After-шок эпидемии. Владимир Пастухов — о том, как коронавирус изменит мир экономически и политически

Вы знаете, я совершенно не имела в виду, может быть, слова мои как-то неправильно прозвучали, совершенно я не имела в виду каких-то разговоров о том, что опять в России никто не вводит локдаун, у меня совершенно нет никакого… Я не решаю этих проблем, я совершенно не знаю, как надо поступать в этой ситуации, совершенно отдаю себе отчет в том, что в этой ситуации никто не знает, как надо правильно себя вести, как быть, и Россия здесь ничем не отличается от других стран. Вопрос мой был связан исключительно с тем, что в других странах президенты и правители в общем готовы заниматься каким-то ручным управлением, решением конкретных, нудных, неприятных вопросов, связанных, возможно, с введением каких-то непопулярных мер, готовы рисковать своей репутацией и так далее, а мы только что поговорили о том, что это все Путину в общем не очень интересно. И вопрос мой был именно в том, как в такой ситуации разбираться с карантином?

Мне кажется, замечательная фраза Тютчева, мысль изреченная есть ложь. Когда мы говорим о том, что Путин изъял себя из текущего процесса управления, это не значит, что он себя вынул из власти целиком. Он тем не менее, конечно, очень четко контролирует решение каких-то стратегических вопросов, от которых зависит стабильность его власти. И вообще, когда мы говорим, вообще на самом деле я в статье написал, что Путин психологически, как типаж, сконцентрирован не столько на власти, как таковой, он, извините, пожалуйста, за такой сленг, он не «тащится» от того, что он властвует, но он сконцентрирован очень прагматично на тех преимуществах и благах, которые власть позволяет иметь. На самом деле представление о том, что именно является благом, со временем меняется. И если, мне кажется, что в первые, скажем, годы правления власть представлялась Путину как очень важный инструмент, скажем так, экономической жизни, и он был сосредоточен на том душевном и материальном комфорте, который она предоставляет, то мне кажется, сейчас он как бы зациклен на вопросе о том, что власть это то немногое, что обеспечивает безопасность. Я смотрел его последнее интервью Ванденко, и оно меня поразило именно той зацикленностью на вопросах безопасности, которую он проявил. С моей точки зрения, сейчас такая странная цепочка, ему не интересна власть как таковая, но ему очень важна власть как условие сохранения безопасности его, семьи, и вообще всего того, что ему дорого. Он не видит возможности расстыковки здесь: вот я отдал власть, а все остальное у меня осталось, в его представлении, есть власть — есть безопасность, нет власти — нет безопасности. Соответственно, он в этих параметрах не просто контролирует, а очень жестко контролирует вот эти главные параметры. И такой параметр как, условно говоря, эпидемия, то есть не надо тут думать, что он там закрылся от всех и не понимает, что происходит, он, конечно, не лезет в какие-то частности, но прекрасно кончиками пальцев чувствует, где есть раздражение и нерв восприятия ситуации у народа. И в этой ситуации он для себя чутко решает, что он себе может позволить, что он не может позволить, что он должен сказать, что он не должен сказать. Это стратегические вопросы, это не относится к текущему управлению, понимаете, я убежден в том, что это он контролирует. Он контролирует как практическую ситуацию, но еще больше он контролирует мифологию, то есть одна вакцина зарегистрирована, другая зарегистрирована, как бы он торгует надеждой, это очень важная функция.

Вы знаете, на протяжении весны, первой волны коронавируса было ощущение, при том, что все осознавали, что это общая проблема, и что нет правителя, нет страны, где это все решено было бы к абсолютному общему удовольствию, это просто нонсенс, тем не менее, было несколько пунктов, о которых ваши коллеги-политологи говорили: вот здесь это было сделано неверно, здесь было сделано неправильно, и это все так или иначе будет, это вспомнят, это не понравится, это вспомнят, это ложится не на чистую почву, эта почва подготовленная, эта почва, на которой уже есть люди недовольные, это почва, на которой очень много поводов для беспокойства и недовольства уже выросло. Потом еще какие-то такие непопулярные меры, здесь денег не дали, здесь какие-то предоставили льготы, но недостаточно, люди выйдут из карантина, будут отсроченные последствия, люди примерно к сентябрю поймут, что они в довольно тяжелом положении, и тут будет какая-то волна общественного недовольства, о размерах этой волны все по-разному говорили. Тут как бы сентябрь не успел пройти, у нас вторая волна. Но вы замечали ли действительно вот эти вот отсроченные последствия, какое-то недовольство? Или все-таки общество было скорее согласно с тем, какие меры предпринимались весной?

