«Станком задницу побрили, сказали: „Сейчас мы тебя ******“». Рассказы заключенных о пытках во «Владимирском централе»

Бывший заключенный Вячеслав Калашников

По прибытии во «Владимирский централ» в октябре 2016 года меня встретили несколько человек и закинули в комнату, где стояли сотрудники в зеленой форме и масках. Они начали избивать, не задавая вопросов, прошлись по всем частям тела. Потом повели к медперсоналу, а они говорят: «Да ничего серьезного, ссадины, это пройдет». После этого меня повели к сотруднику, который сейчас является начальником оперативной части. Он завел меня в кабинет и начал бить по голове, ботинками бил меня по левой голени. Задавал вопросы, кого из воров знаешь, с кем ты пересекался по дороге сюда. Я просто не мог ответить, я этого и не знал, ни с кем я не пересекался. Он говорил, чтобы я на администрацию стал работать, со словами: «Не хочешь мужиком идти, пойдешь петушатником».

После этого меня перевели в карантин, в течение двух недель каждый день меня там избивали, каждую утреннюю проверку меня выводили в тамбур, раздевали догола и как мешок картошки закидывали обратно в камеру. Приходил медперсонал, оказывал помощь. Меня перевели в третий корпус и у меня пошло заражение надкостницы левой ноги. Приехал хирург, делал прокол, откуда выходил гной. Врач говорил, что нужно делать операцию. Я подписал согласие, чтобы меня для этого вывезли в больницу ИК-3 — но был полный игнор, отвезли меня туда только через четыре месяца.

Там по приезде трое заключенных-активистов надели мне мешок на голову, привязали к кровати и сделали мне клизму насильно, хотели изнасиловать. Все 35 дней я был привязан к кровати. Отвязывали только чтобы по-большому в туалет сходить. Спички зажженные мне засовывали в нос, били тапочком в область паха, станком задницу побрили, сказали: «Сейчас мы тебя ******». Но до этого хотя бы не дошло, меня увели в другой корпус на снимок. Но перед этим приходил капитан какой-то, начал угрожать, что ночью придут ко мне, зальют спермой мне уши, нос, рот и ******. Предполагалось, что все это сделают тюремные активисты.

В ИК-3 приезжал на тот момент заместитель начальника тюрьмы, угрожал, пытался меня завербовать, если я не подпишу, что им надо, они ****** (совершат насильственные действия — прим.) меня. Ни одной таблетки, ни одного лекарства мне там не дали. Приезжала комиссия в январе 2018 года, в числе которых была уполномоченный по правам человека, прокурор Владимира, им я рассказал о нарушениях, показал ногу, на которой и тогда были пятна от избиений. В итоге они ничего не сделали.

Я освободился в мае 2018 года, голодовки и при мне были во «Владимирском централе», я сам сидел на них не раз. Отказывались от еды неделями, но нам обещали все решить, все уладить. Администрация приходила, упрашивала нас покушать, накладывали нам в тарелки, а мы их прямо в туалет выкидывали. В такие моменты сотрудники колонии строили из себя клоунов, обещали все исправить. Но ничего со стороны администрации так и не последовало, нарушения продолжаются. Я подал жалобу в Следственный комитет Владимирской области, но ее не приняли. Я писал Жириновскому, эта жалоба тоже не ушла. В январе 2018 года уполномоченный по правам человека Людмила Романова от моего имени написала заявление, чтобы ко мне пришел следователь. Он написал заявление на начальника оперативной части, возбудили уголовное дело. Но никаких следственных действий так и не было, следователя я больше не видел.

Бывший заключенный Артур Акопян

Я отсидел по 228 статье УК РФ («Незаконные приобретение, хранение, перевозка, изготовление, переработка наркотических средств») 15 лет. Освободился в апреле.

Я, как только приехал, даже не успел опомниться — сумки летят в одну сторону, меня заталкивают в комнату, а там стоят амбалы в масках. И начинается дубалово, они даже не спрашивают, кто ты, что ты. Так встречают каждого. Вообще у избиений и пыток в этой колонии одна цель — выкинуть человека из массы. В почти каждом избиении есть «наблюдающий» — человек, который командует, куда бить, чтобы было посильнее и побольнее.

