«2019 год войдет в историю тем, что ничего не случится»: Андрей Мовчан о перспективах экономики России

Нет, очень хороший и очень короткий прогноз вы сейчас дали. А что если по России? Вышла замечательная статья на banki.ru про всадников апокалипсиса. Там такой, не болото, а апокалиптичный прогноз, там прямо девять штук. Вот давайте их попробуем разобрать по пунктам.

Во-первых, со времен Второй мировой войны кавалерия играет очень маленькую роль, поэтому всадники апокалипсиса вряд ли сильно смогут на что-то повлиять сейчас, но давайте попробуем. Хотя это вообще такой предновогодний спорт, шведские банки любят этим заниматься, Swedbank, например, консалтеры и крупные инвестиционные банкиры придумывают десять причин для катастрофы, но они редко угадывают. Но давайте попробуем.

Давайте попробуем. Первый пункт, доходы населения. Как в 2018 году они падали, и в общем, все сходятся в прогнозах, что на 2019 год они тоже будут падать, вряд ли будут расти.

Тут просто очевидно, что они будут падать, поскольку резко выросла налоговая нагрузка, плюс прибавляется еще первичный эффект от пенсионной реформы. Плюс у нас нефть-то росла почти на 25% в прошлом году, а в этом году ей расти особо некуда, скорее всего, роста не будет, и дополнительных доходов не будет приходить в страну. Плюс падение курса рубля, поскольку Центробанк всерьез намерен продолжать покупать валюту, а это значит, что такое покупать валюту Центробанку, это значит выбрасывать рубли на рынок, больше рублей — хуже курс. Плюс доллар продолжает удерживать хорошие позиции, там ставки все равно еще будут продолжать расти в 2019 году, так что курс тем более, наверное, будет снижаться. Поэтому, чего тут обсуждать, да, конечно, падать будут, естественно.

Хорошо, здесь мы согласны. Кстати, про налоги. На самом деле не только же вырос НДС, растут еще три налога, и транспортный налог растет, и налог на имущество, и если вспомнить, еще и земельный налог растет. Не знаю, и ОСАГО, который тоже можно рассматривать как налог на автомобиль, тоже вырос, причем очень прилично.

Естественно, я и говорю, собственно, про рост налоговой нагрузки. Она и дальше будет расти, конечно, будет придумываться что-то еще. Сейчас вот большая история с мусором, поскольку явно попадает в руки приближенных людей, то, конечно, это все нужно будет кормить очень хорошо. Наверняка будут налоги и на сбор мусора, и штрафы за нераздельный сбор, в общем, мы сделаем все, что положено, для того чтобы с населения туда деньги собрать.

Но, кстати, о чем еще важно сказать, что вот эта проблема падения доходов, или низкого роста доходов, у низких классов общества, у низкооплачиваемых классов общества, она вообще говоря, общемировая. В Америке медианный доход растет на 0,6% в год, то есть сильно ниже инфляции, уже последние лет десять, как минимум. Я не знаю, вы слышали или нет, в Америке два года подряд падает продолжительность жизни населения. Это тоже говорит о том, что есть то, что сейчас называют декаплинг, проблема №1 в экономике, что те, кто находится ниже медианы, они быстро отстают от тех, кто находится выше медианы, как вообще в мировой географии, так и внутри каждой страны.

Россия не исключение, и при этом Россия еще имеет резервы какие-то, у нас подоходный налог плоский, и берется с нуля. А в той же Америке, например, никаких резервов уже нет, там единственный резерв — это просто бесплатные услуги, которые заменяют выпадающие доходы, а это социализация, это падение мотивации в сфере услуг, и там проблемы могут быть еще более серьезные.

Я дополню, на самом деле по США картинка еще более пугающая. Там даже не медианный доход, за последние 30 лет выросли очень сильно доходы «топ», одного процента, хорошо выросли, в два-три раза, доходы десяти процентов, а у 90% населения доходы выросли на 5% за 30 лет. И это, в общем, не очень хорошая картинка.

