Как выглядит жизнь подвергающихся гонениям мусульман рохинджа в Мьянме и Бангладеш, и как им помогает блогер из Дагестана

03/04/2018 - 09:00 (по МСК) Екатерина Селиванова

В сентябре 2017 года у посольства Мьянмы в Москве, а затем и в столице Чечни Грозном прошли многотысячные митинги в поддержку мусульман-рохинджа. Сейчас рохинджа почти исчезли из повестки российских СМИ, а глава Чечни Рамзан Кадыров перестал призывать отправлять сообщения протеста в ООН. Корреспондент Дождя Екатерина Селиванова съездила в штат Ракхайн в Мьянме, чтобы увидеть жизнь оставшихся в стране рохинджа, а затем — в лагерь Кутупалонг в Бангладеш, где оказываются те, кто все-таки решил покинуть Мьянму.

Улица без выхода

Город Ситуэ — столица штата Ракхайн. На центральной улице города стоит мечеть Джума — здание обтянуто колючей проволокой и охраняется полицией. Если от мечети перейти дорогу к отелю «Поцелуй», сразу возле него свернуть к кафе «Любовник» и идти в сторону магазина «Золотая рыбка» — вы увидите разделенную дорогой улицу, огороженную баррикадами и колючей проволокой. Это — территория с ограниченным доступом, на которой в Ситуэ живут мусульмане-рохинджа, или квартал Аюнг Мингалар (Aung Mingalar). Табличка предупреждает, что вход на территорию возможен только с разрешения властей. Выход — тоже, жители Аюнг Мингалар могут выйти только на дорогу, чтобы перейти в другую часть квартала. Внутри есть мечеть, школа, рынок, больница и озеро.

Дети-рохинджа перебегают дорогу, разделяющую Аюнг Мингалар. Фото: Екатерина Селиванова / Дождь

«Это тюрьма для мусульман-нелегалов. Внутри небезопасно», — пытается на английском объяснить один из десятка полицейских, охраняющих Аюнг Мингалар. Официально это, конечно, не тюрьма, поправляет полицейского Заун, владелец двухэтажного особняка, вплотную примыкающего к мусульманскому кварталу. «Мы жили здесь еще до его появления. В целом, жизнь не поменялась — Аюнг Мингалар полностью огорожен, мусульман оттуда не выпускают, поэтому мы их не видим и почти не слышим. Мы не боимся здесь жить, потому что здесь безопасно», — рассказывает Заун. Вместе с ним на улицу выходит его жена, чтобы тоже отговорить приближаться к забору из колючей проволоки. Семья занимается продовольственным бизнесом. Решение о создании лагеря для мусульман Заун называет правильным, ведь «правительство так борется с терроризмом». «То, что мусульман согнали в одно место, как животных — ужасно, — уверен Джей, работающий в гостинице на главной дороге Ситуэ. — Я несколько лет каждый день ходил мимо этого квартала, когда учился рядом, в Университете компьютерных технологий, и никогда не видел, чтобы кто-то из его обитателей выходил наружу. Хотя я слышал, что несколько раз за эти годы люди имели возможность выйти, но только в городскую больницу. Попасть внутрь можно за взятку, так делают родственники тех, кого поместили в Аюнг Мингалар — они приезжают проведать их из деревень».

Здесь живут около пяти тысяч человек. Шесть лет назад, по данным Reuters, в городе жило 73 тысячи мусульман: как рохинджа, так и других этносов — это примерно половина всего населения города. Другую половину составляли буддисты — как и 90% 53-миллионного населения всей Мьянмы. Всего, по подсчетам некоммерческой организации Camp Coordination and Camp Management, в лагерях для мусульман в Мьянме живут 17,6 тысяч семей — 97 тысяч человек. В Музее культур штата Ракхайн — одной из немногих достопримечательностей города, где выставлены экспонаты, рассказывающие об этносах региона, — рохинджа не упоминаются ни разу.

