Шкала провала России в кризис. Почему регионы «будут барахтаться, как хотят»

Зубаревич: Здравствуйте. Надеюсь, что первый блин не будет комом, потому что говорить я буду не только про кризис. Кризис вообще уже набил оскомину, о нем говорят непрерывно, хотя пространственный ракурс не очень хорошо заметен. А начну я с больших каких-то вещей — что такое пространство и как на это вообще влияют кризисы не только у нас, а исторически в других странах. Смотрите, что для нас было пространство, допустим, в 19 веке, для государств, для властей? Пространство — это было поле для экспансии. То, что мы называем геополитикой — это возможность прирастать государству территориями, людьми, ресурсами. Чем больше у тебя пространство, тем ты круче. Это была политика 19 века.

В 20-м пространство, особенно после Второй Мировой войны, отношение и в управлении, в ментальности развитых стран было несколько иным. Тогда рухнули все колониальные империи, как вы помните, пространство перестало быть сакральным, и возникло понимание, что территория должна работать. И 20 век, его вторая половина, отстроил иное несколько пространство. Это сгустки крупных городских агломераций, это хорошая связанность между ними и постоянное развитие транспорта, это периферия, которая тем или иным образом с пространством связана, и так заканчивался 20 век.

А 21-й перевел нас вообще в другое понимание пространства. А что такое пространство — век цифры, оно что значит, для этой новой интернет-экономики что такое пространство? Оно же бегает где-то там, и мы не понимаем, как оно ложится на пространство. И, оказывается, что, с одной стороны, пространство уходит как данность, оно не очень важно, а с другой стороны, вы начинаете понимать, что для новой цифровой экономики оно тоже имеет очень большое значение. Как? Смотрите, где живет эта экономика, вы думаете в крупнейших городах? Отнюдь. Она живет то, что называется в смарт-сити, в комфортных, удобных для жизни местах концентрации, которые Ричард Флорида назвал местами 3T: таланты, технологии и толерантность — третье слово. Когда люди могут коммуницировать друг с другом, не давить друг друга, принимать другого как другого — это норма взаимодействия, которая не везде есть. Но возникают пространства, как Силиконовая долина, как Массачусетские технологические кластеры, где это возможно, и там начинает жить новая цифровая экономика, но не только там она возникает, она там работает.

А кто ее потребляет? А те самые огромные, глобальные города, где концентрируются продвинутые потребители, куда первыми приходят все эти новшества. А что еще нужно для этой экономики? А для нее еще обязательно нужно места, где есть природная среда, где человек релаксирует, отдыхает. Где-то рядом есть реальная экономика — экономика 20 века. В ней иное пространство: крупные городские агломерации, промышленные кластеры и т.д. И в то же время мы видим возникновение чего-то нового, совсем другого, с другим не просто пониманием как работает пространство, но и с другой ценностью пространства, оно нужно немного для другого — это очень мягко сказано. И когда мы понимаем эту эволюцию от первых шагов — захватил, все мое, ресурсы, люди, территории, и начинаем смотреть, как это трансформируется, мы вдруг понимаем — а как у нас-то в стране все это происходит? И обнаруживаем, что у нас очень много геополитического 19 века.

Мы кто? Мы самая большая страна в мире. Ура, товарищи! У нас ресурс, а у нас больше всех ресурсов. А то, что уже экономика цифры, виртуальная, современная во многом экономика. А как у нас с человеческим капиталом? Ведь Т, Т, Т — таланты, технологии, толерантность, это тот навоз, на котором растет эта новая экономика, тот чернозем. А как-то мы об этом говорим, но не сильно задумываемся. Территория, ее геополитика остается важнее. И великий философ русский Николай Бердяев, вы будете смеяться, 100 лет назад сказал: «Россия ушиблена пространством».

Гипертрофированные отношения к ценности пространства как к территории и очень сильный геополитический взгляд на то, что мы можем прирастать, а, не приведи Господь, отдавать это пространство — это наша ментальность и наша ценность, идущие вообще-то из прошлых, сильно прошлых веков, потому что так понимаемое пространство не работает. Оно работает тогда, когда оно встроено в типы хозяйства и экономики, способные активизировать возможность этого пространства, не лежать на нем, так обхватить: все мое, не подходи, а это пространство должно работать. Когда мы понимаем матрицу, как изменялось в долгую пространство, мы начинаем вставлять в это те турбулентности, которые есть в любой экономике. Но я надеюсь, вы знаете, что экономика не развивается линейно, каждый следующий шаг вперед и с песнями — так не бывает, экономика проходит через кризис.

