Вот сегодня у тебя было все хорошо, вот ты был менеджером или заводчанином. Вчера ты поссорился со своей девчонкой, и все – у тебя настроение «Ленинград», и ты идешь на концерт. Вот как это происходит. Это не так, что есть некая конкретная  целевая аудитория. Это такая штука спонтанная, это происходит здесь, сейчас и сегодня.
Собчак: На ваш взгляд, все-таки, вот ваш среднестатистический зритель? Ведь у каждого политика, как у каждого актера, у каждой звезды сцены, есть то, что называется «ядерный электорат». Любят все: от бабушки и до подростков. Но все-таки, кто, на ваш взгляд, идеальный слушатель вашего творчества?
Шнуров: Я об этом не думаю. Идеальный слушатель? Блондинка в черных очках. Не знаю, я об этом не думаю. У меня другие задачи. Стараюсь написать песню. Я не думаю, о том, кто их будет слушать, когда я их пишу. Если меня самого торкает, тогда торкает. Если меня не торкает, то как бы я себя не убеждал, что «да, это, наверное, мой электорат будет это слушать», нет, я себе не позволяю такие вещи. Я не заигрываю. Не мое это, вот что.

Собчак: А есть что- то, что может вас заставить выйти, высказать свою гражданскую позицию на митинге, на площади или там вообще.
Шнуров: Я боюсь, что вы уже дискредитировали любые выходы, поэтому вряд ли.

Собчак: Дело же не во мне, дело в общем каком-то движении. В любой…

Шнуров: Я имел в виду «вы» - это вы, как коллективное бессознательное.
Собчак: Вы можете сделать свой собственный выход.
Шнуров: Нет, любые выходы будут восприниматься в контексте тех выходов, поэтому выходы…Я вообще никогда не любил митинги, в 1990-е я их тоже не любил.
Собчак: Вы не ходили тогда, когда была перестройка первая?
Шнуров: Нет. Я единственный раз был, как раз когда был путч.
Собчак: А вот интересно, а вот почему вы так решили?

Шнуров: Потому что мне было 18 лет, на секундочку. Если бы в 18 лет я сидел бы дома, это было бы ненормальное явление.
Собчак: Почему?
Шнуров: Потому что в 18 лет ты должен идти на площадь. Ну, а что ты должен делать?

Собчак: А сейчас вы не идете только из-за того, что вам не 18 лет?
Шнуров: Нет, потому, что в 18 лет ты приходишь, для того что бы слушать. В 40 лет ты должен приходить говорить – в этом разница.
Собчак: А говорить пока нечего ?
Шнуров: В этом дискурсе я себя не вижу, мне это неинтересно, политические стихи мне неинтересны, мне интересно более глубокие вещи. Иначе ты не художник с большой буквы «Х».
Собчак: А есть ли люди во власти, которые вам симпатичны? Вот я говорила с БГ, и мы с ним много разговаривали о Суркове, и он меня даже, вот удивительно…

Шнуров: Я его видел полтора раза (Суркова). Ничего сказать по поводу того, что симпатично…я не знаю. Я их вообще не знаю.

Собчак: Тогда вернемся к тому, что знаете хорошо – это творчество. Вот закрыть группу «Ленинград» и создать что-то новое – это, наверняка, было очень серьезное, большое решение?
Шнуров: Спонтанное.

Собчак: То есть вообще спонтанное? И что? Не мучительно было? Ведь это такой, целый пласт жизни, -  то, что сделало вас знаменитым.

Шнуров: Нет, мучительно было для музыкантов, для остальных.  Для меня немучительно было, потому что я знал, что надо двигаться куда-то, влево-вправо прыгать, но оставаться в этом забое я уже не мог по художественным соображениям.

Собчак: А будет потом еще какое-нибудь третье превращение? Можно ждать Сергея Шнурова в каком-то вообще другом жанре? Поэт лирической песни или что-то, совершенно непохожее на ваше творчество?

