Директор ВЦИОМ: «Такого „дерьма“ гораздо больше, чем 2%»

«Мы все пережили травму девяностых – у этих ребят такого порога риска нет», — так Валерий Федоров прокомментировал активность молодежи, которая требует перемен и, в отличие от большей части населения, не боится того, что «на смену пусть и злу, зато известному, придет неизвестное, и гораздо хуже». По его словам, молодежь участвует в протестных акциях ради выброса адреналина и ничего не понимает в политике. 

Директор ВЦИОМ также объяснил, что главная интрига выборов в 2018 году будет заключаться не в кандидатуре на пост президента, а в том, что будет предложено народу и какой будет назначен курс. Он уточнил три главных запроса россиян: экономическое чудо, политическая стабильность, а также суверенитет и место России на международной арене.

Полная расшифровка программы:

Добрый день. Это «Политика. Прямая линия» на телеканале Дождь. Меня зовут Анна Немзер. И сегодня у нас в гостях Валерий Федоров, генеральный директор Всероссийского центра изучения общественного мнения. Здравствуйте, Валерий Валерьевич, спасибо большое, что вы к нам пришли.

Добрый вечер.

Я бы хотела начать с протестов, которые прошли. Были две крупные протестные акции…

Три.

Какие вы имеете в виду?

Еще против реновации, 14 мая.

Еще против реновации, совершенно верно. У нас всегда стоит некоторая проблема с тем, чтобы посчитать, сколько людей вышло, но я даже сейчас хотела спросить не про это. Я хотела спросить про протестный потенциал, потому что замеры такие на сайте ВЦИОМа есть, и я их видела, и у нас есть график, который мы сейчас выведем на экраны, там что-то будет видно. Я бы хотела понять, вот я вижу, что, действительно, после 26 марта есть некоторый скачок вверх.

Не скачок, некоторое повышение.

Вот про то, скачок это или не скачок, я хотела вас, собственно, спросить. Нет, к сожалению, я сейчас не вижу данных после 12 июня, потому что у меня здесь все заканчивается пятым июня, вот я бы хотела вас о том и спросить. Это скачки или это статистическая погрешность, и как вы это интерпретируете?

Главное, что надо понимать, это не только применительно к вопросам про протестную активность, а вообще применительно к любым темам, когда мы спрашиваем: «А вы собираетесь сделать то-то или не собираетесь?», «Вы будете это делать или нет?». Например, «Вы пойдете на выборы или нет?», «Вы присоединитесь к протестам или нет?», вот бытовое правило надо помнить всегда: обещать — не значит жениться.

Это понятно.

То есть всегда тех, кто обещает что-то делать, существенно больше, чем тех, кто что-то делает.

Надо сказать, что вопрос у вас сформулирован тоже… Там же нет вопроса «Пойдете ли вы на протестную акцию?», там вопрос сформулирован предельно аккуратно «Как вы думаете, возможно ли сейчас в вашем городе или сельском районе протестные какие-то акции и действия?».

Мы задаем два вопроса. Первый — возможно-не возможно, второй — если они пройдут, то вы к ним присоединитесь или нет. Оба вопроса, они, собственно говоря, и нацелены на изучение общественного протестного потенциала. И что мы должны сказать, потому что эти вопросы задаем мы уже не первый даже десяток лет.

Так.

Никогда не было случая, чтобы на протесты реально выходило больше 0,5% от тех, кто обещал выходить на протесты.

Знаете, мне сейчас даже не конкретное соотношение пообещавших и вышедших интересует, а интересует некоторое мнение. Вот есть знаменитая цитата, уже ставшая мемом, из Владимира Рудольфовича Соловьева, который сказал про «2% дерьма». Я прошу прощения за обсценную лексику в эфире, но это все претензии к Владимиру Рудольфовичу. Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к этой формулировке? Понятно, что вы не будете употреблять столь резкие определения, но тем не менее, общий модус его высказываний понятен. Как он вам?

