Да.
И чего с ними теперь делать?
В общем, ничего хорошего. Не знаю, как именно, но ничего хорошего.
Новосибирск, например. При всем том, что мы понимаем, там было другое, там была специфика и своя еще. Значит, в смысле будет ли там что-то живое? А сейчас там нет ничего живого. Будет ли какая-то борьба? Да, сейчас уже видно, что они снова борются с какой-то троцкистской группировкой внутри КПРФ, имея в виду, прости господи, депутата Рашкина, главу московской организации, пониженного в иерархии недавно на съезде КПРФ.
Вот, собственно говоря, и все. И для них интрига в том, как они хотят унизить коммунистов, насколько сильно они хотят унизить коммунистов, например, пустив коммунистов третьими после ЛДПР. Дальше мы вспоминаем про то, что это голосование, которое будет проходить три дня, как любит напоминать мой коллега Перцев, сейф-пакетами, то есть собранные за сутки бюллетени хранятся якобы в опечатанном, соответствующим образом проветриваемом помещении, то есть это две ночи на хранение и еще третья ночь на подсчет.
Хорошо. Стратегия «Умного голосования» при этом раскладе? Собственно, то, о чем давно говорили большевики, некоторая стратегия, может быть, не на такой непосредственно случай рассчитанная, но рассчитанная на обезглавливание «Единой России».
Волков говорит, что будем делать. Как будем делать? Давайте… Здесь проблема заключается в том, что мы можем сделать то, как они это делают, интерактивным, но тогда и другая сторона тоже будет видеть, как это происходит интерактивно. Наверно, давайте дадим им время, и к лету они нам что-нибудь скажут, как это примерно может выглядеть, сайт с агитацией, где ты можешь выбрать свой избирательный округ, как будут вестись переговоры, потому что это уже немножко другая ситуация даже для, условно говоря, сильных игроков на месте, которым в принципе все равно и они по каким-то причинам не хотят иметь дела с «Единой Россией», они готовы… Или они имеют дело и с «Единой Россией», и с коммунистами, и с «Умным голосованием».
Вопрос в том, что немножко теперь цена этих переговоров другая. И, соответственно, что там, потому что в какой-то момент может возникнуть ситуация, когда люди будут висеть на сайте, при этом люди будут из всех мегафонов кричать: «Нет-нет-нет, я не „Умное голосование“, я, знаете, Путина люблю!» ― и так далее. Волков сказал, что будем делать. Пусть показывают, да. Ребята сказали: «Мы уходим в онлайн, мы понимаем, что у нас не хватит ни сил, ни ресурсов, ни просто наглости дальше от вас требовать масштабного протеста, соответственно, мы уходим в онлайн». Давайте посмотрим, как оно будет в онлайне.
Следим за развитием событий, что называется. При этом то, что сейчас происходит, вы сказали, что, действительно, нет сейчас призывов к митингам, нет ресурса, нет ощущения ответственности за людей, все понятно. То, что случилось после последнего митинга, когда людей стали забирать не на митинге и когда митинг сам в Москве именно, я подчеркиваю, в Москве, в Питере было очень неприятно, ужасно, когда московский митинг произвел впечатление относительно мирного и благополучного и потом людей стали выдергивать, значит, по камерам по одному.
Здесь такой опять-таки вопрос к вам как к социологу: есть ли у нас какой-то механизм понять, как на это реагирует общество? Потому что информация-то распространяется. Я имею в виду не некоторый фейсбучный пузырь, например, а все-таки, действительно, вот эти истории некоторую пиар-функцию выполняют, они рассказывают гораздо более широкому кругу людей о том, что происходит, о том, что такое спецприемник в Сахарово, о том, о сем, о пятом, о десятом.
Вот эта информация какое впечатление на людей производит? Есть ли у нас какой-то инструмент это замерить, понять?
Если мы хотим говорить про эффекты, там эффектов много. Эффект номер один: даже если митинг становится не событием, все равно у него есть эффект, то, что один из наших крупнейших социологов, профессор ВШЭ Александр Фридрихович Филиппов называет эффектом контагиозности. То есть люди, которые друг друга не знали, которые считали себя приписанными к разным социальным стратам, находятся вместе в ситуации задержания, процессуальных действий, следственных действий, судебных действий, они знакомятся друг с другом, да, формируются некоторые новые дрожжи для возникновения каких-то новых сообществ.