Можно, я с анекдота начну, он такой, черный юмор, но и время же такое. Человека везут по коридору, он без сознания, просыпается, видит санитаров, спрашивает: «Ребята, вы куда меня везете?». Ему говорят: «В морг». Он говорит: «Простите, но я живой же еще!». «Так мы же еще и не доехали». Понимаете, мы еще не доехали. То есть те коллеги-политологи, которые об этом предупреждали, я думаю, что они правы по сути, но оказались не правы по времени. А это нормально, понимаете, в любых как бы прогнозах мы всегда чуть-чуть опережаем время. Вот Маркс считал, что наступит общество, где исчезнет разделение труда и будет единый универсальный труд. И по сути, он прав, мы видим, что мы идем в этом направлении, но он ошибся где-то на полторы тысячи лет, с моей точки зрения, а так в остальном все правильно. Поэтому, безусловно, есть цена вопроса, она очень большая. И здесь есть очень интересный момент, если мы рассматриваем ситуацию с пандемией, скажем так, с медицинско-эпидемиологической точки зрения, то по моим расчетам мы находимся где-то в конце первой половины этой всей истории. Потому что если брать за основу, скажем, ситуацию с «испанкой», если брать за основу приблизительно оптимистический вариант, что какая-то из вакцин все-таки начнет действовать, то я думаю, что мы сейчас переживаем, видимо, как раз наиболее серьезный вызов, и как и в случае с «испанкой», вторая зима была более сложной, чем первая. Но если мы берем эту ситуацию в рамках моей профессии, и рассматриваем не как медицинскую, а как экономическую и политическую, то мы находимся вообще только в преддверии истории, потому что основные потрясения здесь будут не на входе, а на выходе, и не от шока, а от after-шока. То есть, с моей точки зрения, оптимизм, который был склонен очень многим экономистам, которые считают, что на самом деле это локальная история, она достаточно быстро закончится, конечно, у нее будут последствия, но мир переживал и это, и другое, в каких-то параметрах, может, поменяется, но потом начнется более-менее приемлемый рост, и в общем никаких… Я участвовал в очень многих разговорах, когда в апреле-мае, и все были достаточно оптимистичны. Я, наверное, был самым большим пессимистом в этом вопросе. Я считаю, что реальные последствия этой ситуации начнут ощущаться намного позже, чем она закончится. То есть собственно эпидемия, условно говоря, к следующей осени с теми или иными потерями будет считаться прошлым, но при этом экономический кризис, и тем более политические последствия, вызванные с ним, только начнут развиваться. Я считаю, что мир очень существенно изменится, в том числе это ударит и по России, естественно, это приведет к серьезным структурным изменениям капитализма на Западе и соответствующим изменениям госкапитализма в России. Какие, я сказать не могу, но вряд ли эти изменения будут к лучшему, поэтому мы просто сейчас на входе в эту ситуацию.

Вы знаете, я задала бы все-таки… Я понимаю, что невозможно сейчас требовать деталей, я задаю самый общий вопрос о характере этих именно политических изменений и кризисов. Потому что, что может быть с экономикой и какая здесь взаимосвязь, тут это в общем вопрос более-менее понятный, без деталей, а вот про политические последствия…

Первое, я считаю, что в мире вообще и в России в особенности, почему говорю про Россию в особенности, потому что история мировых кризисов показывает, что Россия это тот нерв, который звучит первым и громче других, понимаете, Октябрьская революция произошла на фоне мирового кризиса, но поскольку Россия была слабым звеном в европейской цивилизации, то естественно, она зазвучала первой. И собственно говоря, вообще все серьезные внутренние кризисы в России нельзя рассматривать вне контекста мировой ситуации, Россия очень на самом деле, как империя, погружена во внешний мир, зависит от него, влияет на него, и поэтому, если этот мир начинает болеть, то Россия болеет тяжелее всех остальных. Так вот, собственно говоря, в России произойдет прежде всего кризис среднего класса. А вообще средний класс будет самой серьезной жертвой пандемической ситуации, потому что кто был нищим, он станет более нищим, но он будет как-то сидеть более-менее на пособии, людям не будут давать умирать; тот, кто был богат, на фоне кризиса, как и на фоне любой войны, станет еще богаче, мы, собственно говоря, эту историю видим, следите за «голубыми фишками», а вот средний класс очень существенно пострадает. Если пострадает средний класс, средний класс это как всегда, собственно, основа демократии. С моей точки зрения, изменения во всем мире будут, во-первых, в сторону сужения демократии, сужения поля для развития либеральных идей, то есть будет серьезный сдвиг в сторону авторитаризма, и в этом смысле Россия является трендсеттером, и как бы способствовать развитию либеральных демократических идей эта пандемия не будет. В-третьих, я ожидаю, что на фоне еще более увеличивающихся разрывов в доходах будет все-таки рост левых идей, и левый поворот, который Ходорковский предвещал в 2004 году, он, скорее всего, не в прошлом, а в будущем, он, наверное, какое-то будет иметь место быть как одно из самых серьезных последствий этой пандемии. То есть средний класс, сужение демократии, серьезный поворот влево — это вот вызовы, и выходить из этих вызовов, наверное, придется экспериментируя и создавая какие-то новые формы, скажем так, демократии в ответ, которые еще, собственно, не виданы в мире, и которые сильно не похожи на демократию образца XIX века.

Фото на превью: Зыков Кирилл / Агентство «Москва»