«Фактор будущих московских событий»: для чего сотни вооруженных чеченцев расквартированы в столице

Сергей Пархоменко: «Путин слеп, глух, и у него отсутствует осязание»

Политика. Прямая линия

05:16

Есть очень странное ощущение от этой истории, хочется спросить: в какой-то момент Кадыров уже имел сложные какие-то контакты и конфликты с Сечиным, это теперь, значит, у него какие-то выяснения отношений с Грефом происходят таким образом? И ощущение произвола, другого порядка произвола, немножко другого стилистически и так далее, но ощущение произвола рифмуется с тем, что мы увидели на процессе…

Современный политический этикет российский требует на этом месте ответить: я же не чеченец, я не знаю, как это у них там устроено.

У нас с языком ужасное что-то происходит, тебе приходится говорить этими словами, что вообще-то...

Можно так, да. Но, по всей видимости, как-то неудобно, это было бы слишком просто сказать так. Мы можем сказать следующее. Вы помните, была такая история, собственно, вскоре после убийства Немцова, когда чеченское руководство в какой-то момент сказало, что никакие полиции, Следственные комитеты и прочие прокуратуры и правоохранительные и иные органы не будут к нам въезжать и что-то такое у нас делать без нашего разрешения, потому что мы разрешаем в них стрелять. Были ли это взаимоотношения, грубо говоря, между Кадыровым и Колокольцевым, или между Кадыровым и Бастрыкиным, или между Кадыровым и Чайкой? Нет, это были взаимоотношения между Грозным и Кремлем в целом, между Грозным и Москвой — даже так я бы сказал.

Ровно в той же мере мы и сейчас, наверное, не должны говорить, что кого-то интересует Греф в отдельности, что здесь какие-то отдельные взаимоотношения с Грефом или что-нибудь вроде этого. Есть взаимоотношения с Россией в целом. Во всех смыслах и во всех отношениях, начиная с футбола, как мы помним, и кончая рублями, казалось бы, что может быть в стране важнее рублей, Чечня существует отдельно. Это отдельная территория, у нее есть отдельное руководство, там действуют отдельные законы, отдельные порядки, и важная часть существования этого политического субъекта заключается в том, чтобы на всех уровнях каждую минуту и по любому поводу подтверждать этот свой, не побоюсь этого слова, суверенитет. В данном случае тоже.

То, что происходит с этим начальником чеченского Сбербанка, зависит только исключительно от того, что происходит внутри Чечни. По всей видимости, это, кстати, никакая не чеченская специальность, это довольно распространенное явление на юге России в целом ряде регионов, ровно так же это было в Советском союзе, когда еще к Советскому союзу имели отношение всякие среднеазиатские республики или ныне независимые кавказские страны. Это платная должность, случайный человек на ней не оказывается, человек получает эту работу, потому что он ее купил или потому что есть какие-то другие важные обстоятельства, на которые ее обменяли, эту должность, возможно, что его посадила какая-то группа в обмен на что-то, потому что ей важно было этого человека посадить. И по каким-то их внутренним процедурам и обстоятельствам там, собственно, и происходит эта работа. Кто-то кому-то что-то за это постоянно должен, кто-то с кем-то расплачивается, кто-то кому-то назначает постоянный ясак, кто-то это уважает, кто-то это нарушает, кого-то за это наказывают и так далее. К этому не имеет никакого отношения никакой Греф. Если Греф, например, завтра скажет: «А я хочу этого человека вернуть обратно, чтобы он был все равно». И что? Это будет иметь какое-то значение? Никакого.

Хорошо. Бог с ним, с Грефом. Вы действительно довольно убедительно продемонстрировали, между кем и кем это на самом деле выяснение отношений не в локальной истории, а в целом. Я хотела тогда спросить: есть действительно две разновеликие истории. Есть путинская реакция на этот процесс, такая очень: у нас суд есть, суд разберется и так далее. Как вам кажется, что происходит? Этот произвол — это все с его благословения и действительно по обоюдным договоренностям или есть ощущение, что он перестает это в некоторый момент контролировать?

Есть главная вещь, которую Путин пытается купить за это все — за эти субсидии, за это бюджетное финансирование, за эти назначения, за это беззаконье и за все остальное. Для Путина эта вся выглядит ситуация, по-моему, очень просто. Она выглядит следующим образом: у меня есть человек, который мне обещал, что все, что там происходит, будет там происходить, оно сюда не вылезет.

Но оно вылезает.