Кризисы бывают двух типов. Первый тип — это кризисы циклические. Нарастало-нарастало-нарастало что-то, пузырь вздулся, лопнул — охлаждение. Цена на нефть росла-росла, улетела куда-то, пузырь вздулся — охлаждение. Это циклические кризисы, но есть и другие кризисы — кризисы структурные, когда меняется сама модель экономики. Структурный кризис — это переход от плана к рынку. Структурный кризис — это переход от экономики угля и стали, базовых отраслей, конец 19 - первая треть 20 века, к экономике электроэнергии, химии, машиностроении. Это структурные кризисы. И когда мы понимаем, как меняется роль пространства — это одна история. Вторая история — какие бывают кризисы: циклические или структурные. Давайте попробуем сложить и это поженить, но сначала надо понять, с какой точки стартуем. И здесь очень важно вставить историю России, СССР и постсоветской России в этот контекст больших трансформаций отношения к пространству.

Простой вопрос: а Россия до сих пор ушиблена пространством или что-то поменялось? Те, кто помнит 2014 год, думают, что, наверное, все-таки ушиблена до сих пор. Чем больше, тем лучше, правда? Как развивался Советский союз? Как развивалась Царская Россия — объяснять не надо. Отдали только Аляску, сами продали, все остальное прирастало, но мы, как континентальная держава, двигались на Восток и на Юг, приобретая, прирастая территориями, но это была долгая-долгая экспансия. Как развивался Советский союз: в парадигме агломераций, в парадигме хорошей, мощной связности? Отчасти да, быстро росли города, очень интенсивно шел процесс урбанизации, что-то строилось транспортное. Но если вы вспомните 50-60-е годы — это было что? Это было освоение Сибири, освоение Дальнего Востока, а до этого был лагерный ГУЛАГ. Мы опять осваивали удаленные, тяжелые для жизни территории, хотя, конечно, что-то менялось и в обжитых пространствах. То есть и тогда мы не очень сильно ушли от геополитики.

Более того, базовой идеей советского урбанизма было ограничение роста городов, нам такая большая Москва не нужна, не-не-не, ограничения на прописку, такие несчастные лимитчики, которые приезжали по квотам работать на заводах. Большой город — это не есть хорошо, все должно быть более-менее равномерно, но не бывает равномерного развития в пространстве. Есть места, и здесь я говорю очень важную вещь — с конкурентными преимуществами, и именно они развиваются быстрее. Есть места, где этих конкурентных преимуществ нет — это значит, что их нет, не было и никогда не будет, нет. Это значит, что в данной экономике, на данном этапе развития этих преимуществ нет, хотя понятно, что Северный полюс и глухие приполярные участки территории — вряд ли вы сможете легко найти конкурентные преимущества.

Но, тем не менее, каждый исторический этап времени быстрее и лучше развиваются территории с конкурентными преимуществами. А территории, лишенные их, либо отстают, либо даже, и такое бывает, могут деградировать. Один пример: если вы помните, что такое Рур, что такое стальной пояс США — это супер развивающиеся территории. То же самое северо-западная Англия от Бирмингема до Манчестера. Это территории, которые супер развиты в конце 19-го, в 20-м и до 50-х годов 20 века. Супер преимущества: наличие угля, наличие железной руды, мощная металлургия, тяжелое машиностроение, в Штатах сейчас это называется «ржавый пояс». Ушло это преимущество, уже не так важны уголь и сталь, уже другие драйверы развивают экономику, и эта трансформация преимуществ — это тоже свойство пространства.

