Главный экономист «МТС-Банка» о том, почему в России с инфляцией борется не ЦБ, а прокуратура

Пархоменко: Хотелось бы начать с экономики, связанной с политикой, и с той реакцией, которую мы видели в течение дня. С одной стороны, нефть растет, с другой стороны, как происходил ход торгов: с утра, так и не увидев никакого решения из Минска, рубль начал резко падать, потом вышел Владимир Путин, объявил о каких-то результатах – он резко укрепился. И дальше в течение дня он вернулся на тот пик, к которому он пришел к полудню – около 66,5-67 рублей. Это означает что-нибудь или вообще наш валютный рынок оторвался от геополитики или начали читать, разбираться, углубляться в содержание и такое отношение рынка к тому содержанию, которое есть?

Надоршин: Мне сложно сказать, поскольку на протяжении всех минских переговоров достаточно активно двигалась нефть – сначала вниз, уже после окончания – вверх, поэтому существенная часть реакции рубля связана, скорее, с нефтяным фактором. Понятно, что СМИ из Минска сделали центральное событие, освещали избыточно, когда нужно и не нужно.

Пархоменко: Ночью я следил по агентствам, и в отсутствие какой-то информации российские агентства выходили каждый час с одним и тем же сообщением: переговоры идут 6 часов, переговоры идут 7 часов и т.д.

Надоршин: Понятно, что от этих переговоров не стоило ждать какого-то прорыва с точки зрения того, что какая-то из сторон, которые не закончили военные действия друг против друга, согласятся: ой, вы знаете, мы тут неправы были. Поэтому не имело смысла ожидать чего-то феноменального. Этот ажиотаж, раздутый СМИ, зарядил участников, и в каком-то смысле для валютного рынка новый Минск стал очередным центральным событием.

Пархоменко: А на самом деле он таковым не является?

Надоршин: Сложно сказать. Реакция была не на то, что люди прочитали в документе, я не думаю, что можно было ожидать чего-то радикально отличающегося. Понятно, что официально его еще не выложили, но утечки есть, фотографии. Его готовили быстро, стремительно, времени подойти с какой-то конкретикой по многим вещам нет, там и так больше, чем можно было рассчитывать. С другой стороны, это пустая формальность или это будет реально воплощаться – мы узнаем это даже не 15 февраля в 00 часов 01 минуту, мы об этом узнаем гораздо позже, потому что там большое количество сложных этапов: референдум, изменение Конституции. Что и когда там будет выполняться, мы будем узнавать на протяжении 2015 года и не сразу.

Довольно противоречивые заявления, которые сделали лидеры многих стран, участвующих в этом мероприятии, они рынку четко показали, что если бумага есть, переведенная на многие языки, тем не менее, она вовсе не означает тот прорыв, который пытались подать многие СМИ. В моем понимании рынок, сначала заряженный СМИ, отреагировал резко, а потом, поняв, что имело смысл сначала дождаться – реакция стала поспокойнее. И к экономике это не имеет никакого отношения. Те отношения, которые с Украиной у нас приморожены, они и останутся примороженными. Мир санкций для нас не отменит. То, что будет реализовываться, если оно будет реализовываться похожим образом на то, как это написано в документе, может каким-то образом повлиять. Но я вас уверяю, это могло произойти и в рамках первых минских соглашений. Принципиально этот документ отличается в деталях, но сказать, что он отличается радикально нельзя.

Пархоменко: Последний короткий вопрос по поводу сегодняшних событий – это заявление Федерика Могерини, главы европейской дипломатии, о том, что пока санкции обсуждать не будут. Можно сказать, что это позитив или это сохранение статуса-кво?

Надоршин: Если мы будем искать экономическое влияние, то возможно тот факт, что угроза обсуждения санкций в ближайшее время, этот документ, если вы хотите в нем искать экономическое влияние, то эффект если и будет, то будет краткосрочным. Наши отношения и с ЕС, и с Украиной будут определяться реализацией этого документа, нежели чем тем, кто какие подписи и в каком количестве поставил.