Шнуров: Да дело в том, что «Ленинград» вообще не похож, его сложно вообще схватить за руку. Один альбом отличается от другого и дело, конечно, же не в «х*е». Дело как раз в больших стилях, и я пытаюсь делать стили. Вряд ли я кардинально изменюсь, потому что есть определенный почерк в написании того, что я пишу. В «Рубле» я пытался поменяться, ритмически, гармонически, у меня это успешно получилось, но это эксперимент очень тяжелый именно с художественной точки зрения. Приходится себя ломать и перестраивать, и писать не так, как ты умеешь.
Собчак: А вот эксперимент пародийный, а именно клип «Сумка» и …

Шнуров: Это не пародия.
Собчак: А что это? Это очевидная пародия на всю нашу попсу, на все, что происходит в нашем шоу-бизнесе.
Шнуров: Нет, это не так.
Собчак: Скажем так, на телочек, которых их безымянные банкиры Алексеи приводят для того, чтобы снять им модный магический клип?
Шнуров: Ну в том-то и дело, что это не пародия. Пародия – это все-таки… она не может быть собирательной.
Собчак: Может быть.
Шнуров: Ну как это – пародия на русского человека в валенках, в ватнике и с водкой.

Собчак: Почему? Вот есть такая девушка Таша, которая сделала клип с Сережей. Это очевидная пародия на всю современную попсу. Клип, который стебется над всеми клише попсовых клипов: тараканы, леопард, мужская подтанцовка с голыми торсами. Очень смешной забавный клип. Вот, на мой взгляд, клип «Сумка» стоит, может быть, на другом месте, но в этом же ряду пародий на все эту попсовую культуру молодых девушек, которые на чьи-то деньги записывают себе песни. Разве нет?
Шнуров: Я так не думаю. Я вообще пародии не люблю. Мне показалось, что клип «Сумка» подводит черту под этим жанром клипа, и как клип, что это время уже прошло, время  популярного клипа. Собственно я решил подытожить, вот оно, таким образом, и получилось. И наступает такое время: содержание песни как раз о любви женщины к какому-то неодушевленному предмету. Наступает новая эпоха, предтеча киборгов.

Собчак: Значит ли это, что вы тоже не будете делать больше никаких клипов.
Шнуров: Нет, почему? У меня есть порыв. Это просто доживает, это будет жить еще долго, как и телевизор.
Собчак: Зачем же вам жить в отживающей натуре? Вы уже сказали «стоп», сделали последний клип «Сумка» и пошли в какую-то новую …
Шнуров: Нет, это будет еще колбаситься. Другое дело – то, что это не будет определять сознание, это не генеральная линия, скажем так. Это не то, что будет влиять на сознание людей, это будет мелькать, но воздействие не ядерное…

Cобчак: Я вот что хотела еще спросить. Возвращаясь к Высоцкому, как-то он всплыл в нашем разговоре в вашем творчестве. Мне кажется, что настоящий рок-музыкант – это не только образ, сцена, разделяет сцену и жизнь. Это все-таки некий образ, который неотделим один от другого. Жизнь и сцена. Вот ваши слова по поводу того, «кто-то бухает, а кто-то колется» - это, по сути, Эми Уайнхаус со своими песнями о саморазрушении и наркотиках. Мой вопрос о смерти. Не кажется ли вам, что музыкант, который пропагандирует собой, отчасти, это саморазрушение и поет об этом, он и умереть не имеет права, грубо говоря, в инвалидном кресле. Он умереть должен как Высоцкий, как Цой, Эми Уайнхаус.

Шнуров: Честно признаюсь, я к этому стремился до 2008 года, когда распустил «Ленинград». Честно следовал всем инструкциям, верил, что я большой поэт и должен умереть молодым. Видимо, не большой поэт.
Cобчак: То есть мысль войти в эти 28?

Шнуров: В 28-м у меня якобы не получилось, хотя бы в 36-ть, как Пушкин. Но это все, конечно, от большого ума и большой глупости, это все ерунда.
Cобчак: А есть страх. Вот состарившийся рок-музыкант – в этом же есть какая-то ужасная трагедия.
Шнуров: Нужно не выступать. Я слежу за тем, я смотрю концерты в записях. Как? я еще не вызываю отвращения у самого себя? Пока еще не вызываю.
Cобчак: А что ставит критерий? Ведь есть одновременно Мик Джагер, который, мягко говоря, не первой молодости и отлично выглядит, но при этом есть люди, на которых ты уже смотришь в их 60-ть на сцене, и тебе кажется, что уже как-то... Вот где этот критерий для вас лично?
Шнуров: Я не знаю. Но это опять же на ощущениях. Это же невозможно написать какой-то рецепт, когда нужно уходить. Совершенно ясно, что нужно уходить. Я предполагал в 40 уйти. Но почему-то развел бурную деятельность, так случилось, да. Человек предполагает, а Бог располагает. Я думал, что в 40 уже все. Но сейчас пока, мне кажется, что я еще что-то могу.
Cобчак: А про 40 вы думали, когда вам сколько было?
Шнуров: Про 40 я всегда думал.
Cобчак: Вы действительно так тяжело переживаете этот кризис среднего возраста?