Более того, могу сказать, что, казалось бы, чем больше город, тем лучше, но многие крупнейшие города развитых стран люди покидают и уезжают в пригороды, там комфортнее. И как маятниковые эмигранты перемещаются на работу, но жить возвращаются к себе. Более того, компьютерная эпоха позволяет жить, дистанционно работая, и это тоже трансформация. То есть пространство гибкое, оно меняется, преимущества тоже меняются — это важно понимать, но на отрезке в 20-30 лет это все-таки довольно стабильная картинка. На отрезке в сотню лет это, конечно, трансформация. Но не была Калифорния тем, чем она стала сейчас. Это была периферия Соединенных Американских Штатов, а экономика жила в поясе от Чикаго и дальше вокруг Великих озер в сторону Детройта — вот где была мощь Соединенных штатов Америки, сейчас это Калифорния. Это поменялось менее чем за 70-60 лет.

Меняется ли у нас это так? Отчасти да, но гораздо медленнее, гораздо менее явно, и у нас не трансформируется то, что трансформируется в других странах, хотя бы несколько. У нас только гипертрофируется роль столицы. Вы скажете: «А почему? Почему у нас столица так растет, прет, людей притягивает?». Хотя большой Лондон, в общем, делает то же самое, и большой Париж не сокращается. Но крупнейшие, например, американские города, они особо не растут, там другие, новые точки роста возникают. Наша специфика в том, и тут я добавляю еще один фактор, в том, что у нас страна, и это уже не география, это уже история и институты, наша страна исторически всегда управлялась сверх централизованно, за редкими исключениями смут разных периодов. Центральная власть всегда все собирала к себе наверх.

А где находится в таких странах центральная власть? В столице, и столица получает дополнительное конкурентное преимущество, оно называется рента столичного статуса. Рента столичного статуса помогает собирать ресурсы денежные, человеческие, всякие ресурсы в столице, и она развивается быстрее остальной страны, уходит в отрыв. Страна может хиреть, а столица пухнуть, и такое в российской истории бывало. Вспомните петровский Санкт-Петербург, это не только постсоветская Россия — нищета и роскошь одновременно. Екатерининский Санкт-Петербург, Москва в это время теряла свои преимущества. Сейчас все поменялось: в советское время Петербург был как Золушка, такой исторический город, сейчас ему возвращаются полномочия какие-то. Как? Перетаскиваем в Санкт-Петербург части компаний как резидентов, платящих налоги, больших российских компаний. Это тоже рента, рента второй столицы.

Итак, мы договорились, что пространство играет разную роль, пространство воспринимается по-разному, кризисы бывают разными, конкурентные преимущества пространственного развития есть, и если вы их не учитываете — вы проиграете, но они меняются с историческим временем.

А теперь, когда рамку я выстроила, давайте проговорим с вами про этот кризис. Я буду довольно кратка, покажу вам базовые вещи, но еще раз напомню: экономического развития без кризисов не бывает. И за все хорошее против всего плохого — это для тоста хорошо, а для анализа экономики это большая глупость.

Итак, первая картинка, которую я хочу показать. Эту картинку нарисовали мои коллеги из Высшей школы экономики, и тут показано, как мы развивались в постсоветский период. Слушатели, в основном, молодые, поэтому я не знаю, что вы знаете, догадываетесь или в качестве мифа держите в своей голове про постсоветский период, но реально это было очень трудное время, потому что у нас был мощный структурный кризис в течение четырех лет. Мы переходили от плановой экономики к рынку, рынку диковатому, без правил игры, очень долго и очень болезненно для людей. Посмотрите, как рушились доходы населения, гораздо сильнее, чем снижение экономическое, ВВП оно измеряется. Посмотрите, как грохалась зарплата, реальная пенсия, это был очень тяжелый период, и я бы его назвала тогда, по-честному, периодом выживания для очень многих.

Но кризис, я скажу здесь вещь, не связанную с пространством, но это надо понимать всегда: любой кризис открывает окно возможностей. Кризис — это смена правил игры, изменение факторов и условий, появляется окно возможностей, и для части россиян эти возможности были реализованы. Кто-то резко разбогател, кто-то резко рванул вверх по карьерной лестнице, кто-то, наоборот, опустился на дно и стал выживать уже по-настоящему. Итак, 1992-1994 годы — самый тяжелый спад. Дальше мы легли на дно, ведь мы все время любим это слово, мы уже лежим на дне или мы еще падаем, или у нас уже типа рост начался? Вы думаете, вы первые задаетесь этими вопросами? Ровно также в те же игры играли в 1990-е. Мы полежали на дне и чуть-чуть в 1996 году поползли вверх, и к 1998-му нас накрыл глобальный кризис. Я еще раз хочу подчеркнуть: первый кризис — от плана к рынку — трансформационный. Второй: нас задело глобальным кризисом, в котором мы сами сыграли нехорошую роль, сильно позанимав на мировом рынке: дефолт, шестикратное почти снижение отношения рубля к доллару, страна опять беднеет, но коротко, этот кризис был короткий.

