«Белорусские события их сильно напугали»: депутат Иванов – о своих выступлениях против репрессивных законов, знакомстве с Навальным и реальном отношении его коллег к Путину

Сергей, такая ситуация, на мой такой, знаете, не депутатский взгляд, уже какое-то время, в общем, длится. Много врут, вешают людям лапшу на уши, когда-то Думу называли бешеным принтером, в общем, разные происходили события. Но у меня по вашему выступлению ощущение, что для вас эти события, связанные с Конституцией, неприемлемы. Они только для вас неприемлемы или ваши коллеги тоже это ощущают так, только боятся как-то высказываться на эту тему? Ощущаете ли вы, что ситуация с изменениями в Конституции для многих во власти стала большим событием?

Вы знаете, я не хочу говорить о других. Я могу говорить свое собственное мнение. Я считаю, что многие юристы после того, как им выкрутили руки, помните даже такой эпизод, да, когда Клишас, который являлся сопредседателем группы по внесению поправок в Конституцию, он уже какой-никакой, но вроде тоже юрист, он сказал: «Владимир Владимирович, по общему правилу все эти поправки должны вступить в силу уже после нового срока Госдумы, нового срока президента и так далее». На что ему сказали: «Нет, они вступят в силу сейчас». Он сказал: «Хорошо, сейчас значит сейчас, все». Юристов, я говорю, просто изнасиловали, после этого они могут переквалифицироваться в управдомы, как говорил опять же тот же Остап Бендер.

Скажите, ваше выступление означает, что вы сочувствуете ситуации с Алексеем Навальным или вас волнует юридическая сторона вопроса с преследованием, как вам кажется, нелегитимным, его сторонников?

Тут две вещи. Во-первых, я с ним знаком был очень давно, еще когда… Я четыре созыва уже в Госдуме. Еще когда я ходил на «Русские марши», вот там мы с ним познакомились. Потом наши дороги не пересекались, но я всегда говорил ребятам, что если вы считаете, что Навальный клевещет и так далее, так давайте создадим комиссию, рассмотрим, расследуем все факты, которые приводятся в фильме. И если это не так, то он по закону должен понести наказание. Если это так, увольняйте тех людей, в отношении которых было проведено расследование. Ни одного расследования по фактам, которые Навальный публиковал в своих фильмах, расследованиях, не было произведено, вообще не было.

Поэтому здесь, понимаете, не только Навальный, здесь любой. Вы завтра, я же приводил пример, что в свое время Ельцин КПСС запрещал, сейчас признают КПСС экстремитской организацией за какое-то там высказывание, а Ельцин запрещал КПСС за то, что она поддержала ГКЧП. Так и ЛДПР поддержала ГКЧП, понимаете? И ЛДПР можно так же признать, и любую другую организацию. И здесь даже нет никакой привязки к личности, что ты конкретно что-то говорил, просто ты причастен к деятельности этой организации.

Вообще юриспруденция ― это наука конкретная, то есть нужно четко доказывать, что ты делал, был ли у тебя умысел и так далее. Если ты просто состоял в этой организации, ничего не делал, или, не знаю, пирожки приносил, или юридическую помощь оказывал, как за это можно судить человека, как за это можно наказывать, лишать прав? Причем задним числом, понимаете, задним. Это то же самое, что сейчас введут уголовную ответственность за переход улицы в неположенном месте и всех, кого фиксировала камера, начнут сажать в тюрьму. Это невообразимо, такого нет ни в одном государстве, понимаете?

У нас вы видите, что происходит. После митингов камеры слежения за людьми митингующими становятся инструментом для прихода той самой полиции в дома к совершенно мирным людям.

Понимаете, это я все понимаю, но тем не менее. Здесь факт правонарушения зафиксирован, считается, что это несанкционированные действия. У нас сейчас вся Москва в камерах, да, ты не успел преступление совершить, тебя уже у подъезда полиция ждет. Здесь немножко другое, но такого нет ни в одной, я не знаю, я не помню просто, чтобы в какой-то стране вот так за то, что раньше не считалось преступлением теперь, допустим, человек несет наказание. У нас закон не имеет обратной силы, так во всем юридическом сообществе во всем мире принято. У нас наплевательство абсолютное, и «Единая Россия» за это с удовольствием голосует.