Пархоменко: Перейдем к долгосрочным вещам, а именно к базовому прогнозу министерства экономического развития, который на днях  был представлен, еще не видя документа, но видя основные параметры, и на основе которого правительство собирается переписывать бюджет в течение этого месяца, чтобы весной его принимать. Центральная цифра этого прогноза – 50 долларов за баррель. Сверхконсервативно, ниже, чем консенсус-прогноз, ниже, чем многие экспертные оценки. Это такая реакция на то, что все предыдущие прогнозы так сильно промахивались, и решили, то надо взять с запасом? Или у российского правительства такой консервативный негативный взгляд на предстоящее событие?

Надоршин: Мне сложно сказать. Я не видел консенсус-прогноза, который использовал Минэкономразвития для того, чтобы сказать, что цена, заложенная в этом прогнозе ниже, чем…

Пархоменко: По-моему, прогноз Bloomberg – около 60.

Надоршин: Надо смотреть, какие даты этих прогнозов. Если он актуализировал январем, там большое количество участников могло не знать новых прогнозов, и это могло попасть со старыми датами. Если он был сделан в декабре, то 60 могло казаться хорошей цифрой. Если вы посмотрите на текущую цену на нефть, то даже отскочив, она сейчас не достигает 57 долларов за баррель брент, для Urals – это порядка 56. Сказать, что 50 выглядит невероятно консервативно – это, мягко говоря, приукрасить.

Пархоменко: Для нашего правительства обычно во всех прогнозах, которые мы видели…

Надоршин: О, всегда официальный прогноз был консервативен. За редким исключением, на 2013-2014 год он был сверстан немного оптимистично, но в подавляющем большинстве случаев он всегда исходил из консервативной оценки. Поэтому 50 там и должно было стоять. В декабре прошлого года, когда пытались обновлять прогнозы и выступать с заявлениями, уже можно было говорить о 50-ти, а в тот момент пытались говорить о 60-ти. Поэтому если мы говорим о консервативном подходе к планированию, то 50 – абсолютно нормально.

Пархоменко: То есть это свидетельство трезвого подхода к ситуации?

Надоршин: Если хотите – да. Я не вижу основания этим хвастаться. Слава Богу, если будет больше. Слава Богу, мы ставим те консервативные цифры, которые обычно предпочитали ставить при бюджетном планировании, а не пытаемся бежать впереди паровоза со 105, едва-едва на рынке сотня набиралась. 50 – это не центральная цифра этого прогноза. Тот факт, что мы отдаем дань реалиям, смотрим январские и февральские данные, и понимаем, что в совокупности за январь и февраль у нас средняя цена на нефть чуть больше 50-ти и будет, если мы читаем отчеты большого количества иностранных компаний, видим, что в этом году ряд из них не исключают снижения на нефть до 20 и 40, пусть временно, но это две фигурирующие вполне в публичных отчетах пары крупных компаний цифры, мы понимаем, что 50 – это нормальная цифра прогноза.

Другое дело, что при 50 долларов за баррель будет крайне непросто получить спад всего в 3% реального ВВП. Это достаточно оптимистичный взгляд. Думаю, где-то в эту цифру целит Минэкономразвития.

Пархоменко: Вы сказали, что 50 долларов – не центральная цифра. Что центральная тогда, на ваш взгляд?

Надоршин: Дефицит, потому что, по большому счету, центральная цифра этого прогноза – это борьба за то, будет ли государство проводить какую-то политику, которая будет хоть как-то стимулировать экономическую активность или же будет пытаться зажиматься в раковине, как это предлагает Минфин. И какая-то полемика между Минэкономразвитием и Минфином…

Пархоменко: Она такая вечная.