Тут у меня два ответа. Первое, моя личная позиция, и второе, все-таки вы меня пригласили не как яркую творческую личность, а, наверное, все-таки как руководителя одной из ведущих опросных служб. Вот моя личная позиция, что такого, извините, «дерьма» гораздо больше.

Вы имеете в виду людей, которые выходят на улицы и которые протестуют?

Нет.

Или как вы определяете это «дерьмо»? Извините, что мы вынуждены вертеться вокруг этого слова, молитвами Владимира Рудольфовича.

Коготок увяз — всей птичке пропасть. Нет, я просто считаю, что достаточно большое число людей вовлекаются в дискуссии о судьбах России, на самом деле не будучи озабоченными этой судьбой. Это люди, у которых нет любви к нашей родине, это люди, у которых нет желания сделать ее лучше, это люди, которые готовы всегда критиковать, протестовать, по поводу и без повода, касается их или нет. Вот я считаю, что таких людей гораздо больше. Это плохо. Но тем не менее, они существуют, и они остаются гражданами России, многие из них, по крайней мере, потому что многие критикуют из других стран мира, при этом заявляя, что жить им невозможно, и не могут молчать.

Но все-таки, возвращаясь к оценкам, сколько же их было, вообще порядка 15%, по нашим данным, довольно устойчивая цифра, это те, кто настроены негативно по отношению к курсу Владимира Путина, к его режиму и отчасти к его персоне. 15% — это цифра не точная, все-таки мы всегда говорим о том, что у нас есть определенная погрешность измерения, поэтому может быть и 18%, может быть, и 12%. Кроме того, всегда есть квантор времени, надо понимать, что информационный фон сильно влияет на людей. Хороший, кстати, пример вы дали в самом начале, когда прошли протесты, число тех, кто предсказывает возможность их продолжения в будущем, выросло.

Это естественно, потому что если до этого три года не было никаких протестов, и люди информацию о них не получали, они не думали, большинство из них, что такие протесты возможны, и тем более не задумывались о том, чтобы самим выйти на митинги. Это нормально. И как только это произошло, как только в информационном поле возникла риторика протестов, возникли фигуры, возникло ощущение, что эти протесты могут произойти и происходят, конечно, появилось больше тех, кто говорит: «Да, конечно, приду и выражу протест». Но еще раз, это никак не говорит о том, что эти люди действительно придут и выразят протест. Все-таки, как мы видим, протестный актив, он достаточно стабильный, он мало изменился по сравнению с тем, что было 5-7 лет назад. Главное различимое изменение — это прибавилась группа достаточно молодых людей, в возрасте — самая нижняя граница 15 лет, самая верхняя 22-24 года.

Глеб Олегович Павловский когда-то их назвал школотой, кто-то считает, что это уничижительное такое определение, мне кажется, совершенно нормальный разговорный термин. Это действительно школота, это ребята молодые, которые никогда никакой политической активностью не занимались, у которых есть какие-то представления о том, что происходит сейчас, и о том, что должно быть в нормальной стране для них, и они рады поучаствовать в любой политической движухе, и уже принимают участие в митингах, не в одном даже, многие уже в двух. Вот это новое явление.

Определяют ли они лицо протеста, протестных митингов, этих последних двух? Реновация немножко в сторону. Нет, не определяют, просто они самые различимые, и, конечно, лучше, приятнее и интереснее говорить о них, чем о всех известных протестных активистах, которые ходят на эти митинги десятилетиями. Вот этих людей, примерно, по нашим оценкам, по оценкам коллег из других опросных служб, их примерно пятая часть от общего числа участников митингов. Но они молодые, жизнерадостные, красивые, воодушевленные, поэтому камера прежде всего останавливается на них.

Знаете что, про этих молодых людей у меня была прямо еще отдельная серия вопросов, я просто на секунду хотела вернуться назад и все-таки уточнить, правильно ли я понимаю, действительно, я в основном задаю вопросы не про то, как вы оцениваете, какое количество людей в следующий раз выйдет на митинги, я скорее говорю про сочувствие протестам. И вот этот ваш вопрос скорее описывает, действительно, сочувствие протестам.

Сочувствующих, конечно, больше.

