Как Собчак помешает отстранению Путина, почему новая акция Павленского — пошлость, и какой конец ждет нынешнюю власть

Полная расшифровка программы:

В течение дня мы принимали вопросы от наших зрителей через интернет, онлайн, и вот один из них. «Как вы относитесь к популярности рэп-баттлов и воспринимаете ли вы рэп как новую поэзию?» ― спрашивает Елена.

Нет, я консервативный человек, я наблюдаю за этим почти как марсианин. Я не в силах погрузиться в эту эстетику. Я понимаю, что это нормально, что эстетика меняется. Я прекрасно понимаю, что обновляется язык, и поэтический, и разговорный, так сказать, они всё время обновляются. Я прекрасно понимаю, что моё неприятие этого ― это такое нормальное старческое бурчание в том смысле, что это не имеет ко мне никакого отношения. Я нормально отношусь к тому, что языки меняются. Заставить себя слушать это я не могу, мне это не интересно.

Это поколенческое. И вопрос в том, насколько это серьезно. То есть это всплеск, это то, что забудется, или что-то действительно новое, определяющее?

Про то, забудется или нет, ― это, как говорил Маяковский, зайдите лет через двести, да, поговорим. Тогда, через двести лет, ну, раньше, на самом деле, конечно, гораздо раньше выяснится, остается от этого что-нибудь или, так сказать, пеной сойдет очередная мода.

Сегодня можно констатировать, что если десятки миллионов людей, миллионы людей это слушают и обсуждают, то это, видимо, серьезно. До какой степени это какая-то такая, как сейчас говорят, фенька, да, мода, непременный атрибут дня и чтобы быть в моде, ты должен непременно быть в курсе этого, до какой степени что из этого останется, не знаю.

Я много бы не поставил, если бы ставки делать, я бы много не поставил на то, что это останется. Слишком в этом доминирует, так сказать, злоба дня. Посмотрим. Впрочем, посмотрим, зайдем через двести лет, через двести лет поговорим.

Как много исчезает на следующий день. Ну, двести лет… Надеюсь, что мы не будем жить так долго.

Я тоже.

Спрашивает Инна: «Виктор Анатольевич, вы смотрели „Спящих“? Что вы думаете про фильм, про покаяние Быкова, утешение Минаева, массовые комментарии в духе „Давно было пора сказать правду про продажных либералов“?». Вот так откровенно.

Да, значит, тут несколько вопросов. Я как тот бульдозерист, Соколов была, кажется, его фамилия, в деле Пастернака, который Пастернака не читал, но осуждает. Я фильм не смотрел и смотреть, разумеется, не мог даже. Во-первых, у меня слабая нервная система.

Ради интереса.

Ну нет, какой там интерес. Что я не знаю про сериалы, про продажных… Что я не видел в последние 17 лет, чего я не знаю про продажных либералов? Я сам продажный либерал, я про себя всё знаю, читал. Про свою зарплату 35 тысяч долларов, про свои (нрзб, 00:03:31), про свои печеньки Госдепа ― про всё это знаю наизусть. Я могу сам это всё рассказать. Мне не нужно сценариста Минаева, чтобы мне рассказать про эту мерзость. Я это всё знаю. Смотреть лишний раз ― нет, не хочу. Мне достаточно изложения. Вот я почитал, да.

Покаяние воспринимаете всерьез?

Нет, сначала про сериал. Я прочитал изложение просто, краткое изложение сюжета. Мне вот так хватило этого краткого изложения. Чтобы тратить ещё вечера на это дерьмо…

А что касается покаяния, значит, очень важно тут распутывать эти ниточки. Тут много разных ниточек. Быкову я верю, по-человечески верю. Он производит впечатление искреннего, мечущегося, нетвердого в убеждениях, но очень честного, субъективно честного человека. В отличие от конченых циников, которые его окружают в этом проекте и используют, отчасти втемную, как мы поняли. Потому что, оказывается, постпродакшн…

Да как же можно было оказаться использованным втемную?

Вот объясняю.

Настолько всё очевидно. Неужели он сценарий не читал?

Он человек, у него есть свои убеждения. Я повторяю, я их не разделяю, но в случае с Быковым я верю в убеждения, в случае с Минаевым ― нет, да. В случае с руководителями «Первого канала», в случае с продюсерами ― у них нет никаких вообще убеждений. Это, так сказать, конченые циники.

А что касается Быкова, да, у него есть убеждения. Он нетвердый человек, он совестливый, видимо, человек. Я ему по-человечески верю, сожалею о том, что с ним случилось это несчастье. Я это воспринимаю как несчастье, мне грустно от этого. Я ему верю, я ему желаю, так сказать… Он молодой человек, молодой, вот, и у него много чего ещё впереди. Я желаю ему, так сказать, как-то пережить это, сделать выводы и окрепнуть. Всякое бывает в жизни.