А дальше началось удивительное: 10 лет непрерывного экономического роста. Посмотрите, как полетели вверх реальные доходы населения, мы жили не тужили, мы 10 лет радовались и были абсолютно уверены, что так будет всегда. Увы, так не бывает никогда. И в 2008 году начался еще один глобальный кризис, который задел нас. Честно скажу, мы не виноваты в кризисе 2008-2009 годов, нас задело вместе с глобальной экономикой. Мы не очень сильно падали, очень сильно в промышленности, в доходах почти не падали, за год как-то отлежались и опять потихонечку, но уже, смотрите, как потихонечку пошли расти, а потом расти прекратили. Легли, полежали в стагнации и начали падать, но падать уже очень медленно.

Я выставила вам здесь свою картинку о том, как мы проходили разные кризисы. И там, где потемнее, вы видите, какие мощные темпы спада промышленности, доходов населения мы имели, например, в 1991-1995 годах — это было очень жестко. Кризис 1998 года опять ударил по доходам, они более чем на четверть рухнули, и очень прилично выросла безработица. Но последующие кризисы, если мы говорим о 2009 годе, то это только промышленный спад, с доходами было полегче, а сейчас вообще какой-то странный кризис. Ну за 2015 год промышленность сократилась на три с небольшим процента. Простите, у нас было больше чем в два раза в предыдущий кризис. Динамика доходов — на 5%, но это же не на 50%. Да и с безработицей, в общем, никак.

Что же за кризис такой? Я о нем сейчас коротко расскажу. Но прежде я хочу сказать следующее: каждый из кризисов, через которые прошла Россия в постсоветское время, имел свою территориальную проекцию. Помните, я вам говорила о конкурентоспособности? Кто рухнул в начале 1990-х? Советские отрасли, которые не выдержали рыночной экономики, пусть диковатой, но рыночной. Советское машиностроение оказалось не конкурентоспособным. И полетели вниз регионы машиностроения сильнее всего. Те регионы, куда настроили заводов, в общем, индустриальной культуры не было, и вся промышленность Северного Кавказа слетела в три, в четыре раза. Промышленность наших крупнейших городов — Москвы и Санкт-Петербурга, там слишком дорого для обычной промышленности, они должны были доиндустриализироваться, и они порушились в три с лишним раза вначале 1990-х.

Кризис 1998-го играл совсем по-другому. Это был в первую голову финансовый кризис и ударил он сильнее всего по Москве, где, в общем, вся финансовая деятельность концентрировалась. Кризис 2009-го был глобальный в очень большой степени, очень плохо было на глобальном металлургическом рынке, первыми полетели металлургические регионы, а потом уже, как всегда, наше постсоветское машиностроение, которое остается не очень конкурентоспособным. А, например, в этот кризис регионы Дальнего Востока его почти не заметили. Там подготовка к саммиту АТЭС, там дополнительные деньги, там строят трубу, и они достаточно высоко дотационные, а по Северному Кавказу кризис тоже не сильно ударил. Если у вас дотационность огромная, а из бюджета идут исправно деньги, ну не так все плохо.

И каждый из этих кризисов имел свои болячки и свои менее забитые, менее ударенные регионы. Я еще раз повторю, что все отрасли, которые смогли вписаться в глобальную экономику в 1990-х, места их концентрации пережили кризис легче. Опять к вопросу о конкурентоспособности.

Так а теперь про этот то кризис — что бояться, где ударит? И здесь я должна, с одной стороны, сказать, как регионалист, что когда он такой медленный и вязкий, и он ползет как черепаха, вытащить места, где стукнет сильнее, довольно непросто. Мне проще сказать, честно говоря, где пока стукнуло меньше — это, во-первых, регионы военно-промышленного комплекса, впервые за всю постсоветскую историю. И причина простейшая: в 2015 году расходы федерального бюджета на национальную оборону выросли на 28%. Есть деньги, есть заказы — индустрия работает. Вопрос: хватит ли денег надолго? Но это вопрос не ко мне, полагаю, что не очень.