Я не буду сейчас как-то долго сравнивать ситуацию ельцинского времени и нынешнего, коммунисты все-таки существуют сейчас. Я понимаю, о чем вы говорите, но я знаю, что вы не любите, вы уже сказали, что вы не любите отвечать за других, но все равно у меня есть вопрос, мне хочется как-то понять настроения. Когда на самом деле Навального посадили, когда его отравили, какая-то часть думской верхушки, и не только думской, и вообще верхушки федеральных властей, люди на государственных каналах говорили такие довольно хейтерские слова, да. То есть они произносили текст, из которого следовало, что они как-то верят в то, что Навальный ― враг народа, или уверили себя, что они верят, для того, чтобы это с должным выражением произнести.

Так ли это на самом деле, какое у вас ощущение? Ваши коллеги по Думе, вообще люди, с которыми вам приходится сталкиваться во власти, население, которое поддерживает, да, например, партии, за которые они голосуют, государственные партии, партии власти, они относятся к Навальному и его сторонникам как к врагам народа? Просто мы в своем пузыре. Я вас хочу спросить как все-таки участника другого пузыря.

Вы знаете, после того как эти события случились и огромное количество людей, можно сказать, вся страна, может, и больше, поглядела фильм про дворец, я специально многих людей спрашивал: «Смотрели ли вы это или нет и как вы к этому относитесь?». Что касается депутатского корпуса, я не называю фамилии.

Да-да.

Многие говорили: «Ну, а что тут такого? Понятно, да, имеет дворец. Ну, и что дальше вроде как?».

Кто-то на самом деле писал из телепропагандистов: «А как должен жить Путин? Совершенно нормально живет, а как он должен жить, как тот самый рабочий, к которым он себя причисляет? Нет, конечно, он президент».

Понимаете, у нас еще сохранилось, к сожалению, у нас очень такое инерционное общество и мало что меняется. В старорежимные времена была такая поговорка: «Пузо не по чину». Каждый чин, да, и у него пузо, чем выше чин, тем больше пузо. А хитрые говорили наоборот, чин не по пузу. У них та же самая ситуация.

Как в советское время было, так оно и сейчас осталось, то есть первый секретарь имел определенный уровень доходов, определенный уровень снабжения, черную «Волгу» и так далее. Секретарь городской ― у него немножко по-другому было и так далее. Сейчас та же самая ситуация, то есть они не должны жить богаче, чем вышестоящие начальники, вот это у них сохраняется, и поэтому они считают: ну что, в принципе, нормально. Если у него такой, то чего на мой дворец бочку катите? У меня меньше, чем у него, так что я нормально соблюдаю политес.

К сожалению, это так. Мне очень не хочется, чтобы это продолжалось, но пока это есть.

Вы внесли законопроект о свободе собраний. Расскажите, во-первых, об этом, во-вторых, я читала, что тексты про это называют так: «ЛДПР вступает в борьбу за протестный электорат». Согласны ли вы с такой оценкой этого политического действия?

Вы знаете, я начинал свою политическую деятельность в 1995 году, и мои первые… Когда я участвовал в выборах, это была совершенно другая атмосфера. То есть вдумайтесь, да, мне государство платило деньги на агитацию. Мне государство платило, я походил по подъездам, по домам, пособирал подписи, мне заплатили деньги на предвыборную агитацию, меня бесплатно публиковали в газетах, было время, на телевидении. Я совершенно спокойно общался с избирателями, ни у кого разрешения не спрашивал вообще, абсолютно, понимаете?

И как бы там Ельцина ни материли, все эти девяностые годы, конечно, были лихие годы, но тем не менее тогда было гораздо больше свободы. Журналист нашего курского телеканала ТАКТ Степа Данекин стоял и ругался с губернатором Руцким, тот ему орал: «Я вас закрою», он говорит: «Да руки у вас коротки». Понимаете? И это на моих глазах было. Сейчас невозможно это представить, сейчас нет независимых СМИ. Сильно-то не обижайтесь, да, практически их нет абсолютно.