Для избиений не нужна причина, тебя могут просто спровоцировать. Обезопасить себя и других можно только массово. У нас часто пропадали люди: через полчаса зовешь постового и спрашиваешь, он отвечает: «А я не знаю». Тогда с сокамерниками начинали шуметь, стучать в двери, другие слышат — и когда уже чуть ли не в городе слышно, прибегают и говорят, что пропавший здесь, с ним просто разговаривают. Но с разговоров мы часто приходили синие.

Медикаментов в тюрьме нет — только в больнице в ИК-3. Именно оттуда чаще всего приезжали заключенные, которых насиловали. Конечно, люди отказывались лечиться, лишь бы не ехать туда. От насилия ничего не спасет — только вешаться или вены резать.

Надписи кровью и задержание родителей. Главное о бунте в омской ИК-6

А в подвале, в карантине, вообще беспредел. Кричишь ты или нет, не важно — это бункер, ничего не слышно. Такое понятие как «заключенный сопротивляется» в тех условиях вообще неуместны. Как сопротивляться? Ты один, на тебе наручники. Учреждение называется исправительным, поэтому оперативник доложит, что вас исправил, вылечил — и получит свое повышение.

Я никому не жаловался — ну кому? Я готов говорить об этом, но кому это поможет? Шесть трупов уже есть, ничего я уже не могу добавить. Людей доводили до самоубийства, это факт, зачем здесь нужны мои мемуары.

Было такое, что во время раздачи еды приносили картошку, которая была вся черная. Естественно, я не ел — и об этом доложили начальнику. Заканчивается это приводом в изолятор и последующими «опытами». Тебя могут вообще не накормить. Или просто могли залететь в столовую и начать тебя там дубасить.

Могут с утра привести в баню и закрыть там, включив холодную воду. Вода там и не нужна уже, это зима, там и так можно все застудить. Там сидели до шести часов, до вечерней проверки.

Было ощущение, что сотрудники «Владимирского централа» шли на работу, чтобы самоутверждаться. Находят самого хилого и начинают над ним издеваться: сдергивают с него брюки, трусы. Но по комментариям ФСИН ощущение, будто мы чуть ли не сами просим, чтобы нас били — ага, утром встаем и просим побоев вместо каши сладкой.

Если бы они своими пытками хотя бы сказали, что они хотят — ну ракету космическую построить или еще что-то. А тут ничего определенного, просто издеваются. Никакого отношения это не имеет ни к государству, ни к законодательству, ни к внутреннему уставу. Часто просишь — ну пусть сегодня хотя бы просто побьют.

Сестра отбывающего наказание Дмитрия Гончарова Татьяна

С марта 2017 по февраль 2018 года во «Владимирском централе» брата избивали каждый день. Он сказал, что к глазам подвели ток и заставляли что-то подписывать. Глаза открывать не разрешали, при каждой попытке был удар током. Он так и не смог прочитать, что его заставляли подписать, но он и не подписал. В медкарте, которую мне неофициально показали в прокуратуре и которую мне не выдают, потому что я до сих пор не получила доверенность от брата, описаны гематомы на лице и ссадины обеих век.

Я виню и себя в этом: оказалось, что весь этот год адвокат, которую мы наняли, нас обманывала: она ходила к нему два-три раза в месяц и говорила, что все у него хорошо. До меня цензура пропускала только письма, где он молится за нас и просит прощения: я понимала, что читаю ненормального человека — за что он просит постоянно прощения? Потом я узнала, что он перерезал себе горло. Мы решили обратиться к другому адвокату. Она мне и принесла информацию, что его постоянно пытают током, избивают, ломают ребра.

В январе там была уполномоченный по правам человека [Владимирской] области Людмила Романова. Тогда там сидел наш земляк Вячеслав Калашников. Когда он освободился, то рассказал, что во время ее визита Димка валялся никакой со сломанными ребрами. Заключенные знали об этом и упрашивали Романову зайти к нему в камеру. Она не зашла.

В мае Калашников освободился. Как-то раз мы с ним вместе приехали в тюрьму: он — чтобы писать заявление с жалобой на пытки, хотел дойти до ЕСПЧ, я — добиваться длительного свидания с братом. Мы остановились в одной гостинице, ни от кого там не прятались — вечером приходит наряд полиции для выяснения личности. Привозят нас в отделение полиции, где нас встретили начальник «Владимирского централа» Климов и начальник оперативной части Гончаров. Вот так совпадение.