Речь не идет про то, что возникает сообщество профессиональных революционеров, здесь речь идет о том, что появляются некоторые странные, они очень асимметрично выглядеть будут со стороны, если мы, например, попытаемся их запихнуть просто в соцдем, да, то есть сказать: «Дайте нам, кто такие». Будет выглядеть странно. Некоторое предсообщество людей, для которых протест ― это уже что-то другое, да, то есть для них это уже… Во-первых, они друг друга знают, во-вторых, у них есть какой-то общий совместный разделенный опыт. Не знаю, интересно, что из этого получается.
Второй социальный эффект ― каким образом действует на, условно, опрашиваемого в рамках выборки левадовской (1700 человек), или фомовской (3,5 тысячи человек), или других каких-то больших выборок, как действует репрезентация тех или иных видов политического насилия, собственно, на опрашиваемых. Здесь пока что-то я видел такое, но, разумеется, в том духе, что нет, не очень это гражданам заходит, не очень они от этого… Имеются в виду граждане, которые вообще более или менее вне политики находятся. Нет, им это не нравится.
Дальше следующий вопрос: как сильно им это не нравится. Но есть общество спектакля, а у нас государство спектакля. У нас государство спектакля, поэтому, вероятно, у нас толерантность к такого рода вещам какая-то другая, да, она не та, которой можно было бы ожидать от центральноевропейской или восточноевропейской страны. Но это надо на фокус-группах говорить, да, то есть для того, чтобы понять, как люди на это реагируют, им надо включать эти видео и смотреть, смотреть, как они, в какую сторону идет обсуждение, как они это обсуждают, какими словами они это обсуждают.
Я думаю, что такого рода исследования сейчас по заказу администрации президента, конечно, так или иначе должны делаться, если у них там еще вообще голова относительно…
Знаете, да.
Есть третий эффект, который связан с вот этим странным термином, парой терминов, политизация и деполитизация, да. То есть такой достаточно быстрый разгон разных форм политического насилия, причем форм политического насилия, задевающих образ жизни, потому что «Медуза» ― это образ жизни, да, «Медуза» ― это все-таки в базе, в аудитории, для которой этот сайт стал чем-то большим, чем просто СМИ, это все-таки образ жизни, соответственно.
Еще один дополнительный эффект ― это то, каким образом вот этот весь… Как тесто, его раскатывают, вот оно начинает наезжать на какие-то регионы повседневной жизни, о которых в тот момент, когда это тесто начали раскатывать, никто не думал, да, они думали о чем-то другом. Это тоже будет давать какие-то нелинейные, неклассические эффекты, отложенные во времени, не отложенные во времени. Я не знаю, в какой-то момент окажется, что у нас де-факто запрещена в России вся манга, потому что…
Кто, простите?
Манга. Потому что сидит, значит, какой-то очень преданный этому делу ваша честь в Санкт-Петербурге и это все, да, и это же уже самодеятельность. То есть это как бы не самодеятельность, а живое творчество масс. Это будет давать какие-то эффекты.
Общую картину мы не увидим, потому что в данном случае, мне кажется, нет никакой общей картины, то есть нет какого-то градуса недовольства ростом политических репрессий просто как социального факта. Это намного более подвижные аффективные состояния, да, то есть в тот момент, когда это станет социальным фактом, это будет уже немножко поздно, это будет уже видно. В смысле и им, и нам, и всем на свете.
Если развернуть вопрос и сказать, начинают ли российские граждане с точки зрения того, что мы видим через призму опросных инструментов понимать ситуацию как ситуацию, в которой они несут потери, мне кажется, да. Но для этого нужно немножко больше поисследовать, и не просто взять три опроса трех разных компаний, как-то сшить их криво и сказать: «Тревожность у них повысилась». Нет, это нужно понимать, да, нужно тогда их спросить: «Понимаете ли вы эту ситуацию как ситуацию trade-off, да, в которой одно разменивается на другое?».
Мне кажется, да, но это мнение экспертное, а не фундированное в каком-то исследовании.
Если зайти с другой стороны, вот эта предполагаемая, гипотетическая фокус-группа, на которой действительно людям показывают, как мочат на улицах дубинками, электрошокерами и так далее. И, допустим, проводит эту фокус-группу не «Левада-Центр», который, кажется, тоже я должна произнести эту нелепость, да.