И тогда возникает сложная история. Но не все время, оно редко. На самом деле оно вылезает периодически, оно вылезает, я бы сказал, точечно: ну вот иногда им хочется кого-нибудь убить на улицах Москвы, какого-то своего по своим делам. Не то что они какого-то московского человека убивают, нет, кто-то там у них, есть какие-то дела, этот человек приехал в Москву, надо его убить, в Москве убьем. Помним этих братьев, за которыми по одному гонялись. Иногда нужно договориться по поводу судьбы своих, которые оказываются в суде — иногда что-нибудь вроде этого. Но в целом ситуация такая, простая, она по-прежнему эта, и это та самая ситуация, которая сложилась в районе 2000 года, очень давно. Ситуация такая: значит так, мы тебе платим сколько угодно денег и мы тебе разрешаем все, что угодно, но сделай так, чтобы никогда больше о вас тут не слышали. Ну вот это тот минимум, которого удается этим добиться.

По всей видимости, предполагается, я думаю, что когда Путин смотрит на это или какие-то люди, которые рассказывают Путину, вряд ли Путин вообще на что-нибудь смотрит своими глазами. Мы должны исходить из того, что Путин слеп, глух, и у него отсутствует осязание, мы это видели в тот момент, когда он в своем телефоне показывал не тот вертолет не той страны, мы могли в этот момент убедиться, что он совсем не понимает, как это устроено. Ему что принесли, то он и показывает. Путину что-то такое приносят про Чечню, и он в этой ситуации говорит: «Видимо, лучше они не могут, видимо, это все, что у них получилось, видимо, если это вылезло, значит и они не смогли удержать». Но в целом же они держат, в целом же мы не знаем тут, что у них там происходит, в целом у них там что-то кто-то с кем-то разбирается, кого-то убивают каждый день, но мы же этого не видим здесь, это же у них там в банке происходит.

А у нас чисто. Хорошо. Но, с другой стороны...

А у нас, иногда до нас доносятся какие-то выплески, какие-то случайные брызги сюда долетают.

Михаил Ходорковский в связи с приговором, вынесенным людям, обвиненным в убийстве Бориса Немцова, написал некоторый текст, где он описывает систему опричников, он, может быть, называет их другими именами, каким-то другим названием, но тем не менее. Такой кадыровский ОМОН, который существует. Согласны ли вы...?

Он существует, да.

Он существует. Мне бы хотелось понять масштабы. Он существует по всей России, он локализован в Москве и еще где-то, в Грозном — понятно. Масштабы этого мне хотелось бы понять.

Я этого не знаю, конечно, у меня нет никаких источников для того, чтобы это узнать. Есть много разных свидетельств того, что в Москве существует постоянно действующая база, на которой постоянно находится несколько сот человек. И база эта, у нее есть несколько каких-то крупных мест сосредоточения, там пара московских отелей, есть, как я понимаю, некоторое количество снятых в Москве квартир, где постоянно находится несколько сот человек, которые на всякий случай находятся в Москве. Я думаю, что это часть этой договоренности, и это действительно такая преторианская гвардия, которая в какой-то момент может быть на что-нибудь задействована. Пока ни одного повода на то, чтобы ее задействовать, не случилось. Я не знаю случаев, когда эти люди были бы как-то пущены в дело.

Но возможно, что случай Немцова — это как раз тот самый случай, когда, собственно, из этих людей были взяты исполнители. Но тогда мы должны согласиться с тем, что команда на убийство в той или иной форме, может быть, в косвенной, может быть, в виде какого-то неосторожного слова, может быть, в виде какого-то пренебрежительного жеста прошла с самого верха. Это не исключено, но это и не доказано, что касается конкретной команды. В целом ответственность — да, несомненно, она лежит на том, кто установил эту договоренность, кто установил эту систему. Это абсолютный факт и ничего сделать с этим, конечно, невозможно, и никто с этим ничего никогда не сделает. Это навсегда останется и на совести, и на памяти, и на судьбе этих людей, которые это установили и которые таким способом, как им казалось, купили прекращение войны в Чечне.

Что покупали-то изначально? Прекращение войны в Чечне и Дагестане, которую пришлось, по всей видимости, мое понимание мира предполагает, что эту войну в Дагестане и Чечне пришлось заново развязать для того, чтобы избрать Путина, а потом нужно было ее как-то останавливать. Остановили ее таким способом, путем такого инкапсулирования внутри и договоренности с людьми, что мы платим вам сколько угодно, вы это все оставляете под колпаком, и мы этого не должны больше видеть. Делайте, что хотите, но наружу пусть не высовывается.

Часть этой договоренности — видимо, эти люди в Москве, которые могут пригодиться. Их можно видеть, их можно видеть на улицах, их можно видеть в машинах, их можно видеть, по меньшей мере, в одном из этих отелей, который большой и в центре города, и многие знают как-то, как он называется. Вот и все. Так что, видимо, это фактор каких-то будущих московских событий. Не может быть, чтобы однажды эти люди поднялись, сели в самолет или сели по машинам и уехали — этого точно не будет. Когда-нибудь на что-нибудь они будут применены — это факт.

Фото: РИА Новости