Надоршин: Одно дело, когда вы проводите это на росте, когда вы проводите на замедлении экономики, и третье, когда вы полемизируете об этом на фоне экономики, которая стремительно идет вниз, и ваши прогнозы в части, например, если вы посмотрите структуру доходов бюджета, а господин Улюкаев дал понять, что основное снижение доходов бюджета он ждет в нефтяных доходах, а нефтяные доходы должны упасть очень скромно. Вы смотрите на прибыль по итогам января-ноября 2014 года корпоративного сектора и видите, что ненефтяные доходы для бюджетной системы упадут гораздо больше, скорее всего, потому что они идут в регионы, это ляжет приличным бременем на федеральный бюджет. Пусть явно бюджет не видит падение не нефтяных доходов.

Пархоменко: То есть эти потери ненефтяные лягут не в федеральный бюджет, а в региональный.

Надоршин: Конечно. И сам федеральный бюджет в 2013 году сильно недобирал ненефтяных доходов, у нас подавленная экономическая активность, мы говорим, что точно недополучим ненефтяных доходов от импорта. Поэтому то, что я вижу, там очень оптимистично заложено поступление ненефтяных доходов. А с учетом того, что приходит и придет в регионы, какой масштаб проблем, это будет очень непростая задача для бюджета, федерального в том числе, каким образом всю бюджетную систему оставить в нормальном дееспособном состоянии. И это будет нагрузка на расходную часть федерального бюджета.

Надо смотреть правде в глаза. Те цены, которые по нулевому дефициту Минэкономразвития продолжает декларировать к 2017 году, возможно, их не удастся получить. И федеральный бюджет должен быть готов в нынешних условиях к продолжительному стимулу, то есть поддержанию намеренному дефицитного бюджета с целью того, чтобы поддерживать определенную активность экономики, в том числе в регионах. То, что кажется федеральному бюджету не так плохо, в регионах может выглядеть катастрофически. И федеральный бюджет должен быть готов принять какие-то меры. Резерв позволяет, возможности позволяют.

Пархоменко: Закрыть собой образовавшиеся дыры.

Надоршин: Конечно. Налог на прибыль очень сильно зависит от того, что происходит в экономике. В экономике рост – налог на прибыль растет, в регионах все хорошо. Если у вас в экономике спад, особенно если спад обещает быть продолжительным года 2-3 – это означает, что в регионах будет все крайне непросто. Поскольку так структурирована налоговая система, федеральный бюджет несет ответственность за то, что регионам досталась очень волочильная часть налоговых поступлений. Они не всегда могут на нее в полном объеме опереться. А расходные обязательства у них немалые.

Ситуация заключается в том, хотим ли мы отделаться небольшими вкраплениями антикризисного плана или мы хотим иметь полноценную стратегию развития, независимо от того, кризис у нас или нет, и мы хотим стимулировать то, что будет реально составлять существенную часть развития российской экономики на горизонте 3-10 лет. То, что мы будем в несырьевых секторах развивать или мы так и будем заплатками затыкать дыры. Ради этого нужно, прежде всего, иметь дефицит. Не для того, чтобы потратить или кому-то что-то компенсировать – нет. Для того, чтобы развиваться независимо от того, дорогая нефть или дешевая.

Пархоменко: Здесь есть ощущение, что стратегию хотят все, просто ее пока не придумали. Даже министры говорят о том, что мы понимаем, что антикризисный план – это временная мера, но мы в него прописываем, что нужно провести структурные реформы. Когда и какие – ответа на это нет.

Надоршин: Антикризисный план уже будет исполняться. В своем брифинге министр экономического развития четко говорит: вот по этим статьям мы потратим 35 млрд. бюджетных денег, вот столько-то. Это лукавая фраза. По-хорошему структурные реформы должны идти сами по себе. А антикризисный план должен встраиваться в эту стратегию при условии что те или иные цели и задачи, компании, бизнесы, виды деятельности укладываются в стратегию развития Российской Федерации и требуют поддержки уже просто потому, что в будущей России они должны быть и должны развиваться. И те препятствия, с которыми они столкнулись сейчас, мешают образу будущего, которое мы должны получить по этой стратегии. Вот это был бы правильный подход.

