Когда вы говорите про изменения в массовом сознании, помимо общего развития прогресса и технологии, это о чем?
Это запрос на перемены в России. Люди хотят перемен. 83%. Они хотят, в первую очередь, перемен социально-экономических, то есть меньшинство только хочет политических. Но они хотят все сильнее. И если не пойти им навстречу, если не удовлетворить их желание перемен, что отчасти может сделать вот эта вот социальная реформа, о которой мы с вами говорили в первой части, то их требование перемен может перейти в политическую плоскость.
Требование перемен входит в некоторый конфликт с огромным запросом на стабильность, таким, каким ты инстинктивно…
Уже нет. Люди хотят контролируемых перемен. Они не хотят революции, это правда. Но если жизнь их приведет к тому, что перемены никоим образом не осуществляются, тогда они скажут, знаете, украинской поговоркой: хай гірше, та інше — пусть хуже, но другой. Это вполне реальная перспектива. Причем это может произойти гораздо быстрее, чем кажется. Многие вещи происходят и будут происходить в России быстрее, чем мы сейчас думаем.
Насколько я понимаю, у Путина все-таки нет возможности пятью хлебами сейчас, согласно евангельской истории, накормить.
Вы ему очень польстили этим сравнением.
Я тут только тем и занимаюсь. Все-таки действительно ситуация, прямо скажем, критическая.
Она не критическая. Сейчас все контролируемо. Мы же в России как живем, и элита тоже: до 18 марта доживем, некая черта, рубеж, а потом посмотрим, что будет дальше. А дальше ничего хорошего не будет.
Так я ж про то и говорю: ничего хорошего не будет.
Но никто не знает, что произойдет в действительности. Власть строит свою стратегию, свою политику, внутреннюю, внешнюю, на одной базовой чистой российской предпосылке. Ее называют политкорректно «стратегическое терпение», а по-русски это звучит так — «само рассосется». Ничего не будем менять, авось само рассосется, понимаете? Проблемы решатся сами собой. Я могу сказать, что порой эта стратегия работала успешно.
Это да. Но сейчас мы уйдем в исторический экскурс, и это будет невыносимо. У нас времени на это совершенно нет. Оно когда рассасывалось, а когда оно совершенно не рассасывалось.
Вот у меня ощущение, что в этот раз уже рассасываться не хочет.
Опять-таки, не хотелось вас заставлять делать ставки и пророчества, но все-таки это, скорее, какие-то радикальные изменения или?..
Я могу сказать, что очень серьезные изменения будут происходить в 2020-2021 годах. Очень серьезные.
Революционного характера?
Вот этого я не знаю. Но, понимаете ли, бывают такие политические реформы, которые равносильны революции.
Это например?
Ну, например, то, что сделал Горбачев в свое время, это было фактически революция. Выборы, которые он проводил, это называлось народные депутаты СССР, это фактически была революция.
Съезд народных депутатов.
Да, Съезд народных депутатов. Нынешняя власть тот опыт прекрасно помнит, и она, конечно бы не допустила его повторения. Но как бы ей тогда не пришлось сказать, как в свое время современники говорили о Николае II: слишком мало и слишком поздно.
Но на то было свободное волеизъявление Горбачева, его прямое распоряжение.
Совершенно верно.
И до прямой революции еще прошло, сейчас посчитаю, с 1989 года до 1991-го — два года.
Нельзя же впрямую принимать исторические аналогии, они же всегда хромают. Но аналогии с той эпохой весьма характерны. Еще в 1989 году нам казалось, что Советский Союз непоколебим, в начале 1989-го года. Ровно через год мы уже поняли, и люди, которые ту эпоху помнят и прекрасно могут подтвердить мои слова, что конец.
Спасибо большое, Валерий Дмитриевич.
Фото: Will H McMahan / Unsplash