Я очень внятно отделяю фигуру Юрия Быкова от его соратников по этому художественному произведению, по созданию этого художественного произведения. Ну, с актеров спрос небольшой, что в рот положили, то и говорят. Хотя тоже никто не мешает и отказаться иногда, но для этого нужно иметь некоторые за пределами актерской профессии убеждения.

Убеждения, да. Что редко встречается.

С них спрос небольшой. А те циники, которые это лепили, ― ну что мы будем обсуждать Сергея Минаева?

Хорошо, идем дальше. Александр Бестужев, видимо, прочитав статью в Glamour на прошлой неделе, спрашивает: «Уважаемый Виктор Анатольевич, сумела ли Ксения Собчак вас удивить или нет? В любом случае, любом варианте ― почему?».

Ксения Собчак за свою недолгую жизнь успела меня удивить дважды.

На прошлой неделе ― один из этих случаев?

Да, да, пожалуй. Не на прошлой неделе.

Значит, первый раз ― когда из абсолютно глянцевой ничтожной фигуры начала нулевых, так сказать, совершенно в чистом виде глянец в сочетании с этим именем, я писал об этом, да, лет 15 назад, что это такое проклятие либерализма ― эта юная, тогда восемнадцатилетняя студентка, да, с этими черными бриллиантами от Умара Джабраилова, с этим глянцевым следом и с этой великой фамилией, великой для новейшей русской демократии.

Вот такой предмет для пощечины либерализму. Если это либерализм, если вот это и есть ваш либерализм, то получите свои 1,5% и не жалуйтесь.

И она как будто бы услышала и изменила свою судьбу.

Для меня она была вот таким глянцевым персонажем. Потом она меня приятно удивила, когда выяснилось, что девочка выросла. В какой-то момент выяснилось, что она вполне профессиональный журналист. Я даже был один раз у неё в студии, она хорошо держалась, хорошо вела, она профессиональный человек. То есть она из глянца вырвалась в какую-то профессию. Я за неё успел порадоваться.

Сейчас?

В этот раз она меня снова огорчила.

Почему же?

Снова огорчила, потому что… Я не берусь гадать о мотивах, то есть я могу гадать о них, но зачем же гадать? Будем смотреть по следу.

След отвратительный, потому что в 2018 году есть, собственно говоря, две стратегии, две задачи в связи с выборами 2018 года. Есть задача отстранения Путина и его корпорации от власти. Они узурпировали эту власть давно, и всякие выборы для них, так сказать, такое ущелье, да, Фермопилы такие. Через них трудно пройти без потерь, потому что всё-таки надо получить новую легитимность при том, что они узурпировали, много раз узурпировали власть. И это тонкий для них и очень напряженный момент.

И одна задача ― это отстранить от власти хунту, по-русски говоря, корпорацию, которая узурпировала власть в России, уже 18 лет как держит эту власть нелегитимно. Вторая задача ― пригодиться этой власти и решить какие-то свои проблемы, пригодившись это власти.

В этом смысле можно констатировать, что Ксения Анатольевна Собчак не решает никаким образом, никак задачу отстранения от власти своего хорошего доброго знакомого Владимира Владимировича Путина. Она помогает своему хорошему доброму знакомому Владимиру Владимировичу Путину проскочить будущий узкий участок. Она со всей очевидностью призвана как-то помешать, да, отстранению Путина от власти. Помешать Навальному.

А зачем ей это нужно, как вы считаете?

Зачем ей это нужно? Это уже…

Зачем? Человек успешный.

Смотрите, это мы переходим. Мы же не духовники, так сказать, да?

В область гаданий, да?

Да, мы не будем заниматься нравственным воспитанием Ксении Анатольевны. Мы сейчас можем констатировать, что то, что она делает, в политическом смысле вредно, а в человеческом, на мой вкус, отвратительно вполне. Она меня огорчила, огорчила.

То есть это невозможно, чтобы сейчас были объединены усилия, подписчики Ксении Собчак в инстаграме с фанатами Алексея Навального, и дальше они под одними флагами идут?

У Ксении Анатольевны Собчак и Алексея Анатольевича Навального, кроме отчества, нет ничего общего, да. Они решают разные задачи. Нельзя объединить людей, решающих разные задачи.

Разные задачи в своей судьбе, для себя?

Нет, для себя… Разные задачи политические, повторяю. Навальный занят отстранением Путина от власти, Ксения Анатольевна Собчак занята помощью Владимиру Путину в этот трудный час. Объединить эти задачи совершенно невозможно, они противоположны, вот и всё.

То есть этот пассаж со стороны Ксении ― это всего лишь игра. Она предложила Алексею объединиться.

Я уже всё сказал. А что касается мотивов, можно гадать.

Одновременно с этой публикацией в инстаграме у Ксении появились и другие. Собственно, Александр Рысь, наш зритель, спрашивает: «В последнее время сразу несколько звезд типа Бузовой, Бородиной, жены Гуфа и так далее стали резко обсуждать власть и обожать её в своем инстаграме. Как вы считаете, почему власть не боится? Понятно, что это был заказ, да. Почему власть не боится делать ставку на такие опоры?». Почему ей не страшно что-то строить на таком вот электорате, который, по сути, подписывается на Бузову и, возможно, не очень интересуется политикой в нашей стране?