Это понятно. Правильно ли я понимаю, что вот это, то, что вы мне не дали назвать скачком, это вот повышение цифр в районе 26-27 марта, для вас это все-таки, скорее, статистическая погрешность, или вы видите тут какую-то тенденцию?

Это не статистическая погрешность, это реакция на изменившийся информационный фон. Ничего не было, никаких протестов, никаких фигур, выступающих против жестко, и тут появилось. Причем появилось не только в Москве, но в нескольких десятках городов России, и не разово, один раз появилось, потом исчезло, а, как минимум, два раза. Это, конечно, стало предметом обсуждения, достаточно широкого, и поэтому это не статистическая погрешность.

А вот этих сочувствующих протесту можно, тут есть какая-то цифра?

Я не думаю, что их точно будет назвать «сочувствующими протесту», скорее, это те, кто разрешил себе продемонстрировать недовольство существующим положением. Недовольных всегда много, но чем или кем конкретно. Вот есть одна фигура, которая стоит в центре, во главе всей нашей политики, Владимир Путин, и демонстрировать недовольство его курсом, его политикой, им лично, как минимум, последние три года, — это абсолютное табу для абсолютного большинства россиян. Причина всем известна — Крым и все, что с этим связано.

После этого Путин перестал быть политиком, он стал историческим деятелем уровня Уинстонна Черчилля, Петра Столыпина и так далее. Поэтому и критиковать фигуру такого уровня, исходя их каких-то проблем, что вот, меня не переселили из аварийного жилья, вот меня не допустили, мой дом, к процедуре голосования по реновации, и так далее, и тому подобное, у большинства людей просто язык не поворачивается. Но сейчас мы видим, что появился человек, и появилась политическая сила, которая открыто критикует Путина, и это, конечно, эффект вот этого табу, эффект молчания, несколько размывает, поэтому и те, кто…

И этот человек …?

Не будем называть его, чтобы не делать лишнюю рекламу. Я, по крайней мере, не буду. Мы все понимаем, о ком идет речь.

Алексей Анатольевич Навальный. Я назову, мне нестрашно.

Вы очень смелая женщина.

Нет, я не очень смелая женщина. Тогда, вы знаете, немножко скачками движемся, я хотела бы перейти действительно к разговору про эту молодежь.

Телезрителям не будем отвечать на вопросы?

Когда будут звонки, обязательно будем отвечать, а также у нас есть вопросы с сайта, просто я пытаюсь выстраивать какую-то логику.

Все в ваших руках.

Из вашего недавнего интервью на «Эхе», цитирую, вы говорите ровно про это молодое поколение, про людей, выросших в девяностые, и про ряд особенностей, связанных с тем, что они росли в девяностые. И вы говорите: «Но есть обратная сторона, это поколение не очень умеет, не понимает, как жить в России, как жить в условиях, что развитие может быть и не упорядоченным, а скачкообразным, иногда шаг вперед и два шага назад, и так далее, и так далее.

Эти люди в каком-то смысле в розовых очках, и они, конечно, о будущем думаю совершенно иначе, чем большинство населения. Они как раз таки думают, что все будет очень хорошо». У меня тут же возникает вопрос, а не то что думать и надеяться на то, что все будет хорошо, — это признак некоторого здоровья общества? И мы видим перед собой людей, которые…

Вы абсолютно правы. Если у нас выросло поколение людей, которые не боятся, что в стране разразится какая-то катастрофа, что опять все развалится, все разбегутся в разные стороны, что политический, экономический, социальный строй полетит в тартарары, — это значит, что последние лет 15-17 наша страна двигалась правильным путем.

Тогда скажите мне еще вот что. Действительно, замерять количество людей, выходящих на улицу, наверное, если мы посчитаем в абсолютных цифрах…

Доли процентов. Доли процентов населения. Поэтому, увы и ах, мы через нашу оптику, оптику социологических исследований, если мы говорим о всероссийских репрезентативных опросах, этих людей просто не можем рассмотреть, поэтому для них нужны специальные исследования, целевые выборки.