Обязательно, обязательно.
Признан в России иностранным агентом. А, допустим, это происходит по заказу Кремля.
Это происходит по заказу Кремля.
Если, как вы говорите, у них что-то в голове еще осталось. Получают некоторый результат. И, допустим, этот результат состоит в том, что не нравится это людям, может быть, они не готовы, может быть, они действительно не пойдут сейчас революцией на Кремль из-за этого, но им это не нравится, не симпатично, им не хотелось бы жить в такой стране. Какие выводы из этого можно сделать? Прекращай?
Все правильно делаем, соответственно, нужно все время создавать ситуацию, в которой митингов нет, потому что со стороны, с разных сторон разными способами регулирование, повышены риски, резко подняты риски для участия в них. И тогда они говорят: «Мы всё правильно делаем». Единственное, что давайте все-таки заткнем на некоторое время те дырки, из которых, значит, летит вот этот вот новый путинизм, еда есть у тебя, величие есть, сиди и молчи, будь благодарен. Давайте вот это заткнем и немножко покажем наших чемпионов мира по шашкам, еще что-то, еще что-то.
То есть для них это некоторый технологический вопрос, куда поставить, вот как есть микшерский пульт, соответственно, куда там чего поставить. Как пульт сам работает, это другой вопрос, да. Разумеется, когда они получат такой результат, а они его неизбежно получат, они просто будут менять темники, редакционный угол некоторого количества СМИ и, может быть, не знаю, напомнят, Симоньян скажут: «Вообще-то ты изначально не должна была вещать на Россию вообще, а если уж ты вещаешь на Россию, то ты давай побольше позитива. Хватит показывать тех, иных, пятых, десятых, этого, эту и так далее, и так далее, покажи, значит, как у нас посевная идет и так далее, и так далее».
Для них это, еще раз, технологический выбор. Это не история, в которой кто-то говорит: «Слушайте, ба, да хватит их гонять! Это же наши». Нет, нет, уже все, там все политические, политико-юридические, имею в виду изменения в законе, новый указ президента о Совете безопасности конца прошлого года, имею в виду поправки в Конституцию, имею в виду изменение, добавление Совету безопасности функции по координации ― все уже сделано, да, уже все сделано. История про ту же самую «Медузу» ― это уже не история про то, что мы боремся с независимыми СМИ. Это история про то, что мы боремся с американскими шпионами.
Что очень важно понимать, за эти с января четыре месяца, да, четыре с половиной месяца произошла в связи с белорусскими событиями, не только в связи с белорусскими событиями вообще перекодировка того, как это называется и как к этому надо относиться, потому что раньше речь шла о том, что это люди, которых мы ― имею в виду Кремль ― либо недокормили, либо мы им чего-то не дали, либо им кто-то платит больше денег. А эти на улице, соответственно, просто с жиру бесятся. А сейчас это совершенно другая ситуация, в которой те, кто ходит на улицу, ― это потенциальная пехота ЦРУ и Моссада, а те, кто пишет для них новости, ― это агенты ЦРУ и Моссада, те, кто дает на это деньги, даже если это рекламодатели, ― это, разумеется, подставные лица, представляющие ЦРУ и Моссад.
То есть здесь уже мы не можем говорить о том, что кто-то там, наверху, из тех, кто официально или полуофициально принимает по этому поводу решения, продолжает смотреть на эту ситуацию как на некоторый взбрык нормы, но нормы внутри Российской Федерации, нет.
Вишенка на торте во всем этом ― то, что суд сегодня принял иск Навального к Пескову в связи с тем, что Песков сказал, что им занимается ЦРУ, весь этот текст он… До какого-то момента суд сопротивлялся, сопротивлялся, потом вдруг они этот иск взяли, оно, значит, ушло в производство. Не то чтобы я сейчас прогнозировала какое-то удивившее бы нас развитие событий, но тем не менее взяли почему-то.
Это же хороший спектакль. А по поводу Навального принято некоторое тоже очень техническое решение: давайте мы этого человека будем все время ставить буквально физически на грань выживания, а потом он как-то будет странно себя вести, а мы будем рассказывать россиянам, что он просто хам, такой сумасшедший городской по непонятной причине. То есть раньше он был цээрушником, а теперь он просто с ума сошел, мы его, значит, в тюрьму посадили, он ведет себя неприлично. Телеграм-каналы читаешь, и там видно, что хам, провокатор, провокатор, хам, эти слова тоже из темника.