Шнуров: Я не знаю. Дело в том, что я вообще такой человек кризисный. У меня постоянно происходят движения души, поэтому один кризис от другого я отличить не могу. Что это было похмелье или кризис среднего возраста? Но сейчас, как модно говорить в нашей компании, это не похмелье, это сглаз.
Cобчак: А вы добрый человек?
Шнуров: Говорят, что да.
Cобчак: Сентиментальный?
Шнуров: Местами –  да.

Cобчак: Да или нет?
Шнуров: Я не люблю пошлость. Сентиментальную пошлость я ненавижу, сентимент сентименту рознь, поэтому местами.

Cобчак: Вот я прочитала такую забавную вещь, опять же чуть-чуть перескакивая на другую тему, связанную с тем, что вы вместе с Кириллом Серебренниковым почему-то выступили в рамках выступления пяти музыкантов, поддержать подростков, которые обнаружили в себе гомосексуальность. Вы сделали некое обращение к этим подросткам, сказав какие-то слова, что «не бойся быть не таким, как остальные».
Шнуров: Я такого не говорил.

Cобчак: Я в каком-то смысле транслирую.

Шнуров: То, что вы говорили, остальные не нужно мне приписывать. Я процитировал Библию: «Нет ни эллина, ни иудея». Собственно, и все.
Cобчак: А почему вы вдруг решили вот именно?

Шнуров: Я ничего не решил, это же понятно дело, что я не дозванивался в это издание, и не говорил «мне очень срочно нужно вам что-то сказать».
Cобчак: Почему вы решили? Вам же звонят тысячу людей: поддержите морских котиков, поддержите борьбу с педофилией, поддержите то-то и то.  Почему вы решили поддержать подростков, обнаруживших в себе гомосексуальные наклонности?
Шнуров: Я решил напомнить о том, что есть новый завет.  Это правда.
Cобчак: Но почему именно эта тема вас взволновала?
Шнуров: Меня тема не... Еще раз говорю, эта тема меня не особо волнует, я бы даже сказал, я о ней не думаю вообще. Позвонил мой приятель и спросил: «У тебя есть что сказать?»  Я сказал: «Ну, я могу вот так сказать». Так сказал, так напечатали.

Cобчак: Подождите. Вот если я завтра позвоню, или ваш приятель позвонит и скажет: «Сергей Шнуров, вот есть что сказать по поводу вымирания панд в северном Китае?».
Шнуров: Конечно, я пошлю на х*й, это понятно.
Cобчак: А почему здесь не послали? Почему это вас затронуло, я же знаю вас, вы соглашаетесь на некоммерческие проекты или что-то, в этом роде только когда вам интересно.
Шнуров: В тот момент мне показалось, что происходит некая травля на…

Cобчак: То есть вы считаете, что когда кого-то травят…

Шнуров: Я за слабых, я всегда за слабых, да.

Cобчак: Но вот у вас здесь в Санкт-Петербурге (вы все-таки здесь живете), как раз такая травля и гомофобия именно по принципам сексуальной ориентации, она как-то расширилась. Милонов, разгром квартиры-музея Набокова, какие-то другие моменты. Вот как вы думаете, почему это именно в Питере происходит? Почему Питер стал таким центром гомофобии в России? Можно так сказать?
Шнуров: Не могу, не понимаю, не знаю. Мне кажется, что все дело в личности Милонова. Что Милонов решил поставить на эту лошадку и на ней проехаться.

Cобчак: Я так тоже раньше думала. Я была на фестивале, который Алексей  организовывал, я была поражена, что в зале, после того, как немецкий режиссер представил свою картину такого гомосексуального содержания о жизни одинокого гомосексуалиста. Люди из зала стали вставать и кричать что-то этой женщине-режиссеру очень оскорбительные вещи. Причем это явно происходило не спланированная наша реакция – это искренняя эмоция.