Квартал Аюнг Мингалар. Фото: Екатерина Селиванова / Дождь

Ситуэ стал столицей этнического конфликта в 2012 году — как писала в своем отчете правозащитная организация Human Rights Watch (HRW), насилие вспыхнуло после того, как в городе Рамри и окрестностях начали распространять брошюры о том, что 28 мая 2012 года трое мужчин-мусульман изнасиловали и убили женщину-араканку. Меньше чем через неделю, 3 июня, толпа жителей округа Тунгоп остановила автобус и убила десять пассажиров-мусульман. Правозащитники HRW писали, что полиция и солдаты армии не вмешивались в происходящее. 8 июня тысячи рохинджа в городе Маунгдау подняли мятеж после пятничной молитвы, что привело к убийству араканцев, однако точное число неизвестно. Насилие распространилось и на столицу штата, Ситуэ, и прилегающие районы. Правительство утверждало, что 78 человек были убиты. HRW называет эту цифру слишком «консервативной». Более 100 тысяч человек были вынуждены покинуть свои дома.

10 июня, опасаясь, что беспорядки распространились за пределы штата Ракхайн, или бывшего Араканского королевства, бывший президент Мьянмы Тейн Сейн (управлял страной до 2016 года) объявил чрезвычайное положение, передав власть в проблемных районах армии. По оценке HRW, так началась «волна согласованного насилия» со стороны различных сил государственной безопасности против рохинджа. Тогда же лидеры араканских общин начали призывать к принудительному перемещению мусульманской общины из города.

«Мусульмане — животные без человеческих чувств, да вообще без чувств и без мозгов», — говорит 70-летний монах Эндака. Его земное имя — Сэни, он носит бордовую робу, которая символизирует его переход в монашество после отказа от земной жизни — семьи и детей. Эндака уверен, что все мусульмане поддерживают ИГИЛ, поэтому решение о создании квартала называет правильным. Бирманцев монах называет «кровавыми ублюдками». «Они не имели права захватывать Араканское королевство, цивилизацию с тысячелетней историей, поэтому мы сражались и сражаемся против них. Ракхайнцы образовали свои первые поселения три тысячи лет до нашей эры, здесь был Будда», — говорит монах, добавляя, что сам сражается идеологически.

Королевство конфликта

Араканское королевство или Королевство Мраук-У существовало около 350 лет — с 1429 по 1785 год. Это, как сказано на одном из пыльных стендов Музея культур штата Ракхайн, был четвертый и самый успешный этап в истории народа ракхайн — королевству удалось захватить «двенадцать четвертей» Бенгалии. В 1784 году королевство «оккупировал» мьянмарский король Бода. С началом англо-бирманских войн королевство перешло под контроль Великобритании, а в 1948 году — стало частью независимой Мьянмы.

Вид на Мраук-У. Фото: Екатерина Селиванова / Дождь

В 2018 году 233-я годовщина падения королевства — до сих пор памятная дата. В этом году 16 января памятные мероприятия запретили. «На вечер была запланирована демонстрация, где могли выступить все желающие, но уже после обеда в городе появились полицейские с мегафонами — они объявляли, что мероприятие отменилось», — рассказывает 30-летний Лин-Лин, работающий то гидом в Мраук-У, то рабочим на фабрике по производству шлепанцев в Таиланде. «Людей разозлило, что все вдруг отменилось, буквально за пару часов, хотя даже звуковое оборудование уже установили. Люди, которые живут здесь, хотели бы жить независимым государством, потому что они помогали бирманцам воевать с британцами, но в итоге не получили никаких привилегий. Теперь наш штат — один из самых бедных. Конечно, тысячи людей все равно пошли на мероприятия. Никто не ожидал, что полиция начнет стрелять пулями. Так погиб мой друг, ему было 36 лет. Я знаю, что он не полез бы в драку с полицией, он вообще не был сильно заинтересован политикой. Мы созванивались с ним в тот день, и он говорил, что пойдет на годовщину. Я пойти не смог. Увидел я его потом только в морге», — рассказывает Лин-Лин. Всего погибло по меньшей мере восемь человек.