Вторая зона — это аграрный сектор и пищевая промышленность. Мы расчистили поле от конкурентов, импортозамещение объявлено, да и потом, извините, падение рубля к доллару тоже не способствует тому, чтобы к нам привозили много импорта, и наши регионы пищевой промышленности продолжают расти, и растут более-менее неплохо. И регионы нефтедобычи и газодобычи, особенно новые, там деньги уже вложены, добыча растет, с индустрией все более-менее нормально. Кого стукнул автопром? Обидно жутко, уже автопром модернизированный, но он рыночный, нет платежеспособного спроса — нет продаж, и автопром, вагоностроение — это отрасли, которые затронуты очень больно. А, например, сельхозмашиностроение, которое так летело вниз в 1990-е годы, сейчас растет, потому что John Deere уже не понапокупаешься, дорого, и наш Ростсельмаш расширяет рынок.

Какие самые тяжелые болячки у этого кризиса? Их три. Этот кризис, еще раз, медленный, начался он с того, что мы сами устроили себе кое в чем Кузькину мать до всякого падения цен на нефть. И я сейчас скажу одну печальную вещь: этот кризис не циклический, этот кризис структурный. Перестала работать старая модель роста. Рост нефтяных цен, вперед и с песнями, все больше доходов, бюджет тратит деньги легко, у населения доходы растут прекрасно, а экономика-то перестала расти еще при 110 долларах за баррель. Что-то в этой экономике мешает росту, и я скажу что — плохие институты для бизнеса. У нас тяжко заниматься бизнесом, и это затормозило экономику. Но еще ее затормозила та нагрузка, которая легла на бюджеты региона. Чудовищная нагрузка в виде выплат дополнительных зарплат, но денег на это особо не было.

Поэтому в этом кризисе три проблемы. Первая: бюджеты регионов. Второе: инвестиции, а инвестиции — это то, что вы будете иметь в будущем. Инвестиции бизнеса, инвестиции бюджета, инвестиции населения — тоже важно. Это все летит. И третье: доходы населения. Впервые за 15 лет у нас пошел серьезный спад доходов. Вам все время говорили, что такое кризис: завод встал, людей за ворота, работы нету, так этот кризис не про это, заводы не встали, роста безработицы почти нету, он минимальный. Этот кризис про деньги. Деньги бюджетов, деньги, которые инвестируются в экономику, и деньги населения.

Начну я с бюджета. Смотрите, что у нас происходит. Вы помните, я вам показывала 3Т: таланты, технологии, толерантность? В таланты надо инвестировать, это человеческий капитал. Посмотрите, на что у нас уже летят в бюджетах регионов расходы. Здесь я показываю табличку, левый столбец — динамика прошлого года расходов бюджетов, но главное не это, главное то, что здесь все в рублях без учета инфляции. Если вы вычтете еще 13-процентную инфляцию, то вы обнаружите, что не только на ЖКХ мы начали уменьшать расходы в регионах и не только на культуру, а на образование, на здравоохранение и на соцполитику. В реальном выражении все расходы на человеческий капитал в России сократились в региональном виде. И здесь вы видите, сколько регионов реально их сократили — как минимум, две три, а иногда и больше. Итак, этот кризис делает нас менее конкурентоспособными с точки зрения развития человеческого капитала.

Что вообще происходит с бюджетами? Нам говорят, что надо повышать зарплаты, денег на это особо нет, трансферты не росли последние три года, регионы влезают в долги. И это началось с 2013 года до всякого кризисного спада, и вы видите, как летят вниз дефициты. Три года тяжелых дефицитов бюджета. Но представьте, ваш карман, вам надо потратить 100 рублей, у вас есть 70-80. Вы как выкручиваться будете? Или вы будете резать то, что надо потратить, пытаются, но не очень получается, или вы будете где-то занимать. Здесь картинку, которую я показала по дефицитам, она очень несимпатичная, она означает, что регионы очень тяжело и долго жили в долг, посмотрим, к чему это привело.