Это зачем? Опять-таки все время пытаешься говорить в категориях какой-то элементарной логики, это большая ошибка, моя, например.
Конечно.
Казалось бы, посадили.
Тихо сиди.
Сиди. И тут, значит, как-то… Тут будем эту всю свою деятельность развивать.
Путин и люди, принимающие эти решения, пятнадцать лет назад сказали бы: «Господи, сидит, пусть сидит». Люди, те же самые люди, которые сейчас принимают эти решения, говорят: «Почему мы должны бояться процесса над Даниэлем и Синявским? Почему мы должны бояться процесса над Бродским? Кто он такой, чтобы советская власть боялась процесса над каким-то кривым рыжим тунеядцем, который в жизни своей ни дня не работал?».
Почему советская власть должна бояться процесса, в котором Алексей Навальный будет пытаться доказать суду, что он не является агентом ЦРУ? Это же хорошее, веселое шоу, это способ продолжать дискредитировать Навального.
Но эти понты требуют ресурса, все время какого-то ресурса они требуют, тогда как если бы его просто посадить и надеяться на то, что…
Хорошо, требуют ресурса? Люди будут на этом зарабатывать, звездочки получать. Можно это упаковать? Да. Можно это засунуть в систему и сказать: «Ты нам произведи чего-то в рамках какой-то новой иерархии призов»? Да. Но у нас же была иерархия призов, которая привела к появлению такого рода организованных сбитых банд правоохранителей, как Сугробов, примкнувший к ним Захарченко и так далее. Просто туда другой ресурс, туда деньги засовывали, появлялись такие вещи. Сейчас туда запихнули Навального, значит, там что-то другое появится.
Да, действительно, всем галочки и палочки.
Да, так а что, судья молодец? Молодец. Обвинение молодцы? Молодцы.
Еще буквально два вопроса я задам, относящихся к той теме, которую мы обсуждали. Приходится все время уходить в конспирологию, очень неприятно, тем не менее, значит, имеем дело с какими-то тенденциями, с какими-то направлениями, пытаемся их разгадывать.
Действительно, после митинга 21 апреля было задержано некоторое количество людей, тут такой тоже соцдем начинается, не из тех, кого раньше забирали. Вот они еще что-то такое придумали. Опять-таки говорить об этом ― неизбежно скатываться то в сексизм, то в эйджизм. Вот профессора РГГУ, действительно, не самого молодого человека, вот еще кого-то. Эта история…
При этом я волей обстоятельств наблюдала фрагмент… Фрагмент суда я не наблюдала, суд еще не назначен, я наблюдала разговор адвоката с сотрудником Татьяны Москальковой, они обсуждали это дело. И они, конечно, в полном недоумении, потому что с юридической точки зрения происходит абсолютное шапито, потому что как осуществляется эта процедура: на камерах посмотрели, увидели вот этого человека, определили его адрес, причем совершенно необязательно это адрес прописки, может быть, это адрес реального проживания. Просто непрозрачная схема, вообще невесть что, очередного попрание прав не только одного конкретного человека, но и вообще понятия юриспруденции в целом.
Опять-таки в рамках какой-то логики немедленно хочется понять, что имелось в виду. Это почему, это что? Есть ли смысл вообще так ставить вопрос?
Сначала технический момент. Законом о полиции, законом об оперативной деятельности у нас история с использованием распознавания лиц не урегулирована. Вне зависимости от того, говорим мы о прекрасной России будущего или ужасной России будущего, должен существовать рамочный закон, объясняющий, каким образом, хотя бы раздел, лучше отдельный закон, потому что это оперативные полномочия, доступ имеют к ним разные спецслужбы. Чтобы не писать, соответственно, по главе, чтобы не получилось так, чтобы полномочия ФСБ, например, и полномочия полиции в отношении системы распознавания лиц разные, нужно написать рамочный закон. А это коллеги, которые считают, что это все можно починить поправкой законодательства, идите занимайтесь, это важно.
Теперь по поводу ― да, а что? Я не первый раз это говорю. Работа российского силовика все больше напоминает работу силовика времен, вынужденно, да, не потому что он сталинский сокол, а вынужденно она напоминает, потому что он должен играть в людей. И можно играть в людей на уровне подбора папок, кого из министров арестовать, и когда это произошло, я говорил: «Ребята, это пойдет ниже тоже, да».