Вот у меня есть, действительно, опасения, что мы с большой цифрой видим 86% и мало, что видим за ее пределами.

Вы абсолютно правы, и мы, кстати, с самого начала говорим, вспомните белоленточное движение, ведь его никто не предсказал. Ни мы, ни «Левада-центр», ни Фонд общественного мнения, никто. Почему? Потому что мы имели некоторые косвенные индикаторы, о том, что недовольство подрастает, но сколько из этих пассивно-недовольных людей последуют призывам организаторов митингов и выйдут на них протестовать, участвовать, и не один раз, а несколько, мы предсказать не можем, увы. Наш опросный, исследовательский, социологический инструментарий для этого не подходит.

У нас есть звонок от Евгения из Белогорода. Добрый вечер, вы в эфире, говорите, пожалуйста.

— Добрый вечер. У меня вопрос к господину Федорову. Он понимает, что вот эти вопросы, которые они проводят, люди абсолютно не говорят то, что думают. Я, допустим, разговариваю со стариками даже, которым уже за 80 лет, год назад все трое говорили, сейчас они проклинают эту власть, вы понимаете.

В чем вопрос? Или это суждение?

Насколько я понимаю, вопрос в том, как действительно работает социология в более-менее закрытом обществе, в обществе, про которое вы сами говорите, что критиковать главу правительства является абсолютным табу.

Давайте только, чтобы быть точным в определениях, является табу в последние три года и не из-за страха, а из-за того, что сформировалась определенная социальная норма, что критиковать его нельзя, он слишком много сделал для нашей страны, для нашего общества. Его заслуги слишком велики для того, чтобы ему приписывать вину за то, что некоторые люди в Сибири живут в вагончиках до сих пор. Вот я об этом.

Хорошо, давайте не будем углубляться, это огромный разговор сейчас выйдет.

Если был вопрос о методологии, вот телефонный опрос — это только один из методов исследования, мы его в последние годы очень активно используем. Почему? Потому что квартирные опросы стало сложнее проводить, сложнее, дольше и дороже. Люди просто не склонны открывать двери.

Телефонный опрос — очень хороший метод исследования, но у него есть свои ограничения. Люди не всегда готовы, не видя, не находясь лицом к лицу с собеседнику, беседовать на такие вот чувствительные темы. Какие темы являются чувствительными? В разных странах, в разные периоды времени, разные темы являются чувствительными. Американский опыт прошлогодней президентской показал, что был такой вот феномен shy trampists, то есть «тихих трампистов».

Застенчивых.

Застенчивых, да. Тех, кто отказывался говорить откровенно о своих предпочтениях в пользу Трампа социологам, а там, конечно, опросы прежде всего телефонные, либо даже по интернету. Вот, конечно, есть такие особенности и у нас. У нас явно не про Трампа боятся отвечать. Про деньги, про секс, про наркотики, про владение оружием, про отношение к полиции — вот много таких чувствительных тем. Является ли чувствительной тема отношения к власти? В существенно меньшей степени, по моей оценке, чем отношение к тем четырем темам, которые я уже перечислил.

Скажите, пожалуйста, вот вы начали уже отвечать на вопрос, как раз на сайте у нас он был задан, про телефонные опросы и так далее. И я хотела немножко это развить и спросить, есть метод прямого контакта, есть телефонный опрос. Если мы говорим, действительно, об этих молодых людях, у которых и городские телефоны нечасто дома установлены, а если установлены, то родители пользуются.

У них есть сотовые, и зачастую не по одному телефону. У нас, если не ошибаюсь, на 100% населения 130% мобильных телефонов. А в наших выборках, конечно, мобильных телефонов, их не меньше 50%. Дело в том, что в 2013 году, когда были выборы мэра Москвы, я напомню, все социологические службы просчитались с прогнозом, увы и ах. Все завысили процент голосования, предполагавшийся за Сергея Собянина, и занизили за Алексея Навального.