Мы вообще похожи на Америку во многом, мы можем посоревноваться. Сергей Гуриев недавно говорил в интервью, что у 70% населения в России не выросли доходы со времен реформ девяностых годов, то есть у нас только 30% вообще бенефициировали переход от Советского Союза к России, и, конечно, из этих 30% вряд ли больше 1% бенефициировали всерьез. Да, проблема есть, единственное, что хорошо для России, плохо, что у нас правительство, которое это делать не умеет, но что хорошо для России, у нас, конечно, есть огромный потенциал для решения этой проблемы.

Давайте немножко отклонимся от статьи, и попробуем поговорить, а какой потенциал?

Я могу только повторить, плоский подоходный налог — это огромный ресурс для исправления ситуации. Подоходный налог, который берется с нуля рублей дохода, это огромный ресурс. Ни в одной стране мира практически нет налогообложения низких доходов. На каком-нибудь Кипре, где я часто бываю, где у меня бизнес основной, до 20 тысяч евро в год — подоходный налог ноль. Если сравнивать Америку и Россию, то одинаковый подоходный налог получается примерно на 80-90 тысячах долларах в год дохода.

Россиянам о таких доходах только мечтать.

Фактически россиянин со своим доходом в Америке платил бы меньше налогов и так далее. Вот если эти вещи начать как-то поправлять, если начать перераспределять нефтяные доходы правильно и так далее, пенсионную структуру поменять, то, конечно, в России, по идее, индекс Джини должен резко упасть, и этот декаплинг должен если не остановиться, то, по крайней мере, shift должен очень сильно вниз произойти. И с этого момент он опять начнет, конечно, расти постепенно вверх, но это будет уже значительно более низкий момент. Но пока вот мы живем с правительством, которое не хочет ничего делать в этом смысле.

И наоборот, будет повышать налоги. Второй вопрос, я бы его назвал демография бизнеса, количество умирающих компаний превышает количество рождающихся. Что с этим? Это же на самом деле такой тоже не очень хороший сигнал. То есть можно, конечно, говорить, что это убирают фирмы-однодневки, но мне кажется, что это не только про однодневки.

Знаете, я поскольку оппозиционер как бы, я не люблю нашу власть, то я очень люблю этот аргумент приводить тоже и говорить — вот что вы делаете с бизнесом. У нас действительно достаточно быстро сокращается количество компаний. С другой стороны, вообще говоря, по-хорошему, это плохой критерий, потому что это может свидетельствовать о том, что компании становятся крупнее, например, это может говорить о том, что идет некоторая оптимизация структуры, связанная действительно с уходом от однодневок, к консолидации внутри центральных структур и так далее.

И отчасти это будет верно, потому что, например, жесткая политика налоговых органов по поводу НДС заставила очень многие цепочки резко сократиться. А иногда даже сократиться избыточно, сейчас там огромная проблема в сельском хозяйстве, где налоговая торговые дома считает однодневками и приходится убирать посредников, которые иногда нужны, это тоже приводит к сокращению количества компаний. Но и само сокращение количества компаний не влияет на вашу жизнь по большому счету, вам все равно, сколько компаний на рынке, вам важно, сколько они ВВП производят. Поэтому этот показатель безусловно говорит, на самом деле говорит, если без шуток, о том, что у нас ухудшается климат экономический, и климат для бизнеса ухудшается, но он еще не говорит о кризисе.

Понятно, хорошо. Третий вопрос — плохие долги. Компании набрали, и граждане набрали кучу долгов, и как отдавать, не очень понятно, если доходы не растут.

Ну, граждане… Смотрите, да, все плохо, это правда. Действительно, налоговая нагрузка, если считать на заемщика, она высокая, и она плохо оплачиваемая, по сравнению с доходами. И действительно можно ожидать, что NPL будет очень быстро расти в ближайшее время.

NPL это…

Это Non-performing loans — это кредиты, которые не обслуживаются.

Плохие долги.