У нас регионы оказались в огромных долгах, не все, я подчеркиваю, есть регионы, у которых уровень долга, чем ниже столбик, тем ниже уровень долга относительно собственных доходов бюджетов. Собственные — это без помощи федеральных бюджетов, собственные — это то, что вы заработали. Но есть регионы, у которых это зашкаливает за 100%, и это значит, что вы повязаны в этот кризис, у вас огромные долги, нет возможности маневра ресурсам, и все это произошло до всяких снижений цен на нефть, Крымов, кризисных спадов, это началось с 2013 года. Вот сколько стоят ошибки, политические ошибки, которые вовремя не остановлены и продолжают накапливать дефекты бюджетной системы, потому что у нас сейчас нет ресурсов на повышение заработной платы.

Какова картинка в целом по стране? Здесь, на этой картинке, вы видите, сколько регионов находятся в зоне риска — две трети почти. У них и большой долг, и дефицит по прошлому году. Могу сказать, что в этом году с дефицитом лучше не стало. Это риск долгосрочный. Вы скажете: «А какое нам дело? Это бюджетные деньги». Могу вам сообщить, какое вам дело. Для того, чтобы снизить расходы, базовое решение, которое возможно для регионов — это сокращение сети бюджетных учреждений и сокращение числа работников в бюджетном секторе. Вы заканчиваете Пед, вы хотите пойти в школу? Будут проблемы. Вы заканчиваете Мед и хотите найти работу? Будут вопросы, потому что такое состояние бюджетов регионов приводит к тому, что начинается, это называется консолидация по нынешнему языку, а по тупому это оптимизация бюджетных расходов. Сокращение, прежде всего, на социалку. Вы скажете: «А почему на социалку?». А потому что почти две трети всех расходов регионов — это расходы на социалку. Оборона, безопасность — это федеральный бюджет, а базовые расходы на нашу с вами жизнь несут бюджеты регионов. Чем у них нестабильнее ситуация, тем труднее нести эти расходы.

Следующий слайд, пожалуйста. Про 2016 год, здесь у меня первый квартал, давайте этот слайд пролистнем. Через пару недель уже будет полугодие, и я уже более определенно смогу сказать, как мы прошли первую половину 2016 года. Но могу сказать честно: долг не уменьшился и дефицит тоже меньше не стал.

Теперь собственная экономика. Здесь я пробегаю бегом. Посмотрите, какой короткий довольно и медленный спад — это первая половина 2015 года. Здесь мы начали падать. Потом мы легли и полежали, полежали до зимы, а дальше вы скажете: «Но дальше все хорошо, вверх пошло». Но если вы учили у себя в вузах или где-то по работе статистику, вы, наверное, знаете, что когда спад заканчивается и лежим на дне, и меряете год к году, то у вас динамика лучше, это называется «эффект базы», потому что вы меряете уже к более низкому уровню. И это чистый эффект базы, мы расти не начали, мы просто сравнялись, мы легли и лежим на этом дне.

Что стало чуть лучше? Что выходит чуть-чуть, но в зону плюса? Та же самая промышленность, вроде последние два месяца на пять копеек выросли, но реально около нуля зарплаты, но: инвестиции вниз, доходы населения вниз и платежеспособный спрос, то, как мы покупаем — тоже вниз. А платежеспособный спрос, розничная торговля — это то, как мы стимулируем бизнес еще больше нам продавать, промышленность нам больше делать, а мы покупаем все меньше, мы сжимаемся, и доходы наши продолжают сокращаться, и инвестиции, и бюджеты, как я вам показала, не здорово. Все базовые риски этого кризиса сохранились.

Теперь про регионы следующий слайд, давайте посмотрим. Но здесь такая мелкая картинка, здесь я вам показываю про промышленность только с одной целью — не всматривайтесь. Вы видите, что тотального спада нету, только 30 с небольшим регионов в спаде, у остальных около нуля или продолжается рост. Итак, это не тотальный промышленный кризис.