Почему? Не потому, что был там какой-то заговор социологов, а потому что, мы провели потом такое расследование, были очень плохие телефонные базы, и в этих телефонных базах в основном содержались именно стационарные телефоны. Но после этого, прошло все-таки четыре года, мы учимся на своих ошибках, и сегодня с базами все нормально. Сегодня говорить о том, что мы по телефону опрашиваем только бабушек или домохозяек, абсолютно не соответствует действительности.

Интернет, собственно, меня интересует, который вы упомянули.

Интернетом мы очень активно занимаемся, но с интернетом есть проблема, которая не решена не только в России, не решена в масштабах всей планеты. До сих пор никто не знает, как проводить в интернете репрезентативные опросы. Опросы можно проводить, проводят в огромном количестве. Опросы посетителей странички, вот страничка телеканала Дождь, например, можете опрашивать, отлично.

Но как проводить репрезентативные опросы, научные, по канонам великого Гэллапа, который 80 лет назад создал теорию научных опросов, увы, до сих пор ответа нет. Поэтому опросы в интернете применяются, но, как правило, для достаточно узких аудиторий, тех, которых сложно достичь другими способами, например, вам нужно опросить владельцев люксовых автомобилей. Что вы делаете?

Понятно. Простите, я вас перебиваю, потому что тут действительно ясно. У нас есть вопрос от Татьяны из Москвы. Добрый вечер, вы в эфире. Говорите, пожалуйста.

— Добрый вечер. У меня вопрос господину Федорову. Он в какой стране живет? Неужели он не понимает, что все опросы сегодня, это все на уровне фантастики? Называть нашу молодежь «движухой», я тоже считаю, что это просто неприлично. Слава богу, что у нас хоть молодые пока ничего не боятся, потому что основная масса населения и на вопросы правду не отвечает, потому что мы уже нашим новым Черчиллем, как он сказал, прямо второй Черчилль у нас…

Татьяна, простите, в чем вопрос ваш?

В какой стране живет господин Федоров, я уже понял.

— Доходим до того, что разговариваем между своими близкими по-настоящему, а вот уже где-то в магазине мы даже рот не раскрываем.

Татьяна, будьте добры, вопрос какой?

— И вот я против, чтобы господин Федоров нашу молодежь какой-то «движухой» называл.

То есть это не вопрос, а некоторое…

Еще раз, я оговорился, что это не мой термин, термин Глеба Олеговича Павловского. Я в нем ничего уничижительного не вижу. Мне он кажется очень удачным. Что в нем главное? Это прекрасные молодые ребята, это наши дети. У меня у самого дочка такого же возраста. Они полны идеалистических представлений и мечтаний. В чем-то они более опытны, чем мы, но вот в том, что касается политики, они полные нули, извините за выражение. У них никакого опыта нет, никаких знаний нет, в головах полная каша.

Но порог риска у них снижен по сравнению со старшим поколением. У старшего поколения порог риска связан с тем, что мы все пережили травму девяностых годов, и мы понимаем, к чему может привести расшатывание политической стабильности. У этих ребят такого опыта травматичного не было. В каком-то смысле слава богу, и пусть никогда у них не будет такого опыта. Но у них совершенно другой подход. Они думают, ну ничего, сейчас сбросим, сейчас поменяем. Хуже-то же точно не станет, может стать только лучше.

Эти девяностые привели к власти Владимира Владимировича Путина. Но это мы сейчас действительно зайдем в слишком глубокий политический и исторический экскурс.

Ровно поэтому и привели, что больше нельзя было выдерживать такого.

Что касается того, что действительно травмирующего опыта нет, но есть есть некоторая готовность на травмирующий личный опыт, по крайней мере именно персональный.

Вот, к счастью такая готовность к травмирующему личному опыту есть у очень небольшой части молодежи, огромное большинство даже молодых людей не готовы участвовать в несанкционированных митингах, не готовы драться с полицией, не готовы приобретать такой травмирующий опыт. Есть группа, которая готова, вот их-то точно, нужно к ним придумать какое-нибудь уничижительное определение, эти ребята любят побузить и оказаться в обезьяннике или в автозаке, для них это еще не достаточный уровень адреналина, они готовы и на большее. Ну пожалуйста, пусть.