Сейчас невозможно что-то сделать, не согласовав. Одиночный пикет и то уже считается преступлением. Поэтому я и внес этот законопроект, чтобы вернуть все то, что было. Все то, что было, все, написано в Конституции: «Имеют право собираться мирно, без оружия», ― все, мы идем и собираемся. И это ваша задача, елки-палки, обеспечить, чтобы был порядок, безопасность и так далее, а не мы должны бегать за вами и спрашивать, можно ли нам здесь собраться.

Разумеется, исключение: ядерные объекты и так далее. И то я сделал так: вы можете их пикетировать. Я когда учился, был студентом в Томске в университете, да, там шла речь о строительстве какого-то там энергоблока, что-то типа того. Люди собирались и пикетировали. Но они не закрывали проход, то есть туда могли свободно въезжать и выезжать, да, не мешали производственному процессу. Это было, я это все своими глазами видел, и никому это не мешало и безопасности государства не угрожало.

Вы хотите вернуть счастливые политические времена своей юности, но, очевидно, ваши надежды на это тщетны совершенно. Я еще хочу напомнить нашим зрителям природу моего интереса к вашей риторике политической. Вы последовательно выступаете против законов такого типа, как закон о признании экстремистами всех, кого теперь признают экстремистами. Вы последовательно выступаете против закона о физлицах-иноагентах. Вы не только внесли законопроект о свободе собраний, но и выступали против отмены публикаций особого мнения в судах, это тоже была такая тихая реакция, да, которую даже не все заметили сначала. Скажите про это, и я задам вопрос.

А что тут, в принципе? Понимаете, еще раз говорю: я считаю, что Конституция ― это основной закон и не должно быть подзаконных актов, которые все ограничивают потом, что написано: да, ты право имеешь, но с большими-большими оговорками. Собираться вы имеете право, но где-нибудь на площадке цемзавода, где вас никто не видит. Вы имеете право вступать в любую организацию и никто не имеет права вам это запрещать, но если эта организация получает деньги откуда-то, да, то все, вы уже преступник.

Этого не должно быть, потому что вам какая, по большому счету, разница… Людей спрашивают: «Скажите, вам есть разница, если вам о том, что ваша управляющая компания ворует деньги, сообщит, допустим, „Би-би-си“ или Euronews?». Неважно, какая-нибудь зарубежная организация. Вам же никакой разницы нет, откуда вы получаете эту информацию. Почему мы должны говорить, что это наши враги? Наоборот, любая нормальная власть должна говорить: «О, нашли непорядки, злоупотребления, давайте срочно исправим».

Вместо этого, вместо того, чтобы это все исправить, нет, надо рот заткнуть, и все. Знаете, я не помню точно, потому что историки спорят на эту тему, кто сказал, что я не согласен ни с одним словом из того, что вы говорите, но готов умереть за ваше право, чтобы вы это говорили? Вот нынешняя Дума готова убить всех, кто говорит другое мнение, то есть заткнуть их, замолчать и так далее. Пусть они умрут, лишь бы мы не слышали вот этих вещей. Это же ненормально.

Да. Философ. Я хотела сказать, что я задам вам вопрос, просто чтобы я не забыла, про то, что одну из ваших таких резких инициатив называли как бы удобной для партии ЛДПР, говорили, что она таким образом, вашей вот этой резкой интонацией пытается завоевать, откусить у протестного электората кусок поклонников, что партии это выгодно.

С другой стороны, я много читала сейчас в ваших интервью, что у вас конфликт с собственной партией, с руководством собственной партии. И если я верно поняла из одного из ваших последних интервью, вы, очевидно, не идете уже в Думу следующего созыва, хотя вы абсолютный старожил, четыре созыва, то есть действительно сто лет, двадцать лет, вы сказали, там, столько же, сколько, не будем показывать пальцем, кто у власти.

Я хотела у вас спросить, что на самом деле с вами происходит. То есть вы как бы напоследок говорите правду? Как это? Не хочу вас обижать, мне просто интересно, как это устроено.

