Анна Наринская: "Все мы решили, что имеем право проповедовать"

Наринская: Меня раздражает название этой программы - «Проповедь». Я прекрасно понимаю, что именно для этого оно и придумано, но от этого раздражаюсь еще больше. Потому что именно это в принципе и есть главная болезнь того круга, к которому я принадлежу, моя собственная болезнь.

Почему-то все мы решили, что имеем право проповедовать, поучать, открывать другим глаза. Все мы из нашего уютного загончика с каппучино по утрам, с регулярными поездками в прекрасные места, почему-то считаем, что мы имеем право учить других, куда более обездоленных, чем мы, людей, выходить им на Манежную площадь или нет. Или дорожить им свободой слова, то есть нашей, в сущности, свободой, или нет.

Раньше москвичей упрекали в том, что они совершенно не знают страны и лучшие журналисты выезжали куда-нибудь на Урал, чтобы написать оттуда что-то вроде репортажа с другой планеты. Сегодня такой упрек кажется даже слишком грандиозным. Мы совершенно не знаем, как живет даже Москва, которая за последнее время изменилась драматически. И некоторые, очень немногие, замечу, коллеги, пишут репортажи, например из Капотни все с той же интонацией рассказа об инопланетянах.

Дело, конечно, не в отсутствии толерантности. Толерантности у нас хоть отбавляй, во всяком случае, в теории. Дело в равнодушии. Нам совершенно плевать, как живут эти совершенно далекие от нас люди и какие у них чувства. Мы ничего о них не знаем и не хотим знать. Мы просто хотим, чтобы мир соответствовал выбранной и полюбленной нами схеме, согласно которой, например, надо громить ксенофобию и возмущаться недемократическому поведению наших правителей, не соблаговоливших предупредить нас о своем намерении рокироваться. Большинству людей в стране эта рокировка совершенно безразлична. Зато им небезразличны конкретные несправедливости, которые творит эта власть, или которые творятся при ее попустительстве.

Те, которые наш круг, нашу компанию, в общем, нас, практически не задевают, те, о которых мы говорим непозволительно мало. Я верю в силу слов, я знаю, что слова могут изменить многое, но пока наши слова будут такими самодовольными, пока они будут именно что проповедями, здесь ничего не изменится. Ведь эта моя проповедь ничего не изменит.