То есть это адреналин?

Безусловно.

Хорошо. Давайте мы перейдем к следующей теме, потому что тут можно еще долго рассуждать, но нам бы хорошо все-таки что-то успеть. Я хотела поговорить… Вы не упомянули Алексея Навального, но на сайте ВЦИОМа есть опросы рейтингов доверия политикам и так далее, и такое имя все-таки там фигурирует, в отличие от выступлений Владимира Путина, который его имя не называет. Скажите, пожалуйста, рейтинги доверия-недоверия действительно на уровне тут уже статистической погрешности, насколько я понимаю, поправьте меня, если я неправильно это описываю.

Ну, в данных опросах статистическая погрешность, если я не ошибаюсь, около 3,5%. Вот есть ли там рейтинг 3-4%, то да, он не очень большой. Но на самом деле это никак не характеризует негативно этого персонажа. Его же сила не в том, что он привлекает симпатии людей, его сила в том, что он действует. Он выходит на митинг, он идет на конфликт, он устраивает провокации, и он ведет за собой камеры, он ведет за собой тех, кому хочется движухи, он привлекает внимание тех, кого не устраивает сложившаяся ситуация по разным причинам. И поэтому он под этими софитами вашими постоянно находится, и информационный рейтинг его в конечном счете растет, конечно.

Информационный рейтинг растет, и некоторый символический капитал — это действительно все вопрос про ощущения, потому что цифры есть, и они говорят нам другое. Но есть ощущение, что символический капитал на порядок выше, чем у Миронова, Зюганова, у Жириновского и так далее, потому что они на улицы такое количество людей не выводят. Может быть, они и не хотят, это другой вопрос.

Символический капитал — это термин Пьера Бурдье, он означает нечто другое, я бы здесь его не применял в данном случае.

Я применяю его в кавычках во всех возможных случаях.

Скажем так, это вопрос о конкуренции между системной оппозицией и оппозицией несистемной. Системная оппозиция — это все те персонажи, которых вы только что перечислили. В несистемной оппозиции Навальный уже всех растоптал, съел и сейчас предъявляет себя в роли единственного несистемного вождя. Где Касьянов и прочие Яшины?

Что касается системных сил, они оказались в очень сложной ситуации последние три года. С одной стороны, они поддержали курс Путина во всех его ключевых точках, прежде всего Крым, оставив за собой право оппонировать в социально-экономических вопросах, в каких-то деталях и так далее, а с другой стороны, у нас выборы прошли меньше года назад.

В сентябре 2016 года эти ребята показали на что они способны. Они, прежде всего коммунисты, очень сильно потеряли по сравнению с прошлыми выборами. Жириновский набрал чуть больше, но не за счет Путина, конечно же за счет того, что отъел у коммунистов. Миронов вообще провалился по большому счету, то есть у него потеря в два раза по сравнению с предыдущими выборами.

Поэтому, конечно, вот эти ребята с одной стороны понимают, что им надо жестко критиковать власть, иначе зачем они нужны, такие оппозиционеры, с другой стороны, они не могут, потому что в ключевых точках они все-таки Путина поддерживают, и измена ему была бы изменой их собственному электорату. Поэтому они сейчас в довольно сложной позиции. И Навальный, конечно, этим тоже пользуется, пытается их объявить фейковой оппозицией, а себя — единственным оппозиционером.

Хорошо, если мы вспомним мэрские выборы 2013 года, опять-таки я пытаюсь как-то соотнести от мнения к пониманию…

680 тысяч человек за него проголосовало из 12 миллионов жителей Москвы.

Существенно уступили ему кандидаты от других партий.

Они не вели кампанию. Кандидаты других партий не вели кампанию, у них были технические кандидаты. Понятно, Михаил Дегтярев, прекрасный политик, молодой политик, сейчас руководит комитетом по молодежи Госдумы, от ЛДПР, но его никто не знал, у него была задача просто раскрутиться, получить известность, все.