И сейчас, хорошо, там сидит какая-нибудь сводная следственная группа, в ней там человек двести, в этой следственной группе есть люди, которые говорят: «О, „Команда 29“! Они у нас, этих нам, да, вот этих давайте нам, и мы их сейчас будем уже по госизмене, как бы это наше». И там сидят люди, которые говорят: «Замечательно, вы чем занимаетесь?» ― «Мы занимаемся штабами Навального» ― «О, а мы профессурой, у вас профессура попадалась? Дайте список». Они смотрят и говорят: «Прекрасно, мы профессуру заберем и сделаем».
И там же видно, что на уровне людей, физически осуществляющих задержание, то есть на уровне копов они вообще не понимают, что происходит.
Абсолютно, абсолютно.
И там какие-то постоянные сбивки, они начинают звонить начальству, начальство говорит: «Да подожди ты». А начальство, видимо, там у них есть вот этот вот координационный центр, где да, там сидят люди. Я думаю, что у них лежит… Раньше у них лежали папки до потолка, а сейчас у них лежит распечатка распознанных, и вот они ходят ее и дербанят: вот эти наши, эти наши, эти наши.
Я думаю, что как-то так это, скорее всего, и происходит. Это реконструкция, конечно, художественная, но, по идее, это должно происходить так.
Да просто когда нет постановки вопроса «не может быть», то вот эта картина кажется очень убедительной.
Да, и вот они сидели, они таскали друг другу папки, где было надо десять сенаторов-преступников, вот они выбирали. Сейчас они друг другу, значит, перекидывают, вот так по столу гоняют эти списки. Хорошо, профессор РГГУ, да, женщина французский преподает, тоже очень хорошо, очень знаково.
А в тот момент, когда мы скажем: «Подождите, но кто, где, где этот инструктаж, кто их накачивает?», да никто их не накачивает, они свою работу прекрасно и без накачек понимают. А дальше они будут отчитываться на уровне «двадцать профессоров, пятьдесят учителей, двести активистов». Они же, в отличие от людей, которые сидят в Кремле и стесняются сказать, что мы воюем так или иначе с… Прости господи, нет уже интеллигенции 25 лет, но мы воюем с людьми, очень условно, умственного труда, да. Они так не скажут, потому что… они так не скажут по разным причинам.
А те, кто сидит и, собственно, с этим списком, они-то это понимают прекрасно, потому что для них человек ― это совокупность координат. Их материал интересует постольку-поскольку. Их интересует, насколько в этом человеке сходится какое-то количество векторов, которые они считают нужными, правильными в данный момент для оперативной отработки, карательной отработки, еще какой-то отработки.
Все, последний вопрос, и дальше Америка. Есть ли в этом какой-то, кроме этой логики, которую вы сейчас описали, сигнал наружу, такой вот самый примитивный? Мы пробили дно, мы теперь забираем и таких, и сяких, и пятых, и десятых, и вот таких.
Если на уровне метасмысла, нет. Система не производит метасмысла, система производит нелинейные эффекты, которые начинают считываться как метасмыслы, да.
Понятно. На этой оптимистичной ноте я хочу обсудить еще одну тему, поскольку есть еще одна зона абсолютной какой-то биполярки, со всем возможным уважением говорю об этом медицинском термине, потому что, с одной стороны, Энтони Блинкен нам, например, сообщает, что надо на Россию давить, надо заставлять ее исполнять то, что она должна исполнить, надо одно, другое… Если так послушать Неда Прайса, то, например, выясняется, что Крым пора перестать оккупировать, по его словам. Вот такие требования надо исполнять.
С другой стороны, договариваемся о встрече и о продуктивном сотрудничестве. В принципе ситуация не новая, немножко заостренная, потому что такого, чтобы все-таки убийцами друг друга называли, все-таки в новейшей истории, пожалуй… Или я что-то самоочевидное забыла? Но, пожалуй, все-таки такого обострения, наверно, нет. Как эта встреча, действительно, она так, в общем, видимо, состоится в какой-то момент, там место обсуждают, то есть так она вполне реально звучит.