Нет-нет, я на любые вопросы готов отвечать, никаких проблем нет. Понимаете, когда я вступал в партию, это было в 1995 году, тогда был совершенно другой Жириновский, совсем другой Жириновский. Это не то, что сейчас Жириновский, это два разных человека. Я всегда считал, что ЛДПР ― в переводе на русский язык «либерально-демократическая партия», это партия свободного народовластия. Я всегда хотел, чтобы у народа была власть. То есть что такое власть? Власть вас может наградить или наказать. Я хочу, чтобы у народа была возможность награждать людей, которые делают для него полезное, и наказывать тех, кто для него делает плохие вещи. Вот это мои идеалы.

У меня не то чтобы конфликт. Я очень часто голосую не так, как голосует партия, я голосую так, как считаю нужным, потому что, к сожалению, иногда бывают вещи, которые я просто не воспринимаю и не готов просто взять и нажать кнопку. Еще раз говорю, опять же, к чести Жириновского надо сказать, что я никогда ничего не платил, ни еще как-то. Я не знаю, почему меня четыре созыва терпят, несмотря на мою какую-то своенравность, на все выступления резкие, идущие вразрез с установкой Жириновского и так далее. Не знаю, не могу сказать, то есть для меня самого это загадка.

Но тем не менее я считаю, что должно быть вот так вот. И, может быть, за это меня как-то избиратели поддерживают, еще что-то.

Скажите, а как вы лично и ЛДПР, ваша партия, в частности пережили историю с Фургалом?

Я не знаю, как партия пережила историю с Фургалом. С Серегой мы три созыва практически вместе, два-то точно, в первом созыве его не было, потом два созыва мы с ним сидели рядом. Я сейчас по просьбе людей выступил поручителем, я готов поручиться, чтобы его отпустили. Не знаю, кто-то еще это сделал или нет, с адвокатом мы списывались на эту тему. Я ему еще тогда сказал: «Серега, уходи ты к чертовой матери. Не твое это, реально».

Почему?

Он приехал в Думу, мы сидели. Он уже был тогда губернатором. Мы сидели у меня, пили чай, и он рассказывал, как ему трудно там работать в том плане, что из Москвы давят и своих вроде не обидеть надо. И вот тут как соблюсти, чтобы и волки сыты, и овцы целы?

Но в регионе его любили, как мы видим.

Да, но, видите, говорит: иногда там позвонят, скажут: «Сделай вот это». А как я это сделаю? Это значит, что мне своих надо обобрать, чтобы вот эти получили, понимаете? Я говорю: «Ну и уходи ты к чертовой матери, не надо тебе этим заниматься». Не получилось у него, сейчас вот такая судьба.

На самом деле несмотря на то, что протесты в Хабаровске утихли, да, власти удалось их заблокировать разными способами, но все-таки это было очень важное политическое событие, совершенно неожиданное, и очень важное, и очень болезненное, по-моему, с моей точки зрения, для Кремля. Наверняка вы тоже разделяете мою мысль.

Ощущаете ли вы теперь, сейчас, накануне думских выборов, перед сентябрем, что власть боится думских выборов, что она не очень уверена в этом смысле в себе, что везде может вспыхнуть от любой спички пламя? Люди беднеют и вообще. Или наоборот, вам кажется, что все очень хорошо подготовились, голосование на пеньках, несколько дней, Элла Памфилова, значит, с любым избирательным оружием, и улыбкой, и Владимиром Путиным, который ее горячо поддерживает и направляет, и все в порядке? Какая из этих версий?

Вы знаете, мне кажется, они не выборов боятся, их больше всего испугали события в Беларуси. Даже не в Хабаровске, понимаете? В Хабаровске же не было никаких разгонов. Я очень удивился: неужели они поумнели и действительно подумали: «Пусть люди ходят, имеют право выражать свое мнение»? Хабаровские события закончились с наступлением холодов, а вот белорусские события их действительно очень сильно напугали, и поэтому сейчас принят такой очень большой ряд законопроектов, уже законов о защите силовиков, их данных, данных их семей и так далее, все вот эти вещи.

Что касается выборов, понимаете, я провел сотни избирательных кампаний, я прекрасно понимаю, как это все делается. Я уже не говорю про эти трехдневные голосования. Кого надо, тех до выборов допустят, кого не надо ― не допустят. Если вы соберете подписи, скажут, что они фальшивые. Если вас зарегистрируют, потом кто-нибудь вас обвинит в подкупе. Если вы будете по «Умному голосованию» или еще по какому-то набирать очки, вас снимут с дистанции. Под конец просто-напросто возьмут и накидают бюллетеней, три дня достаточно, чтобы это сделать.