Следующую картинку, пожалуйста. А теперь про инвестиции, и вы видите, что здесь уже пожестче, здесь вниз смотрит больше регионов. Вы скажете: «Но есть такие роскошные, которые смотрят вверх». Но я бы сказала так: это, как правило, регионы с очень небольшим объемом инвестиций. И я всегда повторяю фразу: яблоко плюс яблоко, два яблока — 100% рост. Понятно. 100 яблок плюс 10 яблок, 110 яблок — сколько процентов рост? Поняли что такое эффект базы? Он здесь и демонстрируется. Во всех регионах с приличным объемом инвестиций там не здорово.

Следующий слайд, пожалуйста. Теперь, давайте поймем, помните, я вам говорила? Каждая страна рассматривает свое пространство меняющимся, но под какую-то задачу, под трансформацию. А мы во что инвестируем в нашей стране? И вот вам ответ: если взять 2015 год и посмотреть все инвестиции, которые прошли в территориях России, 100% все по России. Теперь территориальная привязка. 11% — два автономных округа, если вы учили школьную географию — вы их, конечно, знаете, они называются Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий, и что там делают? Производят добычу нефти и газа. И столько же столица нашей Родины — Москва. Итак, два конкурентных преимущества: мы воспроизводим через инвестиции конкурентное преимущество сырьевых ресурсов и конкурентное преимущество столичного статуса. В Москву выгодно инвестировать, есть отдача. То есть мы замораживаем картинку как она есть, через инвестиции.

Теперь давайте попробуем понять, а для людей-то как это все. Вот 2016 год: для людей точно становится хуже с возможностью реализовать свои жилищные стратегии. Посмотрите, это именно спад с опозданием, отложенный на два года, как полетел вниз ввод жилья. Вы планируете квартиру купить? Вы пытаетесь найти на рынке, что вам по карману? Увы, даже с ипотекой субсидируемой это становится все труднее, и статистика нам показывает, как по всей стране сыплется ввод жилья.

Я сейчас буду бежать быстро. Что еще я хотела сказать очень коротко? Мы не очень понимаем по-честному, вернее, так, мы понимать понимаем, но мы не хотим признаваться в том, что мы уже страна, где вообще нельзя говорить про средние доходы населения. Мы страна с латиноамериканским уровнем неравенства. И здесь картина моей коллеги Лилии Овчаровой, как у нас выросло неравенство за постсоветский период. Пятый квинтиль — это 20% с самыми высокими доходами. Первый квинтиль — это 20% с самыми низкими доходами. Два квинтиля — 40% населения, их доходы до сих пор ниже советского уровня. И только верхняя двадцатка действительно увидела эти преимущества серьезного роста доходов от трансформации постсоветского периода. Неудивительно, что мифы о счастливом советском прошлом так живучи в российском обществе.

К чему привел этот кризис? Посмотрите, как падают доходы. Палочками у меня прошлый год — 5% спад, и вы видите, как везде по-разному, но статистика доходов кривовата, поэтому я бы так не сильно педалировала конкретную динамику. Посмотрите просто, как все рушится вниз. И мы видим, что январь-май 2016 — особых изменений нет, но чуть-чуть лучше в регионах центра, где-то немножечко получше в республиках Северного Кавказа, но я бы вообще их в голову не брала, очень плохая статистика. Но посмотрите: Урал, Сибирь, Дальний Восток, большая часть северо-запада, практически весь и юг тоже — это субъекты, регионы, в которых продолжается падение дохода. Кризис не закончился, для людей, для населения он продолжается.

Теперь вот вам средняя заработная плата. Красивая картинка за прошлый год? Я пересчитала ее в реальном выражении, то есть с учетом инфляции, и увидела, что страна в едином порыве в 2015 году сократила реальную заработную плату во всех субъектах федерации.

И здесь то, как мы сжимаем потребление, это розничная торговля. Посмотрите: на 2015 год — серый столбики, и продолжение абсолютно той же тенденции в первом полугодии 2016 года. Итак, кризис для людей не закончился. Он немножко остановился для промышленности, он не закончился для бюджетов, и лучше точно не становится, и он продолжается в инвестициях и у людей в потреблении, в возможности реализовать жилищные какие-то запросы и доходах.