Мы знаем, что происходит в кризис. Все каналы принятия решений государственных органов загружены огромным количеством поступающих вопросов. Поэтому если плана нет изначально – с этим будут сложности. Но ничто не мешает его пытаться разрабатывать. И этот вопрос дефицита – для чего? Если плана нет и не предвидится, то можно стремиться к дефициту, по крайней мере, это сбережет государственные ресурсы, но ценой более глубокого спада. Хотим предложить какой-то план развития, то это стоит того, чтобы иметь в бюджете дефицит, потому что потом мы получим гораздо более высокий уровень, вот если хотите, переходя на персональный уровень индивидуального благосостояния, надеюсь, каждого из нас, живущих в этой стране. И это важно.

Для меня тот же дефицит – это важная цифра. Сейчас государство не готово брать на себя риски российской экономики. Это я слышу в словах Минфина, это я вижу в антикризисном плане. Я хотел бы видеть и наблюдать, как государство видит развитие, во что оно готово реально вкладываться, за что оно готово нести ответственность, где оно готово хорошо и надежно принимать риски. Я то же самое слышу в словах бывшего зам министра экономического развития господина Клепача, который сменил позицию. Так почему же этому не случиться? Полемика вокруг дефицита для меня цифра центральная. Она актуальна безотносительно к цене на нефть.

Пархоменко: Получается так, что до тех пор, пока Минэкономразвития не представило какой-то план, зачем им нужны деньги? Минфин в этом споре прав, что он этих денег давать не хочет?

Надоршин: Вообще это не спор Минфина и Минэкономразвития. Если мы будем спорить о конкретных цифрах на конкретные расходы, это так и должно звучать, как у вас. На самом деле правительство и государственные структуры должны выработать согласованный план развития. Что у нас в приоритете: оборонка, социалка. Что мы хотим: хотим быть страной, меньше зависящей от сырья, страной, которая поставляет конкурентную продукцию не только в сырьевой экономике на мировые рынки. У нас в декларациях все это есть. Это вопрос стратегии. Все, начиная от президента и дальше по списку, должны понимать, для чего работают органы правительства, чтобы бизнес четко это тоже прочувствовал. Поэтому если вы сводите это на уровень Минфина и Минэкономразвития, вы выливаете ребенка вместе с водой и сводите к простой вещи.

Тогда не будет никаких -3 спада, будет -5, дай Бог, этим ограничимся. В этом случае нас ждут серьезные проблемы. Если правительство не готово брать на себя долгосрочные риски экономики, ведь очень большое количество агентов в частном секторе не решатся на это, они же понимают еще меньше, чем правительство, которое затрачивает на анализ ситуации огромные ресурсы. В этом смысле им самим страшно. Здесь не вопрос нефти. То, что нефть адекватна ситуации и консервативно по ней оценена – я с этим согласен, мой базовый прогноз тоже исходит из 50-ти на 2015 год. Вопрос именно дефицита, на что он будет потрачен, то, ради чего государство его будет поддерживать. Это вопрос не только цифры, но и ее наполнения.

 То, что говорит сейчас Минэкономразвития, мне нравится больше. Не потому что это про расходы и про развитие, а в том числе, что это про инвестиционные статьи, которые нам крайне нужны. То, про что говорит Внешэкономбанк, мне тоже начинает нравиться больше, хотя механизм наполнения этих денег за счет эмиссии Центрального банка меня совсем не радует. Это совсем другой проект. ЦБ – не банк развития. Банк развития – самостоятельная организация. И если мы готовы в него вкладывать, мы должны в него вкладывать деньги, напрямую идущие из иных источников.

Пархоменко: Что касается государственных инвестиций, то выбор в части бюджета примерно такой: или резать-замораживать социальные расходы, или брать деньги из Резервного фонда и закрывать ими два с лишним триллиона, которые выпадают из расходов по оценке Минэко, или резать государственные инвестиции, то есть мега-проекты. Есть ли какие-то еще варианты? И какой тут будет выбран, и какой надо было бы выбрать?