Лин-Лин утверждает, что в Мраук-У противостояние между ракхайнцами и бирманцами ощущается сильнее, чем противостояние между мусульманами и буддистами. «В Мраук-У есть мусульманские деревни, где они живут вместе с буддистами, и могут свободно перемещаться, как и мы. Но можно понять, почему они многих злят. Тысячи рохинджа приехали сюда из Бангладеш на сезонные работы, например, собирать рис. Им начали выдавать документы, чтобы некоторым политикам было проще победить на выборах, но они родом из Бангладеш. Но множество людей из Мьянмы годами работают в Таиланде, и мы не просим у них землю. Если бы мы начали войну там, мы бы выиграли, но мы просто зарабатываем деньги. А мусульмане пытались добиться земли и создать здесь свое государство», — уверен Лин-Лин.

Баунгдо и Нанйа — мусульманские деревни в Мраук-У. Как и Аюнг Мингалар в Ситуэ, это территории с ограниченным доступом — для входа необходимо получить разрешение от местных властей. Но главная дорога, которая проходит сквозь деревни, не перекрыта и представители армейской базы, расположенной недалеко от деревень, не проверяют въезжающих. С дороги можно увидеть, как жители работают на стройке: носят камни, заготавливают сено. Смешение буддистов и мусульман можно заметить по ярким хиджабам и мужским тюбетейкам.

Мусульманская деревня в Мьянме, штате Ракхайн. Видео: Селиванова Екатерина/Дождь

В опросе для отчета Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН больше половины опрошенных жителей заявили об уменьшающейся этнической напряженности. Хоть свобода передвижения у них и есть, они не могут ее позволить, так как у них нет денег для оплаты общественного транспорта. Им приходится прибегать к другим способам оплаты. Маленькая мобильность — проблема не только мусульманских деревень. Старейшины деревень Чин, прославившихся за татуированные лица женщин, говорят, что были в Мраук-У, до которого они добираются на лодке, всего несколько раз в своей жизни. 26-летняя Чо — мама двух детей — говорит, что никогда не была в Мраук-У, родила своих детей дома, а продукты им привозят торговцы на лодках. Но даже удаленные деревни ощутили на себе последствия этнического конфликта.

Жители одной из деревень Чин: из-за запрета армии они не могут принимать туристов после захода солнца. Фото: Селиванова Екатерина/Дождь

Одна из деревень Чин с шестью татуированными женщинами находится ближе других к Мраук-У, чем приманивает большинство туристов и зарабатывает на продаже шарфов. Другая расположена на 30 минут дальше, и, чтобы привлечь туристов, жители раньше предлагали им оставаться с ночевкой. Армейские подразделения, которые получили власть по указу президента, запретили оставлять туристов на ночь, сославшись на нестабильную ситуацию. Из-за этого во второй деревне туристов не видели с прошлого года. «Наверное, мы перестанем ткать шарфы — их совсем некому покупать», — жалуются старейшины.

Монгдо — область на границе с Бангладеш, куда рохинджа отправляются вплавь. Этот регион закрыт для посещения иностранцами. Фото: Ben Moon/Instagram

Впрочем, в самые нестабильные с точки зрения мьянмарских властей регионы попасть иностранцам не удастся не только на ночь, но и днем. Это — районы на границе с Бангладеш: Монгдо и Бутидонг. «Я жил и работал в обоих этих областях с апреля по август 2017 года — до тех пор, пока в городе не начались бои. Почти всем НКО пришлось эвакуироваться, так я уехал в Бангладеш», — рассказывает Адам, работавший специалистом по питанию в одной из международных организаций. По его словам, одну из главных ролей в дестабилизации обстановки сыграла военизированная группировка Армия спасения рохинджа Аракана (ARSA).