Да, плохие долги. И это, конечно, проблема. В частности, мы видим уже и банкротства компаний, которые выдавали потребительские кредиты, начиная от «Домашних денег» Бернштама и дальше-дальше-дальше по цепочке, там сейчас много проблем с этими компаниями. И компаниям, которые выдают дорогие займы, уже страшно давать деньги в России, это правда. И банки тоже чувствуют себя в этом смысле не очень, потому что они не успевают усиливать свои кредитные метрики вслед за ростом NPL.

С другой стороны, общая налоговая нагрузка населения у нас не очень большая. И теоретически государству с его огромными резервами и возможностями вообще говоря, может сделать тотальный bailout. Скажем, микрофинансовые компании спасать не будут, а вот банки, конечно, там эти портфели выкупить не очень сложно, как-то их секьюритизировать, продать на баланс государству, что-то там с ними сделать, простить что-то, что-то рекструктурировать. Теоретически это очень большая работа для опять же приближенных менеджеров, которые могут очень хорошо заработать на этом, перепродавая, спекулируя этими портфелями и так далее.

Поэтому я думаю, что это будет делаться так или иначе. Но главное, что там нет ситуации, при которой будут рушиться большие банки, потому что они не могут поддержать свой капитал. Государство придет и сделает все, что нужно.

Но валютным ипотечникам государство не захотело помогать.

В данном случае речь не шла о гибели банков, а конкретный частный заемщик государство не очень волнует. Уже какое-то время, да, уж точно весь 2018 год мы говорим о том, что на рынке в широком смысле слова, да, на российском рынке преобладают истерические настроения. Люди очень часто даже переоценивают проблемы экономические.

Действительно, люди бегут, и инвесторы бегут, и предприниматели бегут. Я не имею в виду через границу пешком, я имею в виду с рынка. Они, так сказать, продают все, что только можно, сокращают инвестиции, сокращают балансы, уходят в самых разных секторах. И далеко не всегда это адекватно, очень часто здесь играют роль некие общие туманные страхи, поскольку государство непредсказуемо, произвола очень много, люди, даже не пострадавшие от него, начинают пугаться и не хотят продолжать в это играть.

Но это тоже для России не очень важно. У нас вообще доля частного бизнеса же очень низкая, доля малого и среднего бизнеса рекордно низкая для развивающихся и развитых стран. У нас все больше и больше все зависит от огромных корпораций, и от спецпроектов, и, в общем, от полезных ископаемых, которые мы добываем. И в этом смысле есть бизнес, нет бизнеса, да, не такая большая разница.

Собственно, вы сейчас перечислили еще два пункта, да. Первый ― бегство капитала, действительно, бизнес бежит, бегут действительно физически люди. Не знаю, владельцы банка «Открытие» уехали, они же тоже не с пустыми руками уехали.

Они не совсем физические люди, да. Это все-таки не честный бизнесмен, которого закошмарили силовики. Это ситуация едва ли не обратная, это бизнесмен, который закошмарил все, что можно, пока не уехал. И да, конечно, но это все-таки не очень большой капитал. В общей сложности, включая покупку валюты населением, с учетом падения курса рубля в этом году все-таки около половины валютного притока ушло из страны, да. Резервы-то выросли, особенно с учетом того, что Центральный банк скупает валюту, резервы у нас сравнялись, кстати говоря, с внешним долгом.

О, про резервы. Мы опять же немножко отклоняемся от темы, но Центральный банк начал покупать юани, причем в очень больших количествах.

Да.

И доля 14% в золотовалютных резервах в юанях ― это что-то экстраординарное.

Нет.

Нет?

А почему? Смотрите, вот есть картинка корзины в расчетах. Что такое, вообще говоря, резервы Центрального банка? Резервы Центрального банка должны соответствовать в идеале двум параметрам. Первый ― они должны быть contrarian к рынку…

А по-русски?

То есть если, скажем, у вас золото падает, надо покупать золото. Почему? Потому что завтра оно начнет расти, а оно у вас уже есть, да. Если доллар дешевеет, то нужно покупать доллар. Почему? Потому что завтра будет в мире кризис и тот, кто будет иметь подешевевший доллар, выиграет.