В час ночи нас отпустили. Утром просыпаемся и на парковке уже стоит ГАИ. Как только мы тронулись, машина выезжает за нами с сиреной. Нам сказали, что приказ любым способом арестовать нашу машину. Нарушений не нашли. ГАИ нас отпустили, извинились, только мы отъезжаем — мне из тюрьмы, где вообще-то нет связи, звонит брат и говорит: «Таня, пожалуйста, уезжай». Позже я у него узнала, что ему предоставили телефон, чтобы он позвонил и заставил меня уехать.

Как говорит брат, жесткой физической силы с февраля нет, но по-прежнему пускают газ в камеры. Во время жары он несколько раз в день теряет сознание. Когда просит таблетку от головы, ему говорят засунь голову в раковину и будет тебе таблетка.

То, что там есть музыка, все знают. У брата гимн России играет из динамика над дверью: в запись вмонтированы объявления «Внимание, подъем» или «Внимание, проверка». Предполагается, что на ночь ее должны отключить, но ее не отключают, поэтому объявления про подъем и проверку раздаются среди ночи.

У него нет доступа к своим вещам, которые лежат в каптерке. Полтора года ему не разрешали взять оттуда свои трусы: он все это время ходил в одних. Мылся в них в бане, ими же и вытирался, потому что полотенца нет. Я ему трусы в бандероли отправляла, но начальник тюрьмы уничтожил бандероль при нем.

«Кинули на матрас, разорвали трусы и сказали: cейчас мы тебя ******». Новые свидетельства пыток в омских колониях

Когда я приезжала на свидание, я ему снова привезла трусы. Три дня, что я там была, он ходил в них — а как со свидания вышел, перед возвращением в камеру с него эти трусы сняли и принесли мне обратно в пакете. Я пожаловалась в прокуратуру и через полтора года я добилась того, чтобы трусы ему отдали.

Брата осудили по статье 105 УК РФ («Убийство»), мы не согласны с приговором, мы подали заявление в ЕСПЧ. Ему дали 19 лет. Ему во «Владимирском централе» осталось сидеть полтора года — столько же он уже отсидел. 9 августа адвокат сделала аудиозапись с братом. Я не могу ее передать, потому что если ее предать огласке — он просто не выживет. Как только я ее услышала, я сразу выехала в колонию.

Бывший заключенный Дашкын Агаев

Вечером 29 августа 2015 года меня направили в тюрьму «Владимирский централ», раньше я отбывал наказание в Курской области по статье 162 УК РФ из-за драки. Я получил пять с половиной лет и отсидел весь срок. Меня перевели за нарушения. Встречали меня сотрудники тюрьмы, отвечающие за безопасность, некоторые из них были в масках. Провели внутрь, забрали вещи, раздели, и люди, которые в масках, начали меня бить — не знаю за что. Но потом я понял, что причин им не надо, даже если им лицо не нравится — начинают бить. По почкам, по ногам, бутылками по голове. Когда избили, они меня раздели, начали шмонать, потом одели обратно и начали стричь налысо машинкой. Потом снова начали бить, чтобы я собрал с пола свои волосы.

Я пытался им сопротивляться, они привели меня в баню и закрыли. Там я сидел четыре часа — пока все ужинали, я сидел там. После ужина за мной пришли и привели в камеру — метров 20 длина, ширина метра два — маленькая коробочка. Там и кушаешь, и в туалет ходишь, и спишь. В ней я сидел два месяца, все это время на прогулки не водили, окно не открывалось, а в соседних «хатах» сидели люди с «тубом» (туберкулез — прим. Дождь). Вытяжки не было, я с больными дышал тем же воздухом. На жалобы мне отвечали, что если я попал в тюрьму, я должен жить так и что они со мной обращаются соответствующе.

К нам приезжали правозащитники, на проверке присутствовал начальник УФСИН России по Владимирской области, начальник тюрьмы, все сотрудники. А перед этим меня администрация дергала на разговор — начали пугать, мол, если ты рот откроешь, мы тебе кости сломаем, мы тебя убьем. Это обычное дело, каждый день сидишь и смерти ждешь. Там в 2017—2018 годах убили несколько человек, никому дела не было.