Вы можете мне не верить, но жизнь моя сложилась таким счастливым образом, что я не знаю, кто такая Бузова. Вот я вам клянусь, вот я вас слушаю…

Участница «Дома-2».

А, ну да!

Одна из самых успешных.

Я несчастный человек, я вот как-то упустил этот культурный феномен, да, в своем образовании.

Нет, власть давно, так сказать, сделала опору на люмпена, давно сделала опору на «Дом-2». Ну а на кого же ещё? Не на интеллигенцию же. Конечно, на аудиторию «Дома-2». Власть ничего не боится.

То есть это последовательно происходит.

Это абсолютно последовательно.

Если не «Россия-2», то вот инстаграм участников «Дома-2».

Разумеется. Пошлость ― это доминирующая идеология, и, так сказать, всё, что в эту сторону, разумеется, это электоральная выгода. Потому что людей, которые смотрят «Дом-2», я думаю, побольше, чем любителей Ларса фон Триера какого-нибудь, допустим. Разумеется, они покрывают, как бык овцу, в электоральном смысле.

А власть интересуют числительные. Её интересует остаться у власти, нашу власть больше ничего не интересует. Её интересует остаться у власти. А голос представителя этого электората и голос какого-нибудь академика, профессора, да, ― последний раз с академиками и профессорами мы встречались в кутузках, в автозаках, да. А голос один что у профессора, что у академика Васильева, математика, или у профессора Левонтиной, что у профессора, что у телезрителя «Дома-2».

А этих по понятным причинам больше. Ну, значит, и всё, эта пошлость совершенно в электоральную пользу Владимира Путина. Он на этом, собственно говоря, строит очень давно. Мы уже давно отрезанный ломоть, а уж с Поклонной горы с 2012 года, вся эта белоленточная…

Интересно, что вы сказали: «Власть будет идти сквозь узкое ущелье, чтобы легитимизировать себя».

Ну разумеется.

Складывается ощущение, что настолько она уверена в том, что её позиции прочны…

Её уверенность ― нет. Если бы она была уверена, она бы пустила Навального на выборы. Если бы она была уверена, она бы рискнула пойти в конкуренцию. Никакой конкуренции и быть не может, будет выпущена группа шутов, старых шутов в диапазоне от Жириновского до Явлинского, и парочка новых ещё, может, пойдет, да, раскрасить картину. Ни одного реального соперника власть никогда не допускала на выборы.

А это следующий вопрос как раз от зрителей.

Секундочку. Я напомню вам и про Буковского, сейчас Навальный. Реальная конкуренция недопустима. Путин никогда не выигрывал выборы, ни одного раза у него не было. Это всё время были назначения. Сначала было в 2000 году назначение и потом переназначения. Они решали, кто будет, да, они определяли процент и сами считали.

И вот эти вот, по выражению социолога Дмитрия Орешкина, электоральные султанаты решали судьбу выборов. Марий-Эл, Чечня, Ингушетия, Кемерово ― там, куда наблюдатель живой просто не пройдет или не выйдет, по крайней мере, ни один живой наблюдатель, да, там обеспечивается 100% голосование, цифра 100%, никакого голосования там нет. В Ингушетии на одних из выборов было 3%, посчитали 89%.

Значит, эти электоральные султанаты обеспечивают итоговую цифру, а мнение очкариков, всех этих белоленточников, конечно, не интересует. Если бы была политическая конкуренция реальная, если бы Алексея Навального ― предположим невозможное ― пустили бы в ящик телевизионный, чтобы он там, допустим, полгода перед выборами разговаривал, чтобы эти расследования были из телевизора на этот же самый электорат «Дома-2», вот этому же самому электорату Бузовой чтобы Алексей Анатольевич Навальный рассказал бы результаты своих расследований про Путина, про Панаму, про «БайкалФинансГруп», да, не только своих. А потом бы мы замерили результаты выборов. И опять ― считать только по-честному, по арифметике, а не как они умеют, да?

Понятно.

Поэтому они, конечно, очень боятся.

Да, и к тому же, кроме Алексея Навального, мы, по сути, никого не видим. Поляна зачищена.

Они сами её зачистили, да. Ну разумеется. Они пятнадцать лет…

Навальный остается как индульгенция. Его присутствие…

Ну что значит как индульгенция?

Оправдание.

Его не пускают.

А ведь он был.

Когда он был, тогда он на кубах вот этих вот без пропуска в большие СМИ получил 30% на выборах против Собянина, 30%! Не имея выхода в большие СМИ, без телевизионной агитации, без радиоагитации. Они его боятся смертельно, разумеется.

А как вы считаете, интернет в какой момент станет важнее, чем телевизор? Сколько лет должно пройти?