«Это очень сложная для понимания организация. Если взглянуть на их посты в социальных сетях, они звучат очень идеалистки, говоря просто о защите народа рохинджа. На земле же они часто похищают и убивают рохинджа, которые, по их мнению, являются "информаторами" правительства в добавок к домогательствам по отношению к нашим сотрудницам, когда те работали в поле. У них очень консервативная интерпретация Корана, и они убили больше рохинджа, чем буддисты», — считает Адам.

Благотворительные организации все равно продолжают работу в регионе: источник в «Международном комитете Красного креста» рассказывает, что организация регулярно устраивает выезды в оба региона. Стоматолог из Нейпьидо (попросил не называть его имени) рассказал, что регулярно ездит волонтером в больницы в мусульманских деревнях на границе с Бангладеш. «Все наши пациенты с радостью приветствуют нас, я не видел никакой агрессии», — говорит он.

Город беженцев

45-летний Нур Аммар уже шесть лет живет в Кутупалонг — самом крупном лагере беженцев для рохинджа в Бангладеш и втором по размеру лагере беженцев в мире. На просьбу рассказать о том, как он оказался здесь, он всегда говорит об одном — видеозаписи, которую он сделал на телефон после начала боев в деревне Монгдо Баккагуна на границе с Бангладеш в 2012 году. На записи видно горящие тела — Нур утверждает, что это его племянники, сыновья брата: 27-летний Идрис и 25-летний Ильяс. Он рассказывает, что пришел из своей деревни к родственникам после того, как его деревню разрушили — он специально взял с собой телефон, чтобы снять «доказательства происходящего». Кто именно начал бои, Нур не знает — но уверен, что это были мьянмарские военные. Когда он увидел горящие тела убитых племянников, военные уже ушли в другую деревню. После этого он забрал семьи и на лодке переплыл в Бангладеш.

Нур Аммар (слева) рассказывает про поджог тел своих племянников. Рядом — жители лагеря для беженцев Кутупалонг. Фото: Екатерина Селиванова/Дождь

В 2012 году бои начались во многих деревнях — бежавший из Монгдо Шаббаза 56-летний Мохаммад Шофи. «Бои в нашей деревне начались во вторник, 21 августа 2012 года, когда пришло множество людей, одетых в гражданское. Из-за произошедшего в пятницу пришли люди из правительства — разбираться. Это обернулось большими жертвами — они начали стрелять и убили моего сына. Я поехал в другую деревню, чтобы его похоронить. В это время начали разрушать наши дома. Так я решил бежать — вернее, плыть в Бангладеш. Мы с семьей добирались вплавь по реке. После той пятницы семьи постоянно начали прибывать сюда — кому-то не удалось добраться, потому что их застрелили мьянмарские военные, кого-то из стариков и детей они удерживали в Мьянме силой».

Днем рохинджа имеют право выходить за пределы лагеря. Выходят они обычно, чтобы заработать деньги. Без них тоже можно обойтись: в Кутупалонге беженцам выдают жилье и еду, НКО организуют раздачу помощи. И все же здесь есть рынок, ювелирные магазины, жители пользуются мобильным интернетом. В шесть вечера жители лагеря должны вернуться обратно.

Дети-рохинджа. Фото: Екатерина Селиванова/Дождь

Лагерь для беженцев не единственное место, где в Бангладеш живут рохинджа. 18-летний Шохид Ансари с семьей бежал из Мьянмы в 2012 году и поселился в Читтагонге у родственников. Он никогда не жил в Кутупалонге, но хорошо ориентируется здесь — в лагере живет семья его тети.