И от других партий тоже несильные были кандидаты. Реальных кандидатов было только два, конечно, — Собянин и Навальный. Вот кандидаты от третьих партий имели только какие-то свои узкие задачи, но реальной кампании не вели, бюджетов не тратили, и в общем, для них это не было таким вызовом, на который они обязательно должны были ответить.

С вашей точки зрения, именно поэтому он их обошел и проиграл единственному кандидату.

Нет, причин было много, но это одна из них. Представляете, если бы Жириновский пошел на выборы мэра Москвы? Понятно, что был бы другой совершенно результат, в том числе и у Навального. Но этого не было решено, было решено, хорошо, окей, вот соревнуются Сергей Собянин и Алексей Навальный, мы мешать особо не будем.

Понятно. Давайте тогда поговорим про президентскую кампанию и про то, что нас ждет в будущем. Опять-таки, если мы смотрим на рейтинги, то возникает ощущение, что уже больше никуда…

А рейтингов пока нет, потому что рейтинги, которые сейчас публикуются, они же не про президентскую кампанию, они же про оценку действующих политиков. Президентская кампания начнется в декабре.

Формально, конечно, президентская кампания еще не началась, а в сущности она не останавливалась на самом деле, потому что…

Нет, вот вы знаете, вот это американское правило, что выборы начинаются на следующий день после окончания предыдущих, у нас оно не действует, и особенно в случае с президентом. Все-таки я напомню, у нас срок шесть лет, достаточно много. Поэтому у людей мозги начнут думать в пользу выборов совершенно точно в декабре, а вот в такой условной, приблизительной, пристрелочной стадии — не раньше сентября. Сейчас пока этого не происходит.

Хорошо, скажите, пожалуйста, тем не менее рисуется какой-то абсолютно, вот сейчас на данный момент, мне, обывателю, рисуется абсолютно плебисцитарный сценарий некоторый. Абсолютно нет ощущения, что какая-то интрига во время этих выборов возникнет. Есть ли сейчас какой-то кандидат, который способен эту интригу создать? Потому что действительно, насколько я понимаю, власть оказывается в сложном положении. С одной стороны, все определено, с другой стороны, нужно, чтобы люди туда пошли.

Я думаю, главная интрига будет не в наборе кандидатов. Как, скажем, на выборах 2012 года тоже главная интрига была не в наборе кандидатов. Единственный новый кандидат в той линейке, Михаил Прохоров, тоже никакой особой интриги не представлял.

Тем не менее создавал какое-то разнообразие.

Ну, создавал разнообразие. Слушайте, а в этом ли цель президентских выборов — создавать видимость разнообразия? Нет, смысл президентских выборов в том, что народ выбирает того человека, кому он доверяет, и этот человек предъявляет программу, обещает, что он будет делать. А дальше, весь президентский срок ее реализует, либо стыдливо отводит глаза в сторону и делает что-то совершенно другое. Вот что произошло, например, с президентом Олландом недавно, и результат известный. Не только он в небытие политическом, но и его социалистическая партия тоже, по сути, приказала долго жить.

Вот поэтому, я думаю, главный вопрос, главная интрига на выборах 2018 года будет — с чем главный кандидат, я так понимаю, что это будет Владимир Путин, других пока не просматривается, с чем он выйдет перед избирателями, куда он предложит их повести, какие цели он предложит, и какие средства он сформирует.

У нас есть еще один звонок от Сергея из Перми. Добрый вечер, вы в эфире. Говорите, пожалуйста.

— Добрый вечер. Вопрос в следующем. Хотелось бы спросить у гостя, как он видит свою профессию в будущем, и чем он планирует заниматься в будущем, когда власть сменится, когда придет действительно какой-то человек, который будет свободу как-то продвигать? Вот такой вопросик.

Спасибо.

Я не расслышал последнюю фразу.

Когда придет человек к власти, который свободу будет продвигать, как вы видите свою профессию в этой ситуации?

Ну если он действительно будет продвигать свободу, то я вижу свою профессию прекрасно. Раз уж свобода, так это свобода! А не как было в девяностые годы, извините, без воспоминаний о них не обходится, вот тогда была такая фраза: «Демократия — это власть демократов, а не народа». Вот если кандидат за свободу, ну отлично, мы себя будем чувствовать прекрасно.