Я не знаю, это к социологам. Ясно, что на сегодняшний день и ещё какое-то время, длительное, конечно. Интернет завоёвывает пространство постепенно, но, разумеется, любая страна голосует…

Я думаю, что есть планы на то, чтобы и интернет подчинить.

Это само собой. Они тратят большие деньги на контроль и засирание мозгов, скажем так, в интернете. Это отдельное.

Это отдельный разговор.

Это отдельные ресурсы и фонды у них на это. Но, конечно, любая страна голосует так, как скажет телевизор, потому что телевизор ― оружие массового поражения. Просто в некоторых странах телевизор говорит разное, да.

Нам ли не знать, телеканалу Дождь.

Да, и человек может пощелкать пультом.

Как мы исчезли с кнопки и как изменилась наша жизнь.

Совершенно верно. Человек может пощелкать пультом, переключиться с CNN на Fox в американском случае или с одного французского канала на другой и послушать доводы, а потом сравнить. А когда все федеральные телеканалы говорят одно и то же, а вы в своей маленькой коробочке, да, и где-то «Эхо Москвы» с краю на периферии, ну да, несколько миллионов проголосует по-другому. Но в России это всё в пределах погрешности.

И люди, которые принимают решения в этой области, вполне рациональны, их интересуют цифры. Их не интересует качество. Дальше всё это закончится очень плохо (и уже заканчивается) для страны. Страна, которая делает ставку на люмпена, на быдло, естественным образом уходит в разряд третьего мира, где мы уже почти что находимся. Ещё недавно великая цивилизация, с лучшей математической школой, с учеными и так далее. Путинское двадцатилетие нас выводит в третий мир совершенно прямой дорогой. Под крики о нашем величии, разумеется, да, под всю эту ботву. Мы уже по факту в третьем мире. Те, кто мог бы составить славу России, по-настоящему славу…

Они уехали, да?

Они, в общем, выдавлены на периферию.

Либо сидят под домашним арестом.

Либо выдавлены на периферию, либо выдавлены из страны.

Давайте примем звонок от нашего зрителя.

Игорь: Заговорили об одном плохом фильме, я бы хотел сказать про другой плохой фильм. Вы не смотрели его, а я посмотрел специально, чтобы не было «не смотрел, но осуждаю». Откровенно говоря, фильм, как бы это сказать, дерьмо. Это если не брать во внимание политическую составляющую.

И вот я думаю: у меня пенсия 12 тысяч. На фильм потратили 400 миллионов рублей. Он собрал где-то 200, что ли, где-то так.

А в чем вопрос?

Игорь: Кому-нибудь стыдно за этот фильм, как вы думаете?

Кому-нибудь стыдно за этот фильм или нет?

За фильм?

Спрашивает Игорь, у которого пенсия 12 тысяч рублей, а он узнал, что на такие сериалы тратятся гигантские деньги.

Послушайте, о стыде… Видимо, стыдно режиссеру Быкову. Видимо, ему стыдно. Не думаю, что тут речь идет о затраченных финансах, ему стыдно за что-то другое.

Но вообще применительно к корпорациям говорить о стыде не приходится. Стыд ― это такая единица измерения человека. За соседними офисными столами один испытывает стыд, другой нет. Наверняка в этих корпорациях есть люди, которым неловко, если кто-то узнает об участии, да, в таком проекте. Я знаю точно, мне написал один мой бывший товарищ по телевидению: «Ну да, мы это делаем, но мы это не смотрим». Многие стараются анонимно. Они понимают, что это позор.

А зачем тогда, ради чего? Ради денег?

Ну да, вот у него такая специальность. Он оператор или кто там, гример. Чью морду дали, ту и загримировал, какая разница.

Нет, с них спрос не очень большой. А люди, которые осуществляют идеологическое руководство этим, ― там уже такой конкурс на подлецов они прошли, понимаете? Ведь это же 17 лет продолжается. Там был большой конкурс среди подлецов. Там остались только те, кто уже не краснеет. Иногда случайно попадаются втемную приличные люди. Ну, мы об этом уже говорили.

Вопрос от Марины Будановой: «Виктор Анатольевич, как вы оцениваете деятельность Павленского, в частности, его поджог Банка Франции?».

Вот печальная история. Мне кажется, что мы присутствуем, стали свидетелями, так сказать, некоторой профессиональной и, рискну сказать, человеческой деградации.

Начну с профессиональной. Ахматова говорила, что первый человек, который сравнил женщину с розой, был поэтом, а второй был пошляком. Вот Павленский в себе совместил это. Первая акция эта, «Врата ада», да, когда были подожжены двери КГБ, ― в этом была поэзия, в этом была поэзия отчаяния, за этим стоял пепел Клааса, который стучится в наши сердца, за этим стояли миллионы уничтоженных. За этим стоял человеческий поступок невероятной силы, риск. Человек своей судьбой, своей жизнью рисковал, он шел ― Давид ― на этого Голиафа, на это чудовище. Это вызывало огромное уважение как минимум.