Вы посмотрите, кстати, можете взять, зайти на сайт Центризбиркома, посмотреть данные, как голосовали на вот этих поправках в Конституцию. Возьмите ту же самую Белгородскую область, например, да. В первый день 50%, во второй день 25% или около того, и только в воскресенье пришло 18%. Вот эти 18% ― это реальный процент участия в выборах, понимаете? А остальные 75%, которые сделали, ― это уже от лукавого.

Поэтому они этого не боятся, причем патовость ситуации, опять же говорю, состоит в том, что матч состоится при любой погоде. И даже если никто не придет на выборы и проголосуют только скучающие члены избирательных комиссий, выборы будут признаны состоявшимися. Сейчас нет порога явки, понимаете?

Скажите, как себя чувствуют, по-вашему, люди во власти? С одной стороны, есть репрессии в адрес людей, которые выходят на улицы, протестуют, их ловят по камерам, сажают на, не знаю, разное количество суток, большое, домашний арест, ограничения действий, студенты, пенсионеры, в общем, просто совершенно уже нет никаких ограничений. Методом случайных чисел просто выбирают любого.

Но ведь репрессии, в общем-то, касаются не только обычных людей, но и представителей власти. То и дело кого-то хватают, кого-то сажают, и вообще ощущение такого, что во власти на любого человека есть компромат, это такая вещь про вход, то есть ты там работаешь, потому что на тебя что-то есть и тебя могут в любой момент взять. Нет ли такого раздражения у представителей власти, что мы на вас работаем, мы вам жизнь отдаем, а вы нас сажаете тоже, как обычных?

Вы знаете, мне сложно сказать. Я же во власти не нахожусь. Но я вспоминаю один эпизод…

Почему вы не находитесь? Немножко находитесь, да.

Это ветви власти. Понимаете, законодательная власть, к сожалению, властью не является. К сожалению большому, она властью не является.

Да, вы как-то говорили, что если Думы не будет, никто не заметит. Государственной Думы в России.

В принципе, да, будут указы президента, и все. И вот мы как-то стояли на одной из инаугураций Владимира Владимировича Путина, ожидали начала, и мне один депутат, не буду называть, сказал: «Как ты думаешь, сколько людей здесь его не любит?». Я говорю: «Ну, не знаю, может быть, процентов десять». Он говорит: «А я думаю, девяносто». То есть он уже считает. Потому что, понимаете, чем больше узнаешь человека, чем ближе ты его узнаешь, да, тем больше у тебя вопросов к нему, у многих возникает: «А почему он на этом месте, а не я? Ведь я умнее, талантливее и так далее». Опять же враги наживаются.

Так что что они чувствуют, я не знаю. Скорее всего, они хорошо себя чувствуют. Они набивают себе карманы, получают деньги, имущество и все такое прочее. Единственное, что, наверно, их пугает, ― это все-таки смена поколений. Как ни крути, поколения меняются, а нынешнее поколение… Я наблюдал эти марши в защиту Навального, я в Курске был как раз в это время, посмотрел, и мне очень понравились эти ребята. Я реально почувствовал, что, елки-палки, не все еще потеряно! Там не было детей, там не было пьяных, алкоголиков, наркоманов, как называют, каких-то там придурков. Это были нормальные, хорошие парни и девчонки, которые что-то хотели, которые выражают свою волю, которые чувствуют себя гражданами страны и вышли сказать свое «фу» в отношении происходящей ситуации. Меня это, честно говоря, просто порадовало. Их, конечно, там разогнали потом всех, но, серьезно говорю, у меня прямо настроение поднялось, когда я увидел, потому что это не те несчастные бабушки-дедушки, которые не знают, как дожить до пенсии, с пенсии до пенсии, как получить лекарства, как записаться к врачу и так далее. Они по-другому воспитаны.

Вы не боитесь сейчас вот это говорить? Вы довольно резкие вещи сказали по нынешним временам и про коллегу, и про то, что вам нравится, собственно, новое поколение.