Шнуров: Это понятно. Дело в том, что это понятно, что происходит некое нагнетание в обществе. У меня жена была в Нью-Йорке на примере «Онегина» в Madison Square Garden и там стали выкрикивать люди, гомосеки стали кричать: «Почему ты не за гомосеков?»  Это в Америке происходит. И здесь то же самое

Cобчак: То есть обвинять, что он не поддерживает.

Шнуров: Это явление одного порядка, тут неважно, за кого ты: за гомосеков или против. Главное – вопи.

Cобчак: Вы как-то тоже встали в этот ряд, вам кто-то позвонил, вы теперь среди вопящих, теперь уже все документ приложен.
Шнуров: Это вам так кажется. Если вы считаете цитату из Библии воплем, то, окей, пускай будет воплем.
Cобчак: По поводу разгрома квартиры Набокова, я думаю, вы знаете об этом инциденте, когда вот люди, борющиеся с педофилией, разгромили квартиру-музей Набокова под эгидой того, что нечего пропагандировать педофильских писателей. Вот не боитесь, что в какой-то момент может коснуться и вас? Мы все помним вашу историю с Оксаной Акиньшиной, она сама много раз говорила, что вы стали встречаться, когда ей всего было пятнадцать лет. Вот пока это сообщество никак не стало критиковать.

Шнуров: Я думаю, после этой программы начнут.

Cобчак: Это широко известная тема.
Шнуров: Я могу сказать, что я не боюсь. Если был вопрос именно об этом, боюсь ли я, я не боюсь.
Cобчак: А как вы сами оцениваете вот тот период ваших отношений с несовершеннолетней девушкой? Вы раскаиваетесь, что так получилось?
Шнуров: Нет.
Cобчак: Вы считаете, что нужно пересмотреть возраст согласия.
Шнуров: Я не считаю, что по частному одному случаю нужно что-то пересматривать.

Cобчак: Но ведь для многих ваш пример, как взрослый мужчина живет с пятнадцатилетней женщиной, - это апофеоз аморальности.
Шнуров: Наверное. Но где я, а где многие. Это абсолютно частный случай, почему у нас по частному случаю пытаются ввести законы? Это глупость.

Cобчак: Убийство чье-то – это тоже иногда частный случай.

Шнуров: Убийство, извините меня, с ним давно уже ясно. Опять же, если про Оксану Акиньшину, то это было по взаимному согласию, есть такая  формулировка. Даже в законе, то есть – извините.

Cобчак: Но по закону она тоже не была совершеннолетняя, насколько я понимаю.

Шнуров: Да, есть формулировка «по взаимному согласию». Когда это происходит по взаимному согласию, тогда ничего не происходит. Хода делу тут не дашь.

Cобчак: Если по взаимному согласию это происходит до достижения возраста согласия, то вы будете считаться виноватым в совершении …

Шнуров: Да, наверное, я не узнавал.

Cобчак: А с родителями Оксаны у вас были сложности?
Шнуров: Прекрасные отношения. Нет, не было.

Cобчак: То есть они сразу приняли эту ситуацию, когда ей было еще пятнадцать, они нормально на это отреагировали?
Шнуров: Да, вполне нормально. Были прекрасные отношения.
Cобчак: С самого начала?
Шнуров: Да.

Cобчак: У вас, я знаю, растет сын. А вот если, может, еще будет дочь, вы бы смогли понять  ее, если бы она в пятнадцать лет сказала: «Папа, я влюбилась в музыканта».

Шнуров: Дочь у меня есть.
Cобчак: Сын Аполлон.

Шнуров: И дочь Серафима.

Cобчак: Когда она вырастет...
Шнуров: Она уже выросла, ей двадцать.
Cобчак: А почему ее нет нигде в источниках? У вас везде указано один ребенок – Аполлон.
Шнуров: Не знаю, почему. Это у источников нужно спросить.

Cобчак: Ей двадцать лет?
Шнуров: Будет, а было, да.

Cобчак: Вы бы как отец взрослой дочери могли понять ситуацию, если бы в пятнадцать она сказала: «Папа, я влюбилась взрослого рок-музыканта»?
Шнуров: Я думаю, да. Ну, сейчас уже и в четырнадцать у них все там происходит, ускорилось время, так изменилось, что и в четырнадцать уже вовсю. Вообще, что касается разгрома музея Набокова, то это, конечно, глупость. Это мы уже почти как талибы, это уже вот туда.