И символизм акции, конечно же.

Да, но истина конкретна. Когда он поджигает двери Банка Франции, да, это уже пошлость. Это, во-первых, повторение приема.

То есть он для нас здесь пока что великий художник, а там уже нет?

Это не исчисляется «для нас». Что такое для нас? Для кого-то художник, для кого-то хулиган.

Хорошо, лично мне очень нравились акции Павленского.

Да, и мне тоже. Акция «Врата ада» была сильнейшая. И это было мужественно, это было прекрасно в художественном отношении, на мой взгляд.

Истина конкретна. Поджог, когда против этого Давида вот этот Голиаф, это чудовище, да, КГБ и миллионы его жертв ― это одна история. Когда он начинает бороться таким же образом, во-первых, такой же образ ― это повторение приема.

Да.

В художественном отношении это стоит пять копеек уже, это повторение приема. Это как если бы Малевич остаток жизни рисовал бы черные квадраты. Их можно нарисовать 118, но значение имеет первый. Второй ― это уже тиражирование.

Это что касается художественного значения акции. Что касается человеческого, то вдруг выяснилось, что отважный художник, так ярко выступивший против, так сказать, нашего тоталитаризма отечественного, ярко и бесстрашно, вдруг выясняется, что это такой левак типичный, да. Поджог. Он борется с французской банковской системой? Ну да, вот такой левак с пироманическим уклоном. Ну хорошо, за ним теперь будут ходить санитары с огнетушителями.

Мне кажется, это какая-то такая очевидная деградация. Не говоря о том, что истина конкретна.

Мне кажется, что вы очень строго говорите о Павленском.

Позвольте, я договорю.

Очень строго.

Строго ― это странная категория. Я отвечаю на вопрос, что я об этом думаю.

Но ведь художник имеет право…

Имеет право он на всё, что угодно.

На всё, что угодно.

А мы имеем право оценить.

И на акцию с повтором.

Он имеет право, а мы имеем право оценить это. Мы имеем право сказать, что мы думаем. Я говорю только от себя, я ни в коем случае не от прогрессивной общественности выступаю. Вот у меня есть свое имя, я под ним, значит, и выступаю.

Да, мне кажется очень печальным это превращение. Ещё раз повторюсь, художник имеет право на самые рискованные жесты. Мы оцениваем это в контексте. Контекст довольно печальным кажется мне в случае с Павленским, и человеческий, и профессиональный. Он меня огорчил тоже, как и упомянутая нами Ксения Анатольевна Собчак.

Идем дальше. Смотрите, зрители спрашивают об историке Юрии Дмитриеве в Петрозаводске. Людмила Улицкая приезжала в суд, чтобы его поддержать.

Да.

Скажите, вы планируете тоже поехать в суд? И как вы относитесь к этому делу?

Я планировал поехать вместе с Людмилой Евгеньевной. К сожалению, у меня в этот день было собственное, так сказать, выступление в Москве. Отношение совершенно внятное в данном случае.

История неоднозначная.

Абсолютно однозначная история, абсолютно.

Для меня как для человека, который начал интересоваться этой темой и читать, читать, читать, всё-таки всё, что связано с этой статьей…

Всё, что связано с этой статьей, для этого эту статью и завели.

Растление малолетних, сразу вызывает отторжение.

Эта статья ― растление малолетних, порнография ― это так специально сделано, чтобы все приличные люди отшатнулись и сказали: «Ну вдруг, может быть, там что-то есть». Да, метод тухлой селедки это называется в пропаганде. Метод тухлой селедки. Чтобы пахло так, чтобы люди отбежали подальше.

Чтобы даже читать не хотели.

Сознательно: «Ой, это вот Дмитриев, это то, что с педофилией, не дай бог за него вступишься, ещё сам окажешься педофилом, отбежать подальше». Это сознательно сделано.

История Дмитриева совершенно ясная. Я вначале тоже боялся комментировать, потому что ну бог его знает, всякое может быть. Ничего там непонятного нет. У него приемная дочка. Он с малолетства, с её четырех лет до десяти, по-моему, да, аккуратно вел дневник её физического состояния. Она была очень слабенькая, когда он забрал её из приюта.

И он её фотографировал, да, для органов надзора, для органов опеки, для того, чтобы подтвердить им, что она развивается нормально, что она улучшается, да, что она выздоравливает. Ни в какой интернет он это не выкладывал, нигде эти фотографии не публиковались. Они были выкопаны у него из интернета при обыске. Они искали, за что посадить этого человека, как его взять на крючок.

Зачем им это было нужно? Кому он перешел дорогу?

Потому что Юрий Дмитриев перешел дорогу КГБ довольно серьезно. Потому что Юрий Дмитриев раскопал, да, разыскал и сделал местом стыда и, так сказать, памяти места сталинских расстрелов: Сандармох, Красный Бор, места массовых захоронений жертв сталинских репрессий.