Я, во-первых, никого не назвал.

Нет-нет, я вас совершенно не хочу испугать. Просто вы же знаете, что вы делаете. Я просто имею в виду… Вы выступаете не только сейчас так со мной, вы выступаете вразрез важным и чувствительным инициативам власти и кажетесь в этом смысле человеком бесстрашным. Или я чего-то не понимаю? То есть не каждый человек возьмет на себя эту роль, ведь можно взять на себя разную роль в Государственной Думе, вы взяли на себя вот такую роль резонера, сторонника, что ли, протеста по отношению к незаконным процедурам. Вы не боитесь наказания, вас нельзя ни за что ухватить?

Вы знаете, если депутат чего-то боится, он не должен быть депутатом. Это, может быть, громко сказано, но как так? Если ты не можешь высказать свои замечания, какой ты вообще тогда депутат? Я знаю многих депутатов, которые за все созывы ни разу не выступили, ни разу ничего не сказали ни по одному законопроекту. Это ладно, это на их совести, во-первых.

Во-вторых, я не знаю, все у нас, конечно, меняется, закон что дышло, но депутат не может быть привлечен к ответственности за высказанное мнение при обсуждении законопроекта.

Что значит не может? Есть такие депутаты, которые как-то высказываются против линии партии, дальше у них начинаются проблемы с выдвижением от этой партии. С пенсионной реформой такое было.

Знаете, этого я абсолютно не боюсь. Отсюда и вот эта ситуация с парламентом, понимаете? То есть я часто привожу в пример Иосифа Виссарионовича. Да, его обвиняют в том, что он много людей погубил и так далее. Я говорю: «Ребята, извините, а кто принял 58-ю статью Уголовного кодекса со всеми пунктами до десятого, по которым людей убивали, сажали на длительный срок? Это же приняли депутаты Верховного совета Советского Союза». То есть это люди, которые приехали, получили паек, пожили там, получили шмотки какие-то. Чтобы сохранить все это, они вот так вот и делали.

Можно дальше сходить, да, можно дойти до Понтия Пилата, который ― я не нахожу в нем вины. Они кричали: «Распни, распни его», елки-палки. Это же они орали на всех заводах: «Смерть врагам революции» и тому подобное. И сейчас они точно так же будут орать для того, чтобы сохранить место свое.

Сохранить место и довольствие. Вы говорили, когда вам не удавалось проголосовать против какой-то инициативы, против которой вы выступали внутренне, вы честно говорили в интервью, что иногда проголосовать против страшно, а не голосовать как бы нехорошо. То есть в смысле не голосовать хорошо, то есть это нормально с точки зрения внутренних ощущений.

Ответьте мне на вопрос, а как можно отпроситься? Как вы отпрашиваетесь от этого голосования? Я помню случай, когда был закон Димы Яковлева, мы все, журналисты, следили за списком тех, кому удалось не присутствовать на заседании. Я прямо помню, как я обнаружила там Вячеслава Фетисова. Он просто вообще не голосовал, уехал, по-моему, в Америку и отлично себя чувствовал. Я думаю, так было: он может отпроситься. То есть какой-то ужасный человеконенавистнический закон, он сказал: «Я не приеду, не хочу». Или нет?

Нет, там все гораздо проще. Как раз когда принимался этот закон Димы Яковлева, за который я проголосовал, но я объяснял, почему я проголосовал.

Вы потом расстраивались, что голосовали, я читала.

Да, я сказал, что мне стыдно за это, но там резонансный такой законопроект, если историю-то вспомнить. Здесь не нужно отпрашиваться. Тогда была разрешена процедура голосования по доверенности, то есть ты мог вообще в зале Госдумы не появляться, а написать доверенность, что я доверяю своему соседу проголосовать по этому законопроекту за, по этому ― против, по этому ― воздержаться и так далее. Это было нормально, это было законно. Сейчас такого нет, но тем не менее плевать все хотели. То есть здесь ничего такого ужасного не было, отпрашиваться не надо. Мы не можем сидеть, мы все живые люди, все время сидеть в зале. Поэтому кто-то вышел попить, покурить.