И Центральный банк в этом смысле, когда доллар дорожает, по идее, должен уменьшать его объемы, потому что мы и так знаем, что он дорожает. Он дорожает, он дорожает, он дорожает, мы придем к пику его удорожания циклическому, сдав долларов, сколько можно, и дальше начнем покупать, когда он будет дешеветь. Центральный банк должен противопоставить себя экономике для того, чтобы быть резервом, иначе он будет просто одним из игроков, играть вместе со всеми. Это раз.

Второй момент заключается в том, что если вы делаете резервы, то делаете вы их, вообще говоря, чтобы когда-то и как-то этими резервами рассчитываться, иначе зачем они нужны? А рассчитываться вы будете в той пропорции, в той комбинации, в которой в мировых расчетах используются те или иные валюты. И то, что делает сейчас Центральный банк, ― это на самом деле приведение корзины наших резервов поближе к тому, какая корзинка валют используется в мировых расчетах. И у юаня действительно примерно такой объем в мировых расчетах сейчас. У доллара примерно 40 с чем-то процентов. У нас доллар примерно к 40% движется потихоньку. Евро ― мы тоже примерно подбираемся к той цифре, которая должна быть.

То есть в этом смысле наш Центральный банк делает, вообще говоря, достаточно разумные вещи. И все это, конечно, происходит под вот эти безумные разговоры о дедолларизации, например, да, и так далее, но на самом-то деле это не дедолларизация, это приведение резервов в соответствие с мировой логикой, практикой и картинкой мирового рынка.

С мировой или со структурой российского импорта-экспорта?

С мировой.

С мировой.

С мировой, да. Наша структура, конечно, очень сильно перекошена к доллару, и если бы мы следовали нашей структуре, то мы бы сохраняли намного больше долларов.

Не евро? Потому что у нас же огромный импорт идет именно из еврозоны.

Да, но мы рассчитываемся за нефть-то в долларах все равно, нефть торгуема в долларах. Мы доллары получаем, а дальше мы на них же покупаем в еврозоне импорт. И так и будет продолжаться, вообще говоря, вряд ли нам удастся убедить европейцев, что надо переходить в расчетах на свою валюту.

Еще один плохой фактор ― это плохое качество экономического роста. Мы это упоминали, да, что только экспорт сырьевой и госинвестиции, которые, скорее всего, будут не очень производительными, но с которых заработают определенные люди.

Это уже как микстура, да, это уже невозможно пить без содрогания. Да, мы об этом говорим сколько? Пять, десять лет. О том, что у нас когда и есть экономический рост, он очень плохого качества, он искусственный во многом. И вообще говоря, примерно с 2012 года, то есть уже шесть лет, мы шесть лет подряд теряем примерно по 2% ненефтяного ВВП.

А хорошая новость состоит в том, что у нас еще много этих по 2% осталось, терять можно долго. И если говорить, скажем, о перспективе стабильности в стране, то дестабилизаторов стабильности, не связанных напрямую с падением ненефтяного ВВП, очень много, и, конечно, мы потеряем стабильность раньше, чем увидим кардинальные изменения на рынке нашего ВВП. Мы можем потерять 20–25% ВВП, ничего страшного-то не произойдет, по большому счету.

20–25%? Не знаю, когда в 1992 году ВВП рухнул фактически на 30–40%, это, в общем, воспринималось людьми как катастрофа, и это была катастрофа.

Как катастрофа воспринималось не это. Как катастрофа воспринималось обрушение структуры, которая перераспределяла доходы. И там не только упали совокупные доходы, которые меряются ВВП, на 20–25%, а там еще рухнула структура перераспределения.