«Я не думаю, что рохинджа скоро дадут какие-то права в Мьянме — похоже, нас там не хотят видеть. Я стараюсь устроиться в Бангладеш, получить документы, сейчас работаю переводчиком в благотворительном фонде. Хотя это и моя мечта — вернуться домой», — рассказывает Шохид. Он выучил английский язык за два года после своего бегства из Мьянмы и теперь, как и его старший брат, работает в ассоциации «Живое сердце».

 

«Спасибо, Кавказ»

Нанимать на работу именно рохинджа — это принцип организации, говорит волонтер «Живого сердца», дагестанец Даниял Абу Хамза — он носит черные очки, хамису — длинное мусульманское платье до пят, кроссовки Adidas Originals и на арабском спорит с водителем тук-тука о цене поездки. Он — «лицо» ассоциации, у его аккаунта в «Инстаграме» — 45 тысяч подписчиков, еще 7 тысяч на Youtube. В роликах он рассказывает, чем занимается фонд. «Спасибо, Кавказ», «Спасибо ингушам», «Спасибо, Дагестан», «Спасибо, Чечня» — говорят дети-рохинджа в его первом влоге, который он сделал из Бангладеш в ноябре 2017 года.

Первый ролик «Живого сердца», где рохинджа благодарят жителей Кавказа, отправлявших деньги на раздачи продуктов

В Бангладеш Абу Хамза приехал из Нигера, где тоже снимал и монтировал ролики о деятельности фонда. В прошлом он — профессиональный футболист, грэпплингист и тренер. Абу Хамза рассказывает, что после спорта в волонтерство пришел из-за религии — понимал, что «просто сидеть на ковре и молиться недостаточно, что должен приносить пользу». «Я потихоньку-потихоньку просил Всевышнего, чтобы он мне помог сделать что-нибудь масштабное. У меня с детства были большие амбиции. Мой дядя в детстве говорил, что я буду великим человеком и это всегда вдохновляло меня», — говорит он.

Начинал он с того, что был тренером по грэпплингу для детей в Турции. «Мне на ум пришла идея, что можно стать волонтером в организациях именно с нашим менталитетом. Ведь у нас на Кавказе братские отношения. Приказной тон для меня неприемлем и я не хотел видеть себя в работе с таким отношением к людям. Я считаю, что самое важное в жизни — чтобы ты получал удовольствие от того, что ты делаешь», — вспоминает волонтер. Так он объясняет, почему выбрал ассоциацию «Живое сердце»  — с ее создателем, дагестанским проповедником Абу Умаром Саситлинским он был знаком еще с 2010 года. «Когда я пришел в организацию, то сказал, что готов делать все: монтировать ролики, снимать, говорить на камеру, хотя этого я очень не люблю и опыта в этом деле у меня нет. Так я стал видеоблогером. Не люблю это слово, я вырос на улице, а у ребят с улиц принято думать, что если ты блогер — то человек несерьезный», — вспоминает Абу Хамза. Свое волонтерство, которое занимает все его время, Абу Хамза считает работой, но основной доход он получает от сдачи недвижимости в Дагестане, самостоятельно оплачивая свои перелеты.

Абу Умар Саситлинский, настоящее имя которого Исраил Ахмеднабиев, будучи лидером дагестанских салафитов, был вынужден уехать из России в 2013 году. В России против него, как писал «Коммерсант», возбудили дела по ст. 205.1 (содействие террористической деятельности), ст. 205.2 (публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма) и по ст. 282 УК РФ (возбуждение ненависти либо вражды). По версии следствия, Ахмеднабиев был одним из главных вербовщиков и организаторов переправки боевиков с Северного Кавказа в Сирию. Однако в списке лиц, причастных к терроризму, Росфинмониторинга Ахмеднабиева нет. Его задержали в Турции, куда Саситлинский уехал после России — в тюрьме он провел полгода и власти страны официально не сообщили о причинах задержания. Причиной преследования в обеих странах, по словам самого проповедника, стал отрывок из его лекции, где он раскритиковал алавитов. «При этом они намеренно замалчивают тот факт, что алавиты, уже не первый год, терроризируют народ Сирии, ради власти и денег», — заявлял он.