Под словом «отпрашиваться» на самом деле я имела в виду, что человек в такой ситуации не голосовал против. Просто не голосовал. Он не голосовал против, в этом смысле ему позволено было, да, вот есть закон, можно проголосовать против, можно сделать вид, что тебя не существует. Мне показалось, что Фетисов обладает некоторым ресурсом в силу известных нам биографических обстоятельств и профессиональной хоккейной судьбы, которую любит президент, что ему какие-то вещи позволены.

Я вас спрашиваю, что позволено рядовым депутатам, у которых нет хоккея, вот вам, например? Вы можете в какой-то момент сказать: «Слушайте, это совсем просто людоедский закон, не хочу голосовать»? Вам говорят: «Сходи погуляй, пива попей». Нет?

Нет-нет, я вообще никому не разрешаю нажимать за себя кнопки, я всегда голосую сам. Поэтому в этом отношении у меня проблем никаких нет. То есть я голосую всегда только так, как я хочу.

Я сказала про пиво и вспомнила ваш рассказ про то, как вы поехали в момент голосования за Конституцию покупать мясо в магазине мясном, да? Такой у вас был рассказ.

Да.

Это такая фронда или вам хотелось показать отношение к самому процессу?

Нет, я не голосовал за эти поправки. Когда обсуждалось, еще через наш комитет проходило, то есть я там раздолбал все эти поправки, они вообще никаких абсолютно. К бабке не ходи, как говорится. И я сказал, что я не буду участвовать в этом голосовании, поскольку оно неконституционно, то есть не нуждаются поправки к главам с третьей по, значит, седьмую во всенародном голосовании. Как только проголосовали депутаты, Совет Федерации и две трети законодательных собраний субъектов, все, изменения считаются принятыми. Голосование это не требуется.

А я действительно приехал покупать мясо на Севастопольский бульвар в магазин, и там стояли эти чудики с коробкой, которые мне предложили проголосовать. Я говорю: «Ребят! Не на того нарвались, по большому счету». Объяснил всю незаконность, но бесполезно.

Я хочу вас еще раз процитировать. Вы в Думе, еще раз повторюсь, четыре созыва. Вас спрашивали не раз в связи с вашей протестной позицией по каким-то острым вопросам, почему вы не сдадите мандат, а вы говорили так, вот прямо сейчас зачитаю вашу цитату: «Эх, мне миллион раз задавали этот вопрос. Отвечаю на него так же, как отвечали сенаторы Древнего Рима: я здесь сижу не потому, что мне хорошо и удобно, а чтобы мое место не занял недостойный». Ну, что тут скажешь? Красивый ответ.

Теперь вы не будете занимать это место, ваше место действительно займет кто-то, очевидно, в этих вопросах менее достойный, чем вы. Мой последний вопрос к вам такой: чем вы будете заниматься на свободе?

На свободе? Я еще не знаю, но, по большому счету, я не вижу никакой угрозы в том, что я буду заниматься чем-то другим, понимаете? В той ситуации, в какой сейчас оказалась Государственная Дума, я вообще не вижу в ней никакого смысла, потому что если раньше мы могли обещать избирателям принять какой-то закон или отменить какой-то закон, то после этих пресловутых поправок мы этого права уже лишены, потому что любой законопроект еще на стадии его внесения или обсуждения может быть признан неконституционным по запросу президента назначаемыми им судьями Конституционного суда. И так оно и будет, поэтому я не хочу людям врать.

Сейчас я смотрю, этот Попов, Скабеев пытается в Думу идти. И вот возле нашего магазина, куда я хожу за продуктами, стоят ребятишки, раздают газеты с его рекламками. И он там пишет, что он пенсию поднимет в два раза, зарплату в два раза, все такое прочее. То есть он явно врет. Либо он тупой и не понимает, что он не сможет это сделать, либо он просто обманывает людей, понимаете? А я не хочу этим заниматься просто-напросто. Наверно, уже возраст такой.

Ну что ж, у меня в гостях был Сергей Иванов, сейчас депутат Государственной Думы от партии ЛДПР. Спасибо за откровенный разговор!

Спасибо вам. Всего хорошего!

Фото на превью: Владимир Гердо / ТАСС