Проверяющие начали интересоваться ситуацией, я им все и рассказал — как меня били, на прогулку не выводили, угрожали, держали в маленькой камере, письма не отправляли. Сказал, что с шести утра до девяти вечера музыка орет так, что можно с ума сойти.

Сотрудники колонии за избиениями смотрят, а бьют и насилуют чаще всего заключенные, которые с ними сотрудничают. Жертву приводят в отдельную камеру, где это обычно происходит — смысл в том, что ты должен сказать или написать то, что они от тебя требуют. У кого-то из насильников лицо закрыто, в масках, у кого-то открыто, но я этих заключенных не знал. Обычно маску надевают, если хотят кого-то насиловать. Меня тоже пытались изнасиловать, но я вскрыл себе вены и от меня отстали.

Иногда заключенных, которые сотрудничают с колонией, подселяют в камеру к тем, над кем хотят издеваться. Два-четыре дня это длится. Они рот, глаза, лицо скотчем заклеивают, связывают и под шконку закидывают. В туалет приходится под себя ходить. Ну и они тебя могут обоссать или об голову сигарету потушить, изнасиловать. Я им сказал, что если меня изнасилуют, то я себя убью. Они если видят, что человек способен на это, они насиловать не будут. Вообще сотрудничающие заключенные шикарно живут: у них телевизор плазменный был, телефоны втихаря, передачки и письма хорошо доходят, дают прогулки, у них все новое. Это за то, что они все, что их просят, делают.

Среди сотрудников, которые присутствовали при моем первом избиении, были начальник оперативного отдела, его заместитель и начальник тюрьмы. Каждый раз, когда нынешний начальник оперативного отдела меня видел, он говорил: «Я твою душу заберу».

«Мочился мне на раны и говорил, что это дезинфекция»: новое видео страшных пыток заключенных в омской колонии

Мне дали грязный матрас и подушку, все в крови. Простыни такие же старые и грязные. Когда я спросил, как я еще три года буду с таким бельем здесь сидеть, мне сказали, чтобы я рот закрыл. Потом меня несколько раз подряд помещали в ШИЗО. Там пытали не просто музыкой, как всем известно, а двойной музыкой — одновременно рок и эстрада на полную громкость. Начинается с 6 утра и до 9 вечера.

Второй раз меня сильно избили в июле 2016 года в присутствии начальника оперативного отдела и замначальника тюрьмы за то, что я пошел на прогулку в тапочках. А я всегда в них ходил, потому что у меня ноги больные. Меня скрутили, начали по голове бить, по почкам и выкинули в камеру — там никого не было, все ушли на прогулку. Меня начали обвинять в том, что я поднял руку на сотрудника и пытались заставить подписать признание. Я отказывался, потому что понимал, что мне еще хуже будет. Они меня били-били, ничего не получили. Двое меня на растяжке держали в это время, чтобы я не мог подняться — то есть на шпагате. Всего около двадцати сотрудников видели это. После этого меня с «хаты» забрали и держали в одиночке — пока синяки не пройдут.

2 февраля 2018 года меня избили после того, как я два месяца отсидел в ШИЗО. Зашла в камеру проверка, начали раздевать до трусов. И мне сказали, чтобы я трусы снял — при включенной камере. Я сказал, что не буду — там медсестра-женщина стоит, а у нас обычаи не позволяют раздеться перед женщиной, если это не твоя женщина. Я спустил чуть-чуть и поднял, они разозлились и порвали мне все трусы. Это у них внутренние какие-то обычаи, что нужно всех раздевать — им в голову что придет, они и начинают такие процедуры делать для заключенных. У них нет [ничего] человеческого, они животные. Говорили, что им указ избивать заключенных дал Владимир Владимирович Путин.

Дождь направил запрос во ФСИН с просьбой прокомментировать заявления о пытках. На момент публикации ответа из ФСИН не поступило. Уполномоченный по правам человека Владимирской области Людмила Романова на звонки Дождя не ответила. В аппарате Романовой пообещали передать ей запрос Дождя, однако ответ на момент публикации не поступил.