Абу Умар Саситлинский (справа) и Даниял Абу Хамза (слева) в Нигере. Фото: daniyalabuhamza/Instagram

Теперь Саситлинский живет в Нигере, где «Живое сердце» ведет свою основную деятельность и планирует построить университет — проект, стоимость которого составит около миллиона долларов. Организация «Живое сердце» появилась шесть лет назад для международных проектов, например, в Сирии, Сомали и Нигере. Она зарегистрирована в Швеции.

В Бангладеш организация решила помогать осенью 2017 года — как раз после массовых протестов у посольства Мьянмы в Москве. «Филиал «Живое сердце» в Бангладеш возник внезапно. «Как-то мы сидели с Абу Умаром и увидели в новостях, что происходит с рохинджа, — рассказывает Даниял Абу Хамза. — Митинги в России привели к тому, что большое количество людей в принципе узнали о проблеме. Скажу честно, до митинга я и сам об этом не знал, хотя занимался гуманитарной помощью».

«Митинги в поддержку народа рохинджа в России были сделаны только для одного — чтобы мусульмане вышли, покричали, успокоились. А сейчас что? Покричали, чтобы показать, что им тоже это не безразлично, а сейчас ничего не осталось», — говорит Хамза.

Стихийный митинг мусульман прошел у посольства Мьянмы в Москве 3 сентября. Глава Чечни Рамзан Кадыров тогда заявил, что если Россия поддерживает «шайтанов» в Мьянме, то он «против позиции России». На следующий день в Грозном прошел митинг, на который пришло более миллиона человек (население Чечни — 1,4 миллиона человек). В октябре Фонд Кадырова решил выделить 800 тысяч долларов на помощь мусульманам Мьянмы. Неизвестно, было ли это сделано и на что пошли деньги — фонд не предоставляет отчетность. После этого сообщалось лишь об открытии фондом одной школы в Кутупалонге, где смогут учиться тысяча детей, но пока — около 400.

Когда в Москве и Грозном проходили митинги, «Живое сердце» базировалось в Нигере и, как рассказывает волонтер, стоял вопрос о том, кто именно поедет в Бангладеш. Абу Хамза предложил себя и выехал через неделю — никаких документов для работы в Бангладеш или знакомств у организации тогда не было. Организация для первой поездки собрала 100 тысяч долларов.

Чтобы начать работу, Абу Хамза начал сотрудничать с европейской организацией, у которой уже была лицензия. Сам он въехал в страну по туристической визе на месяц — за это время организация «Живое сердце» раздала продукты и одеяла пяти тысячам беженцев в Кутупалонге. Деньги на это собирали пожертвованиями: больше всего их было из России, особенно Северного Кавказа, около 80%. Еще 6-7% — Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Украина. «Остальное — из Европы. Возможно, это связано с тем, что там много выходцев из кавказских республик. Есть и компании, которые нам давно помогают, но основа — это пожертвования от обычных людей», — рассказывает Абу Хамза. Средний размер частных пожертвований — тысяча рублей. Здесь предлагают и другие способы помощи: например, установку именных колодцев для беженцев. Их покупают и себе, и в подарок родителям и женам. Всего в Бангладеш заказано 250 именных колодцев, открыто около 150. Организация строит и мечети, медресе, дома, туалеты, душевые. Каждый обходится в 350 евро. Благотворители также могут лично приехать, чтобы участвовать в раздаче продуктов и одеял, купленных на их деньги. Последним из приехавших был Сухраб, выходец из Узбекистана, живущий в Лос-Анджелесе — на его пожертвования закупили раздачу на 1,5 тысячи семей, про него также сняли влог.  