Что важно для нас, для граждан Российской Федерации? Для нас важно, что любая форма диалога воспринимается как энгейджмент к увеличению градуса насилия внутри страны. Это проверено уже, я первую колонку про это написал, прости господи, в 2012 году, после встречи в Лос-Кабосе. Каждый раз, когда возникает энгейджмент на уровне диалога со стороны, как говорит наш президент, из-за большой воды, а российская сторона радостно бежит навстречу этому энгейджменту, даже если будут ругать, потому что ресентименты. Не надо тут изобретать какие-то сложные объяснения, просто ресентименты.
Наконец-то к власти в Соединенных Штатах пришли люди, которые понимают, что можно, с одной стороны, на уровне публичной риторики говорить то, что сказал Байден, с другой стороны, понимают, что это, по большому счету, ничего не ухудшит, если вектор нашей работы будет выглядеть как «уважительное», уважительное в смысле признания того, что это, блин, большая проблема, уважительное сдерживание. С точки зрения интересов Соединенных Штатов «убийца» было, может быть, лишнее, хотя, с другой стороны, это был такой резкий ангажемент, внимание было захвачено мгновенно.
Правда, они потом поняли, что если ты что-то сказал, то там где-то война может начаться в местах, где ты не бывал никогда и не знаешь. Это они тоже быстро поняли. Одна из целей этой встречи была абсолютно гуманитарная ― просто сделать так, чтобы президент Путин прекратил бряцать батальонными тактическими группами, особенно на границе с теми регионами Украины, которые не имеют никакого отношения к ДНР и ЛНР. Дошло, быстро дошло.
А дальше там побеждают олды, которые говорят: «Давайте сделаем вид, что это российско-советская империя, давайте просто сделаем вид, неважно, так это, не так, эти люди, те люди. Исходя из интересов Соединенных Штатов, нам нужно сделать три вещи. Первое: нам нужно публично на уровне риторики от них отстраниться, это не партнеры. Второе: нам нужно продолжать с ними разговаривать для того, чтобы не делали глупостей. И третье: устойчивый вектор того, что мы делаем, ― это вектор сдерживания, при этом сдерживания, которое мы… Вы хотите танцы с бубнами, вы хотите, чтобы мы вас признавали, чтобы написали 100500 текстов про то, что вы продолжатели дела Ивана Грозного, Иосифа Виссарионовича Сталина? Да пожалуйста, господи, в Вашингтоне хорошо пишут, людей много».
Это не очень хорошая ситуация, это ситуация, в которой американское руководство очень прагматично берет свое со стола и создает новую матрицу отношений, в которых, с одной стороны, есть ангажемент, потому что без ангажемента мы не комфи, а когда мы не комфи, у нас начинают куда-то железнодорожные платформы пропадать, на них начинает тяжелая техника куда-то ехать, в общем, много чего происходит. Поэтому надо, чтобы они были комфи, если для этого им нужно говорить, что они империя, пусть они будут империя.
А дальше, собственно, то, чего они хотят, Блинкен сказал в контексте Китая, а не России. Он сказал очень простую вещь: «Мы в эту систему международных отношений вложили довольно много сил и довольно много денег. Давайте вы ее не будете ломать». Вот это задача американского, этого американского истеблишмента в отношении России ― сделать так, чтобы эта страна не поломала ту систему международных отношений, в которую они долго вкладывались. Они будут очень много говорить про демократию, но ничего не могут по этому поводу сделать, мы одни. Все, да, слава тебе господи.
Вот эти слова. Если по поводу востока Украины как-то есть о чем говорить, можно сказать: «Перестань, пожалуйста», и мы видели какую-то странную реакцию, мы видели эту грандиозную фигуру умолчания, во время послания Федеральному собранию не было сказано ничего про Украину, в некотором смысле был выдох такой: хотя бы так, хотя бы войну не объявили в таком виде.
Но Крым не предмет для торга, а тем не менее он продолжает в этой риторике всплывать: «Чуваки, нет, у нас есть эта заноза, мы ее не забыли, мы с ней сидим и будем ее помнить».
Хорошо, значит, есть приз. Любой политик эту ситуацию, которую вы сейчас описываете, воспринимает так: «Окей, если они говорят: Крым ― нет, значит, Крым ― это мой приз. Значит, моя задача сделать так, чтобы Крым ― да».
А как же это делать-то?