Вы знаете, я хотела бы вернуться все-таки пока к кандидату реальному. Пишутся программы…

Который за свободу?

Не сказала бы. Пишутся программы… Я бы хотела спросить немножко с другой стороны. Выбирается какой-то образ будущего, выбирается образ лидера и так далее, понятно, что нужно работать с той же самой молодежью, я сейчас пунктиром все быстро перечисляю.

Со всеми надо работать.

Со всеми надо работать. Мне бы хотелось понять, чего именно хочет население, что людям нужно. Вот это как бы с другой стороны запрос, оттуда запрос, на какую мифологему и на какой образ будущего.

Про мифологемы я не буду говорить, но вот три главных реальных запроса, не мифических, следующие. Первое — нужен экономический подъем, мы два года были в кризисе, полгода на дне лежим, на этот год нам обещают 2%. Ну, 2% это, конечно, лучше, чем минус 4%, но это не тот уровень экономического роста, который могут почувствовать в своих кошельках люди. В общем-то, мы уже соскучились по экономическому росту. Поэтому первый главный запрос — на экономическое чудо.

Второй запрос — на политическую стабильность. Это не мантра, это не какое-то следствие пропаганды, нет. Люди, огромное большинство, молодежь здесь стоит немножко в стороне, у них просто не было этого опыта, они понимают, что знакомое, даже зло, оно может смениться незнакомым и гораздо худшим. Под «злом» я понимаю социальную систему не очень справедливую, не очень отражающую ценности равенства, всеобщего доступа к благам, не очень зажиточную в конце концов, но это знакомое «зло». И вот иллюзии о том, что на смену им обязательно должно прийти счастье, вот этих иллюзий у абсолютного большинства населения нет.

Желание есть, требования к власти есть, а вот иллюзии, что сейчас мы поменяем власть, и все будет хорошо, этой иллюзии нет. Почему? Потому что такая иллюзия была в конце восьмидесятых, начале девяностых годов, тогда думали, что свергнем партократов и заживем, как в Америке. Но за эту иллюзию пришлось очень дорого заплатить, в том числе и развалом родной страны, не говоря уже о нищете и об исчезновении всех понятных правил жизни, которые потом пришлось очень болезненно как-то восстанавливать и реконструировать.

Третий запрос — конечно, суверенитет, конечно, независимость, конечно, важная роль России в мире. Ровно тот курс, который реализует Владимир Путин последние годы, и за который большинство россиян ему благодарны.

Вот мне бы хотелось понять, это все вроде бы запрос есть, действительно, с экономикой есть главная, такая ощутимая, выраженная проблема, которую, понятно, что нужно решать. Стабильность некоторая предоставлена, так или иначе. Есть действительно крымский сюжет, который перевел Путина в совершенно новое качество, о чем вы сами и сказали, это и суверенитет, и стабильность, и так далее. В чем запрос тогда, в чем нехватка?

Экономика. Как завести мотор нашего экономического роста? Пока ни одна из программ, о которых вы упомянули, не дает чудодейственного рецепта. Не все из них, правда, обнародованы. Вот программа Кудрина пока остается самой секретной, но по тому, что доносится из экспертных кругов, все-таки все со всеми общаемся, там тоже не обещают быстрого роста. И это совершенно не устраивает людей.

У нас сформировался огромный навес ожиданий, мы устали жить, затянув пояса, мы хотим понять, когда же будет лучше, и что власть делает для того, чтобы было лучше. И не только кучке миллиардеров и чиновников, а огромному большинству населения, тем, кто живет трудно, и кому едва хватает до зарплаты. Вот это и есть главный вопрос. На него и предстоит отвечать Владимиру Путину. Это и есть главная интрига выборов, а не кто из других кандидатов вместе с ним пойдет 18 марта.

Понятно. Спасибо большое, Валерий Валерьевич. Время у нас заканчивается, а так бы еще поговорили. Поживем — увидим, посмотрим на главную интригу.