Он ученый, историк, археолог, он сотрудник общества «Мемориал». В какое-то короткое время в девяностых годах государство даже поддерживало это, когда Сталин ещё не был снова на знамени, когда он не был снова, так сказать, именем России, одним из имен России. При новой, при путинской власти деятельность историка Дмитриева оказалась поперек горла.

Он человек невероятный, он человек почти святой. Он свою жизнь положил на эту память, на то, чтобы мы помнили о миллионах расстрелянных. Я уже не говорю о том, чтобы наказать убийц или назвать их хотя бы убийцами.

То есть он напомнил, как вы считаете, об этой трагической странице.

Не просто напомнил.

Так сильно, что стало больно в какой-то момент.

Да. Это палец, уставленный в КГБ СССР и его наследницу, ФСБ. Это преступная организация. Гестапо отдыхает рядом с НКВД. Жертв этой системы у нас гораздо больше, чем успела наворотить Гестапо в Германии. По понятным хронологическим причинам хотя бы. Это палец историка Дмитриева, уставленный в эту бесстыжую лубянскую власть. Он враг этого государства, и государство нашло подлейшую статью, чтобы свести с ним счеты.

Одну секундочку, я хочу всё-таки договорить, потому что то, что вы сказали, очень важная вещь. Это ровно такая реакция, которую ожидала власть, это ровно то, ради чего власть придумывала эту статью. Статья о педофилии, вот это всё, детская порнография, педофилия ― это такая статья, которая заставляет потенциальных защитников отбежать в сторону. Человек почти беззащитен под этим обвинением.

Да, конечно.

Потому что когда говорят: «Ты украл», ну докажи, что украл, давай, надо доказывать. Педофил ― сразу отойдем подальше.

Государство, репрессивный аппарат сводит счеты с врагом государства.

Я хотела сказать в защиту Дмитриева на самом деле, поскольку я являюсь членом ОНК и на самом деле интересовалась этими статьями, «Педофилия». Действительно проблема в том, что очень часто экспертами выступают люди, которые, например, не имеют специального образования. Очень много подобных ситуаций.

Поэтому, опять же, обращаюсь к зрителям: не будьте так однозначны, читая эти статьи, потому что я понимаю, какую реакцию вызывает эта история.

Когершын, вы сейчас описываете как бы технологию. Там огромное количество недобросовестных экспертов, просто малограмотных, и просто людей, которые смотрят, понимают, чего хочет власть в этом случае.

Очень полезно юридические статьи опускать на уровень здравого смысла. Он фотографировал свою приемную дочь до десяти лет. То есть вот в пубертатный возраст, да, если говорить о порнографии детской, вот об этом всём эротизме детском и так далее, всё, он перестал её фотографировать. Фотографий в том возрасте, который представляет интерес дальнейший, просто нет.

Там ещё девять всего фотографий из 150. Это тоже обращает на себя внимание.

Да. Это дело, в отличие от многих других, совершенно ясно. Это позорное дело, и надо сажать, гнать вон из органов и сажать тех людей, которые это дело заказали и обеспечивают. Дмитриев сидит в тюрьме уже, по-моему, полгода или больше. Он сидит в тюрьме, в СИЗО.

В СИЗО, да.

В жесточайших условиях.

Да, в Петрозаводске.

Те люди, которые этого невиновного человека, одного из лучших людей России… Вот если есть люди России, которые могут как-то символизировать её небезнадежность нравственную, то вот Юрий Дмитриев, историк, «мемориалец» ― один из этих людей. Его сегодня гноят в СИЗО мерзкие преступники. И это надо понимать.

В следующий раз, если вы надумаете ехать, возьмите меня обязательно с собой, поедем вместе и будем присутствовать на заседании.

Да, с удовольствием.

А потом расскажем.

Итак, у нас есть звонок от нашего зрителя.

― Виктор Анатольевич, вы в курсе, что Россия является многонациональной страной и каждый, самый малочисленный народ имеет место своего компактного проживания, культуры и всего остального. Назовите мне это место в нашей стране огромной для русских. Или это этнос, размазанный по всей территории вроде везде, а как народа его нигде нет?

Я бы не сказал, что русского народа нигде нет. Мне доводилось встречать русский народ в большом количестве. И вот мы говорили только что об историке Дмитриеве в Петрозаводске. Мне доводилось не только в Петрозаводске встречать русский народ.

Если немножечко расширить ваш вопрос, то да, Россия ― многонациональная страна. И два вывода можно отсюда сделать. Первый вывод ― всем поделиться, так сказать, атомизировать всё, всем поделиться по национальной принадлежности. Это путь назад в пещеры. Это путь в пещеры, где в каждой пещере будет жить вот это племя, да.