А здесь-то структура перераспределения функционирует как раз, наоборот, очень хорошо. У нас все больше и больше бюджетников, бюджетникам раздают как надо, сколько надо и когда надо. Будут раздавать немножко меньше. Я думаю, что гипотетическое падение ВВП на 25% ударит по бюджетникам, скажем, на уровне 15–20% их доходов. Минус 20% доходов ― это уровень примерно 2005–2006 года. Вот да, вот как-то так.

Люди же не любят терять.

Не любят.

Известно, что плюс десять долларов и минус десять долларов воспринимаются совершенно по-разному. Минус десять долларов ― эту потерю люди воспринимают гораздо болезненней. И вернуться на уровень 2006 года ― это будет…

Да, но, с другой стороны, у нас же феноменально консолидированное общество. Вы видите, такая вещь, как пенсионная реформа… Вы представляете во Франции, например, пенсионную реформу нашего типа? И у нас, да, как она прошла.

Я думаю, там бы сменилось правительство.

Мне сложно отвечать за французов, да, но тем не менее я думаю, что эффект был бы, конечно, значительно более серьезным. У нас очень консолидированное общество, у нас общество, которое очень эластично с точки зрения экономики по многим причинам, тут мы с вами можем часами обсуждать, почему. И в этом смысле правительство, мне кажется, абсолютно понимает, да, оно абсолютно внятно оценивает ситуацию, понимает, что они делают, почему они это делают и что они получат.

И последний, самый важный фактор, на мой взгляд, да, ― риск падения цен на нефть. Вы более оптимистичны, вы считаете, что 2019 год будет хорошим годом с точки зрения нефтяного рынка.

У нас есть рост мирового ВВП, да. На Россию не смотрите, да, в России прогноз 1%, а у мирового ВВП все еще прогноз 3%. И Китай ― все еще прогноз 6%. И Китай ― огромный потребитель сырья, потому что у него до сих пор неэффективное потребление сырья по сравнению с другими странами, он будет потреблять эту нефть. Поставки с Венесуэлы падают, Ближний Восток находится все время под угрозой падения поставок из-за конфликта.

Поэтому ожидать, что будет какое-то резкое изменение цены на нефть от того, что есть сейчас, я бы не стал. Я имею в виду даже вниз, да. Про вверх я не говорю, потому что я вообще не считаю, что есть оправданность роста цены на нефть выше среднециклических значений, да. Я имею в виду сильное падение вниз.

А среднециклические ― это 55–60, как-то так?

Да, то, что мы в 2013 году считали, оно никак не изменилось.

Хорошо. И такой еще вопрос. Все-таки вы говорите, что общество очень инертное. Если обсуждать население, то последние опросы показывают, что 50% готовы требовать отставки правительства. Это довольно высокий показатель.

Вот это загадочная фраза, да. Подобным образом сформулированные опросы вообще очень плохо отражают реальность. 50% населения готовы требовать отставки правительства. Что же они не требуют-то ее? Где здесь вот этот гэп, да, между «готов» и «делаешь»? В России он столетиями, мне кажется, может накапливаться. Что значит готовы? Их спрашивают: «Вам нравится правительство?». Нет, не нравится. «А делать что будете?». А ничего не будут. Это обычная, нормальная для России ситуация.

Здесь мерить скорее нужно не абстрактные настроения в ответе на опрос, а конкретную социальную активность. Конкретная социальная активность в Приморье выражается, например, и в других регионах в попытке выбрать не бюрократа из «Единой России», а левого популиста. Это то, о чем мы все время говорим, да. Действительно, левые настроения будут нарастать. И я предположил бы, что на следующих выборах в Думу, если они будут более-менее честными, «Единая Россия» не получит большинства, а большинство получит альянс КПРФ и ЛДПР именно на левых настроениях, на левых идеях, на инфляционном таргетировании и так далее.

Андрей, спасибо большое. К сожалению, наше время подошло к концу. Другие не менее интересные денежные темы мы обсудим с вами в следующем выпуске. Это была программа «Мовчан» ― программа о том, что на самом деле происходит в российской и мировой экономике. С вами были Андрей Мовчан и Артем Торчинский. Всего доброго! Оставайтесь на Дожде!