А как же это? Если 28 батальонных тактических групп немедленно приводят к организации саммита в Хельсинки и Вене, то, может быть, 150-тысячная армейская группировка на границах Украины по всему периметру, действия Черноморского флота, и Балтийского флота, и Северного флота в акватории Черного моря, может быть, они как-то поспособствуют?
И с 2014 года вот этого сценария не было, с 2014 года.
Да.
Мы сидим тихо. «Очень нехорошо, ― нам грозят пальцем, ― нехорошо совсем, мы помним».
А сейчас мы больше не сидим тихо, потому что заработало. А заработало, потому что люди в Вашингтоне сказали: «Хрен с ним, давайте сделаем вид, что мы испугались, давайте сделаем вид, что мы испугались войны, которая будет происходить в местах, где мы никогда не были и никогда не будем. Давайте сделаем вид, что мы испугались». И правильно, потому что это называется цивилизованность. Это, извините, называется… Что такое просвещение у Канта? Вот так себя ведут взрослые люди, а не лицемерят, потому что на кону стоят люди, да, жизни людей, русских, украинских и так далее, и так далее.
Еще раз, можете еще сжечь мое чучело в комментариях, спасибо американской стороне за то, что до них дошло, что лучше согласиться на face to face, чем в течение лета разгребать очередной кровавый конфликт в Восточной Европе в горячей фазе.
Этот конфликт сейчас мы можем ли… Поскольку действительно это все плохо поддается не то что рефлексии, это все плохо поддается описанию.
Мы просто разучились так думать, да, можно научиться так думать заново.
Непонятно, обострение у нас началось когда? Оно, простите, не в последний месяц началось, оно началось в январе.
Обострение у нас началось летом прошлого года. В Минске началось наше обострение.
Или так, да.
И тогда же полетели в тартарары все эти планы, очевидно, про преемничество, тогда же полетели в тартарары планы по поводу того, чтобы Мишустина быстро-быстро-быстро, значит, разгонять на проектную мощность. Тогда же… У нас есть прекрасный поплавок, называется Дмитрий Анатольевич Медведев. В тот момент, когда Дмитрий Анатольевич Медведев начинает всплывать, а он много сейчас всплывает, это значит, что набор векторов опять у Путина. Когда Медведев молчит, это значит, Путин ему сказал: «Действуем вот так», и он сидит и действует вот так.
Если он начинает всплывать, значит, он видит, что у Путина какой-то новый план. Если Медведева много, значит, у Путина нет никаких планов, да, ему можно предлагать новые планы. Вот он написал эту колонку на РИА «Новости», это же страшный текст на самом деле, там же написано, в общем, прямо, что… Не в духе «мы за ценой не постоим», а в духе «а можно и полоснуть».
Да хрен с ним уже, ладно. Там был четкий игровой план ― перекрытие Керченского пролива, куда бы немедленно поплыли украинцы, перекрытие акватории Азовского моря, которое не демаркировано, потому что никогда в жизни России и Украине не нужно было демаркировать море, которое невозможно демаркировать, да, там одна экономическая зона с одного берега накладывается на другую экономическую зону, и непонятно, чье оно. Да, и там был уже…
Это все на месте. Для того чтобы блокировать Керченский пролив, нужно шесть часов. Это никуда не девается, эта перспектива. К сожалению, с перспективой этой войны мы в этом году должны жить, мы с ней должны свыкнуться, да, что в какой-то момент в результате какого-то диалога, в результате какого-то опять не так считанного сигнала эта штука может начаться.
Вот этот баш на баш, хорошо, ладно, Крым забыли, но это хотя бы, пожалуйста, оставьте, людей не надо сейчас прямо здесь убивать. Вот такой размен ― это предмет для разговора во время этой встречи, во время какой бы то ни было другой встречи?
Если Байден как человек, все-таки имеющий богатый опыт работы с людьми, поймет, что стимул удовольствия от будущих встреч с ним несколько выше, чем стимул удовольствия от демонстрации возросшей военно-политической зрелости страны, то да, он будет продолжать вести себя с ним так, как Трамп примерно вел себя с Ким Чен Ыном.
А если он увидит, если он решит, что он понял Путина так, что ему уже немножко все равно, то они просто не будут тратить на это время. И там уже начнут работать, опять же это простой карточный принцип, надо взять свое. Если он хочет воевать, надо дать ему воевать.