Этот путь человечество прошло, слава богу, и те страны, на которые имеет смысл, как мне кажется, ориентироваться, отличает движение в совершенно противоположную сторону, да. Пожалуйста, что вам Канада, что Америка, что Швейцария ― более мелкий случай. Они не атомизированы, есть разные штаты или области с разными укладами, с разными языками. Всё это никак не противоречит одно другому.

Мне кажется, что у русского народа в рамках сегодняшней Российской Федерации есть все возможности для реализации. Проблема здесь именно политического, а не этнического свойства. Я бы не стал говорить, что надо просто менять как-то федеративное устройство Российской Федерации. Проблема политического свойства.

Мы живем в каком-то… даже не знаю в каком веке с точки зрения своего политического устройства. Мы живем в азиатском политическом устройстве. Это азиатское политическое устройство тормозит развитие России как многонационального государства, России всей, той России, в которой, в общем, безразлично должно быть этническое. Вот в этом смысле что, извините, Татарстан, что Бурятия, что Кавказ ― все эти совершенно разные культуры с совершенно разными религиями, да, этносами, их развитие тормозится не атомизацией. Их развитие тормозится азиатской политической системой.

Ещё раз напомню про Америку, где есть Алабама и есть Сан-Франциско, есть Новая Англия, да, и есть Луизиана. Совершенно разные по этносам, религиям, законам. Все они прекрасно почему-то сосуществуют в одном государстве, и никому не приходит сегодня в голову в Америке заинтересоваться, почему ущемлены права англосаксов. Не ущемлены они, да, просто в Новой Англии их побольше, а в Алабаме поменьше, но только и всего. Значит, хочешь ― переезжай туда.

Но никаких проблем с развитием, с культурной идентификацией человека нет. Для этого есть законы современные, для этого есть современное устройство политическое, что очень важно. Люди выбирают себе власть в своем штате, республике или городе. Люди выбирают власть, насколько я знаю, всё-таки не по этническому признаку. Я надеюсь, что они выбирают власть не по этническому признаку, а по какому-то другому.

И защищают права тоже не по этническому признаку, как мы с вами уже обсуждали.

Да. В этом смысле что мешает представителям русского народа проголосовать не за Сечина, а за Юрия Дмитриева, условно говоря, если уж речь идет об этносе? Нет, это ерунда, простите, я своё ощущение говорю. Эта тема ― тема ерундовая, она отвлекает. Это тема для погрома.

Да-да.

Говоря определеннее, это тема для погрома. Причем хочу заверить автора вопроса, что для погрома совершенно взаимного, потому что где-то будут громить одних, а где-то и других, да? И если мы не хотим взаимного погрома, если не это является нашей целью, то мы должны, по крайней мере, отдавать себе отчет в опасности постановки такого вопроса.

Нет, в XXI веке эти вопросы решаются как-то по-другому. Всякая ориентация на этнос на выходе кончается концлагерями, да.

Кровью.

И геноцидом, кровью.

Идем дальше. Ещё один вопрос от нашего зрителя.

― Виктор Анатольевич, здравствуйте. Короткая благодарность и короткий вопрос. Благодарность за четкое понимание ситуации с Павленским. У меня было такое же ощущение, но вы так здорово сформулировали это.

Это моя работа ― формулировать. Спасибо.

― А вопрос такой. Помогите, пожалуйста, разобраться в противостоянии Шлосберга и Навального. Мне казалось, что и тот, и другой, Шлосберг ― (нрзб., 00:39:15), Навальный ― отважный вообще, совершенно бесстрашный боец. Помогите разобраться в их противостоянии. Спасибо.

Спасибо вам. Для меня этот вопрос болевой, вполне.

Безусловно, про раздробленность оппозиции.

Да-да-да.

Возвращаемся.

Потому что идеологически, безусловно, Лев Шлосберг ближе, как и идеология партии «Яблоко» мне, безусловно, ближе, чем идеология Алексея Навального. Безусловно. Я говорил об этом много раз и ещё раз повторю. Когда или если мы доживем до России, в которой мы будем свободно избирать себе власть, да, свободно избирать себе, так сказать, дальнейшую жизнь, то там я, наверно, буду голосовать за Шлосберга, а не за Навального, потому что по ряду вопросов позиция «Яблока», позиция Шлосберга мне ближе.

Сегодня речь идет о другом. Сегодня речь не идет об идеологии, сегодня речь идет о демонтаже режима преступного, нелегитимного, в заложники к которому попала Россия, или о продолжении этого режима. С этой точки зрения, безусловно, Навальный сегодня представляет большую опасность для власти, чем партия «Яблоко» ― системная, давно договорившаяся.

Речь идет не о Шлосберге, разумеется, а о Григории Явлинском. Если бы Шлосберг был лидером партии «Яблоко», если бы партия «Яблоко» была бы не партией Явлинского, а партией Шлосберга, был бы другой разговор, тогда бы можно было разговаривать. Сегодня совершенно очевидно, что на выборы пойдет не Шлосберг, а Явлинский, а эту булочку, как сказано у Джерома, мы уже проходили.