А вот вам подтверждение того, что разговоры о том, что безработица, ужасы войны, посмотрите на эту безработицу: ничего не поменялось за последние годы, ничего. 5,7% уровень безработицы — это фактически мизер. Почему кризис не работает? Вы скажете: «Столбики есть». Но столбики — это слаборазвитые республики Северного Кавказа и юга Сибири, где просто нет рабочих мест, и поэтому там уже два десятка лет такая безработица, по факту ничего не меняется. Почему наша страна и наши регионы? С точки зрения занятости, мягче проходит этот кризис. Первая причина удивительная.

Если у нашего постсоветского человека альтернатива: вас уволят или вам временно будут платить только тарифную часть зарплаты, а все бонусы, премии и прибавки, надбавки — кризис, денег нету. Это консенсус, и наше население готово терпеть, сидеть в режиме неполной рабочей недели, неполной занятости, получать меньше, но сохранять рабочее место — это очень выгодно бизнесу, а вам без разницы: что увольнять, что платить меньше, издержки все равно снижаются. Это выгодно государству, люди сидят, молчат, протестов нет, они же работают, зарплату убавили, срезали, но люди-то работают. Поэтому это одна причина.

Вторая причина — наша возрастная структура. Посмотрите на нее. Посмотрите, какая у нас неравномерная возрастная структура. Сейчас в эти кризисные годы на рынок труда выходит очень маленькое поколение, и это тоже смягчает влияние кризиса, а уходить с него, и уже уходит, и будет уходить очень большое поколение, за счет этого легче на рынке труда. Но у меня вопрос: а как это будет работать, если мы доживем, наконец, до периода экономического роста, когда трудоспособного населения все меньше? Нет, это может неплохо вроде бы работать, если мы все с вами дружно повысим производительность труда, резко и компенсируем сокращение количества ростом производительности. Но что-то я немножко в этом сомневаюсь, что у нас это быстро получится. Для этого нужно современное оборудование, мы его не очень производим, значит, его надо закупать, а это деньги и т.д. Поэтому проблемы есть.

Я подхожу к концу. Что у нас еще происходит? Здесь картинка как распределена наша рабочая сила, все, кто занят или считается безработными. И темные тона — это то, что мы называем занятый на крупных и средних предприятиях, организациях. Это где у нас соцпакеты, где вы легально платите все соцотчисления. Количество людей, занятых на крупных и средних предприятиях не в этот кризис, не в этот, а с 2000 года по 2015, за 15 лет, сократилось с 41 миллиона до 34. То есть бизнес сбрасывает избыточную занятость. Куда уходят эти люди? Отчасти в малое предпринимательство, юридические лица, но там не очень сильно растет занятость, а последние годы она сокращается. Отчасти в ИП — индивидуальное предпринимательство, но главное, куда они уходят — в неформальный рынок, в теневку. Это люди не криминал, но это тень. То есть они не платят налоги, социальных отчислений, они все как-то перебиваются и зарабатывают, их уже, по разным оценкам, от 17 до 20 миллионов человек.

Да, этот кризис, эта не платящая, теневая занятость как-то выживает, но риски большие, снижение заработной платы очевидное и нет возможности инвестировать человеческий капитал, потому что теневка — это такой вид деятельности, где не до инвестиций, вам бы выжить. И мы, тем самым, опять с человеческим капиталом идем вниз.

И вот я завершаю. К чему мы пришли? Первый момент: мы не завершили падение доходов населения и потребления. Могу вам сказать, это практически повсеместно, тут нет географии. Второе: инвестиционный спад — это надолго, об этом не любят говорить, но пока в стране не поменяется институциональная среда, шансов, что будет существенный рост инвестиций, нету, и никакие территории опережающего развития крошечные в этом не помогут. Дальше. Мы пока не смогли решить проблему дестабилизации бюджетов регионов, а именно оттуда идут основные социальные и выплаты, и инвестиции в тот самый человеческий капитал, а сейчас нас ожидает еще и сокращение трансфертов, то есть регионы будут барахтаться уже совсем как хотят.

И к чему это приводит? Вы знаете, получается, что этот последний кризис практически с такой же силой бьет по человеческому капиталу, как это сделал кризис 1991-1995 годов, когда у многих людей разрушились их жизненные стратегии, поменялись их позиции на рынке труда, их перспективы и ожидания. Но тогда у людей было окно возможностей начать что-то другое, переформатировать себя, научиться новому. А какое окно возможностей вы видите сейчас? Я не очень.