Путин меж тем пока про встречу нам ничего не сказал. Мы пока видим…
А поуговаривать? Его же уже уговаривали, его уже финны уговаривали, предложив Хельсинки, это же тоже форма уговоров. Сейчас еще.
Господи, а там есть что-нибудь, кроме… Час идет программа, мы говорим про эти механизмы, эти механизмы, эти механизмы, эти механизмы, и все движимо понтами на самом деле.
Моджо. Да, дешевым мачизмом и каким-то плохо понятым ветеранским моджо, да. Не существует способа сформулировать интересы Российской Федерации, убрав оттуда слово «Путин». В данный момент надо себе в этом отдать отчет, да, что те, кто формулирует интересы Российской Федерации, не могут формулировать их таким образом, чтобы там не было слова «Путин».
Помните, в стародавние времена мы с вами разговаривали, такой был модус разговора, что у нас есть башни и башни, у нас есть вот эти, вот эти, у нас есть эти ястребы, западники, а вот эти это, а эти все-таки приходят и говорят: «Давай не будем сейчас просто совсем все в тартарары, попробуем как-то так». Этого расклада сейчас нет вообще в принципе?
Почему, у нас есть голубь, Николай Платонович Патрушев, который интервью за интервью говорит, в общем-то, одни и те же вещи. Он говорит: «Парни в Вашингтоне, олды, я тоже олд, я ваш! Давайте разговаривать!». Это в наборе данной пространственно-временной реальности голубиная позиция.
То есть это лихая жизнь, когда Патрушев ― голубь.
Да, да, потому там есть Сергей Кужугетович, который уже по другим совершенно причинам говорит: «А что там с ними, с кем там разговаривать?». Или, например, Лавров, у которого тоже позиция «давайте разговаривать» уже сдвинулась в сторону «а зачем, а что?».
Поэтому сейчас, чтобы понять, начинает ли эта сумма векторов в какую-то сторону спрямляться, если нам Путин захочет дать об этом знать, мы увидим отставки по понятно какому контуру: внутренняя политика в Кремле, МИД, не силовики, социально значимые министерства ― да, силовики ― нет, силовиков сейчас трогать никто не будет по понятной причине.
Хорошо, отставки в МИДе ― это что? Это Лавров непосредственно?
Это же история, на которую заходят, каждый-каждый кризис на нее заходят. Понятно, есть некоторый недоиспользованный ресурс, связанный с тем, что министр иностранных дел Российской Федерации может быть просто приличным, приятным человеком. Лавров очень умный человек, он интеллектуал, он хороший дипломат.
Да, но другие качества там…
Да, он уже немножко… Это называется распустился. В Советском Союзе это называлось распустился.
Он мог бы сохранять контур, да.
Это называется распустился. Это иногда дозволялось, но не всеми руководителями советского государства. Некоторыми дозволялось. Вот он распустился. Там есть запас какого-то гешефта, который можно получить, просто если это будет немножко более нейтральный хотя бы человек, да.
То же самое и внутренняя политика, соответственно, можно дать сигнал для просто полной передачи этого блока, Ярина можно сделать замглавы администрации вместо Кириенко или кого-то из замов Патрушева, замов Бортникова сделать первым замглавы администрации президента, чтобы показать, что все, ребята, это погоны, это больше не какие-то странные люди, которые поют с Гребенщиковым песни, как Владислав Юрьевич Сурков, которые общаются с бабушками, как Вячеслав Викторович Володин. Нет, это секция погон в универмаге «Кремлевский». Да, можно такое себе…
Вот за этим надо следить. Если говорить про то, что нам по-прежнему интересна динамика вихрей внутри этого дела, то да, тогда можно за этим посмотреть. Я думаю, что такого рода сигналы должны быть. Пока просто нет, ничего не выбрано, то есть ничего никуда не спрямляется.
Я даже не знаю, это не чтобы доставляет удовольствие, порочное какое-то удовольствие.
Guilty pleasure такое немножко.
Да, следить за всем этим.
По решению Минюста России ФБК и «Левада-центр» включены в реестр НКО, выполняющих функции иностранного агента
' style='fill:%23c4c4c4;fill-opacity:1'%3E%3Cpath d='M93.28-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.41-11.75zM98.5-57.4h2.52L94.7-45.67h-2.6l6.4-11.75zM103.78-57.4h2.52l-6.33 11.74h-2.6l6.4-11.75z'/%3E%3C/a%3E%3C/svg%3E)