Деньги идут как на раздачи, так и на оказание медицинской помощи — по словам Абу Хамзы, больницы в лагере есть, но в сложных случаях пациентов приходится везти в другие города. Сделать это стало труднее после недавнего похищения двух беженок под предлогом лечения. Для вывоза на операцию одной из подопечных «Живого сердца», Софии, у которой была опухоль, волонтерам понадобилась помощь знакомых из правительства. В Кутупалонге все контролирует армия. Существуют специальные места для раздач еды или одежды. Когда благотворительные организации приезжают с раздачами, уже стоит очередь с талонами из тех, кому что-то нужно.

Рохинджа слушают новости из Мьянмы по радио. Фото: Екатерина Селиванова/Дождь

«Сначала я не знал, что в палаточных городках нельзя раздавать деньги. Здесь никто не оказывает финансовую помощь, если армия увидит, что ты раздаешь деньги, они тебя могут депортировать. А я ходил прямо по дороге, всем в руки давал деньги», — вспоминает волонтер. Он признается, что даже когда узнал о запрете, раздавал помощь деньгами. «Все эти большие западные организации оказывают помощь по-минимуму: рис и медицина. Почему? Они вызывают у людей потребность, беженцам приходится впоследствие снова обращаться к этим организациям», — говорит он. Абу Хамза считает, что в Бангладеш из-за помощи западных организация беженцы все чаще принимают христианство.

«Передо мной имам мечети плачет и говорит, что на его глазах 400-500 мусульман приняли христианство — где наши, говорит, мусульмане, где наша помощь, — говорит волонтер. — Я приехал сюда, чтобы показать рохинджа, что мусульмане о них не забыли».

«Живое сердце» планирует решать проблему отсутствия лидеров, финансируя зарплаты преподавателей религии, каждый из которых может обучать 150-200 детей. Их зарплата —  около пяти тысяч бангладешских так (около 60 долларов — прим.) в месяц. «Получая рис и другую временную помощь, у рохинджа появляются лишь средства для существования, но они не получают ничего для того, чтобы развиваться как личности. Кутапалонг существует уже более 30 лет. С того времени ничего не поменялось. Если бы появились лидеры, рохинджа могли бы обосноваться, работать, а не ждать пока им принесут рис, бамбук. Даже из того, что они получают, тот же бамбук они жертвуют для строительства мечетей и медресе (религиозных школ — прим.)», — считает волонтер.

Рохинджа на пороге дома, построенного Агентством ООН по делам беженцев. Фото: Екатерина Селиванова/Дождь

«Мы отчаянно хотим вернуться домой, но мы боимся — если попытаемся, нас могут просто застрелить мьянмарские военные. Мы вернемся в Мьянму, если нам дадут гражданство. Раньше у нас были только временные документы», — говорит Саид Рахман, который приехал в Бангладеш вместе с восемью членами семьи. Он считает, что власти Мьянмы будут вынуждены выдать рохинджа документы о признании их гражданами Мьянмы из-за давления ООН. Старые документы из Мьянмы он тоже хранит: это общая семейная фотография, на обратной стороне которой перечислены все члены семьи, и удостоверение личности без фотографии.

Саид Рахман (в белом) и документы его семьи из Мьянмы — это просто фотографии со списком родственников. Фото: Екатерина Селиванова/Дождь

Если кто-то с семейной карточки умирает или, наоборот, кто-то рождается, рохинджа обязаны заплатить около четырех долларов за правку документов. Вступление в брак для рохинджа тоже платное: для получения разрешения они должны заплатить около 80 долларов. Если брак заключили без разрешения, паре и их родителям грозит тюремный срок на пять лет. «В Бангладеш нас всем обеспечивают, мы ни в чем не нуждаемся, но мы скучаем по дому каждый день. Здесь нам нечем заниматься, мы сидим дома, иногда ходим куда-то, чтобы заработать денег», — рассказывает Саид. По его словам, пытаться получить гражданство в Бангладеш он не собирается — будет ждать, пока Мьянма даст рохинджа гражданство. Уверен, что дождется.

 

Также по теме