Значит, сегодня речь идет о необходимости насущной, да, максимально быстро демонтировать путинский режим, не дожидаясь, пока это сделает матушка-природа в каком-то неведомом нам году, когда мы будем уже в окончательной заднице.

При этом мы понимаем, что это невозможно.

Что значит невозможно? Всё это возможно.

А каким образом? Навального сажают всё время, невозможно выйти на улицу.

Ваши разведенные руки выдают в вас молодого человека, потому что в 1988 году…

Такие как я, молодые люди выходят, их тут же скручивают ― и по автозакам.

Понятно. Послушайте, в 1987 и 1988 году было похуже. В какой-то момент всё меняется. Это, я уже говорил, цыганское гадание. Невозможно предположить. Тем не менее вам предстоит парочка удивительных моментов в жизни.

Мне предстоит стать свидетелем этого. Причем не так долго ждать, по вашему прогнозу.

Да, предстоит стать свидетелем. Боюсь, то есть не боюсь, а надеюсь, что даже мне предстоит стать свидетелем того, как всё рухнет в пару дней, точно так же, как рухнуло в прошлый раз.

И что, будет такое же, как в девяностых?

А вот слушайте.

Это же кошмар. Так быть не должно. Неужели нельзя как-то это всё?..

Вы лучше меня знаете, что было в девяностых, видимо.

Нет-нет-нет.

Тогда спросите меня.

Я только помню, как родители сидели без работы, мы сидели без света и практически без денег.

Совершенно верно. Только всё это было результатом обрушения нежизнеспособной империи под красным знаменем, да, которую очень хорошо застали ваши родители. Это было средство обрушения. А я помню, как до всяких либералов кончилась еда уже в Москве. Если ваши родители были не в Москве, то там она закончилась несколько раньше, да. В Иркутске в 1983 году не было еды, я это застал. И я помню, как она появилась в девяностые годы. Так что вы спросите меня про девяностые годы, я вам расскажу.

Мой вопрос заключался в том, можно ли это пройти мягче, без таких потрясений.

Можно пройти, это и есть главный вопрос. Пройти это мягче можно с помощью эволюционного механизма, который называется «демократия», который называется «разделение властей». Вот с помощью этого механизма проблемы решаются во всем мире. Накапливаются проблемы, мы их видим, и во Франции, и поджоги, и волнения, и в Америке, да, кризис политической системы.

Но когда есть разделение властей, когда есть выборы, когда есть смена власти, возможность смены власти, когда есть свобода прессы, независимый суд, что очень важно, да, и право народа самому определять свою судьбу, то через какое-то время так или иначе коллективный разум, да, выдвигает каких-то людей, находит таких, которые могут наименее болезненным способом преодолеть эти проблемы.

 В нашем случае идет закупорка, и именно поэтому всё и будет драматично. Перемены произойдут драматическим образом именно потому, что власть и общество не смогли ― власть в себе не нашла этих сил, а общество не смогло настоять на эволюционном пути развития. Вот в 2011–2012 году мы драматическим образом проскочили замечательную развилку с возможностью эволюционного развития.

Начиная с 2012, с «Болотного дела», с переломанных рук-ног оппозиции, с заказных массовых посадок, с репрессий, а уж в 2014 году после Донбасса и всего остального у власти просто уже нет никаких возможностей вернуть легитимный путь. Это означает, что со всей вероятностью произойдет именно обрушение, а не выход, и это будет очень драматично, разумеется.

И когда это случится, то, конечно, ярость обычного человека, у которого была вчера еда, а сегодня нет, вдруг бандитизм, вдруг дарвинизм, да, вдруг обрушение социальной и вообще системы жизнеобеспечения ― и вот тут-то все скажут: «А, вот это Навальный виноват, наверно, да, потому что при Путине-то было!». И тогда будет канализироваться протест опять против тех, собственно говоря, кто предлагал легитимные медленные перемены.

То есть это неизбежно. Мы снова пойдем по этому пути?

А дальше зависит от наших мозгов. Найдем мы в себе способ сделать выводы из девяностых?

Такое ощущение, что мы уже не находим выхода, не делаем выводов.

А главный вывод девяностых ― что мы не сделали, да, что не было люстрации, что мы не смогли отстранить от власти их, мы не сделали люстрации, и поэтому гэбэшники снова пришли к власти. Мы переинтеллигентничали тогда. Я помню, как мы, гнилые интеллигенты, боролись против, говорили: «Ну как же так? Сведение счетов, люстрация, нехорошо, нехорошо». Когда Ельцин на три дня запретил газету «Правда» и газету «Завтра», как мы, группа гнилых интеллигентов, говорили: «Ну нет, нехорошо, свобода прессы», да. Как будто Völkischer Beobachter выходила в 1946 году.

Мы переинтеллигентничали. Надеюсь, что в следующий раз, когда всё рухнет, да, в этот переходный период мы интеллигентничать не будем. Надеюсь, что мы сделаем какие-то выводы из прошедшего.