Cобчак: Так они и до вас доберутся, я, можно сказать, вас предупреждаю.

Шнуров: Значит, доберутся, что мне уезжать из-за этого? Нет, конечно. Значит, судьба такая.
Cобчак: А согласны ли вы с высказыванием Виктора Ерофеева, который, рассуждая на тему молодых девушек и постарше, говорил о том, что женщина за 30, как пожившая собака: у нее уже и уши ободраны, она уже знает, как себя вести, а молодая девочка, еще как щеночек: у нее глаза открыты, она на тебя смотрит, она открыта миру и всему, и в этом есть какая-то невероятная прелесть. Вы вот согласны? Сравнение, может быть, неэтичное и вызвало, может, много споров.
Шнуров: Почему неэтичное?
Cобчак: Кто женщину с собакой сравнивает? В Европе вообще …

Шнуров: Почему? Похожи. Некоторые кошки, конечно, бывают, но большинство – собаки. Так в чем вопрос-то был?
Cобчак: Вы согласны с этим определением, что ничто не может заменить молодости женской в смысле ее открытости, восхищенного взгляда и так далее. Что женщина постарше – как бы такой серый взгляд, она все понимает, все знает про мужчин, знает себе цену.
Шнуров: Да, а я не знаю, что тут лучше. Ну, вот не знаю.

Cобчак: А для вас что лучше?
Шнуров: Для меня все хорошо. Во всем есть своя ценность, бесспорно. Вот какие больше сиськи нравятся, большие или маленькие? Это из той же истории?

Cобчак: Вы у меня спрашиваете?

Шнуров: Да.
Cобчак: Мне точно маленькие, понятно почему.
Шнуров: Разные.
Cобчак: Это не стало носить какой-то системный характер?
Шнуров: Конечно, это не система, это ерунда.
Cобчак: То есть это просто был один такой роман из вашей жизни – Оксана Акиньшина, несовершеннолетняя девушка, но это не является какой-то для вас темой, скажем так?

Шнуров: Нет, я не повторяюсь.
Cобчак: Женщина мечты – это какая женщина? Какой-то образ, может быть, из литературы, стихов?
Шнуров: Дело в том, что я опять же поэт-мужчина, и если бы я был женщиной, можно меня было спрашивать, какой у вас мужчина мечты.

Собчак: Как вы можете так сказать, руки должны у нее быть невероятные, или вот все остальное неважно, но главное, чтобы она знала наизусть Иосифа Мандельштама всего.

Шнуров: Иосифа Мандельштама вряд ли, потом – это не является критерием. Иосифа Мандельштама она может выучить на худой конец. Не знаю, я живу с женой, и она является моей женщиной мечты, вот, собственно, и все. Как бы мечта сбылась, и х*я мне мечтать?

Собчак: Так говорит Сергей Шнуров, как будто в соседней комнате его жена. Наше время выходит, я как профессиональный человек всегда возвращаюсь к оставленному где-то середине в окопах интервью. Все-таки: любимый поэт (давайте на такой ноте закончим нашу встречу)? Любимый поэт, любимые стихи?
Шнуров: У меня нет любимого поэта, у кого-то мне что-то нравится, местами, периодами, у кого-то рифма мне нравится.

Собчак: Я не отпущу вас, Сергей, я заставлю вас ответить на этот…

Шнуров: Нет, я не скажу любимого поэта.
Собчак: Представьте, у вас хорошая фантазия, вы рок-музыкант.

Шнуров: Я не рок-музыкант, еще раз.

Собчак: Хорошо, вы музыкант, который придумывает свои направления.
Шнуров: Рок-музыкант, который с гитарой исповедуется на сцене.

Собчак: Вы не исповедуетесь?

Шнуров: Я не исповедуюсь.
Собчак: Вот спускается к вам провидение сверху : «Сергей Шнуров, вот пришло время, чтобы уничтожить мне, наконец-то, эту грешную землю, но я даю вам, как самому талантливому человеку своего поколения, шанс сохранить стихи, какого-то одного поэта».
Шнуров: Я бы сказал: «Жги все».

Собчак: Я думаю, это исчерпывающий ответ.