Надоршин: Мега-проекты – это не все государственные инвестиции. Надо понимать, что помимо мега-проектов государство очень много инвестирует в рамках программ долгосрочного развития, там очень приличное количество различных инвестиций, не только инфраструктурных, но и еще связанных с отдельными элементами технологий и прочее. Эти инвестиции нам нужнее. Вопрос госинвестиций – это не вопрос чемпионата 2018 года, не упрощайте. Эти мега-проекты вообще идут в большей степени из средств ФНБ, средств госкорпораций. Они государственные, но напрямую из бюджета они агрессивно не финансируются. Госинвестиции – это инвестиции в вещи, которые могли бы неплохо на нас поработать во многих местах и регионах экономики, поэтому выбирать их нужно, резать их нельзя.

Тот выбор, который сейчас сделало правительство, для нас опасен. Если вы посмотрите на то, что происходит с инвестициями, во-первых, они падают 2 года подряд в реальном выражении, и если вы возьмете динамику за последние 6 лет, то вы увидите, что у нас инвестиции в основной капитал упали по сравнению с 2008 годом. Когда мы восстанавливались после кризиса 1998 года, у нас с 2003 года был бум инвестиций, наши инвестиции опережали темпы роста китайских. Для тех задач, которые мы себе тогда ставили, это была адекватная скорость развития, адекватный объем инвестиций. С 2009 года ничего подобного больше не было. И результат однозначен. За 6 лет у нас рост производительности в экономики 3-4%, прирост ВВП – 5,6%. Без инвестиций мы не смогли повысить свою производительность труда.

Кризис – это не проблема санкций и упавшей нефти, это проблема исчерпавшей себя модели развития, потому что мы ее неотинвестировали, чтобы перейти на новые рельсы, встать на дорогу, заново ведущую к росту, остались на прежней, а она сначала вышла на пологое, в 2013 году мы замедлились до 1,3% без всяких санкций и конфликтов, в 2012 мы тоже замедлялись до 3 и 4%. По большому счету, если мы посмотрим на ситуацию, нам нужно приложить колоссальные усилия для того, чтобы поменять и в частном и в государственном секторе экономики очень многое для того, чтобы можно было дальше развиваться. Я хотел бы видеть Россию, растущую независимо от того, растет или падает нефть. Нефть не называют причиной кризиса.

Пархоменко: И причиной роста.

Надоршин: Да, совершенно верно. Потому что это делает нас зависимыми от внешней конъюнктуры. Мы не управляем ценой на нефть, мы – не стратегический игрок в этом сегменте. Наш интерес как страны – это развиваться иными путями, и нефть нужно для этого использовать. Я всегда старался смотреть именно в это будущее.

Пархоменко: Мы все об этом мечтаем.

Надоршин: Все явно обманчиво. Если бы так было, мы не получили бы в частном и государственном секторе прирост порядка 4%  производительности в реальном выражении. Где-то больше, где-то меньше, но это вся экономика дала. Поэтому фраза «все мечтаем» - это настолько далеко от реальности, что не стоит так. Мы на другом сконцентрировались – на потреблении. Эти годы, большую часть из этих 6 лет, мы увеличивали свои стандарты потребления, мы проедали то, что нам нужно было вложить в будущее. Сейчас нужно пожертвовать социальными расходами для того, чтобы вложить в наше будущее, это было бы правильным.

Пархоменко: Почему на потребительские расходы была сделана ставка, потому что это самый простой и понятный локомотив роста, которые мы имели последние годы.

Надоршин: И импорта. Получилось так, что результат нашей модели развития привел к тому, что со второй половины 2012 года мы росли исключительно потребительским спросом. Вся экономика, которая на пике превышала 2 трлн. росла исключительно потребительским спросом, потребительским кредитованием.

Пархоменко: А это как растет, так же и сдувается?

Надоршин: Это и есть большая проблема. Поэтому сейчас обесценившийся рубль и упавшая цена на нефть вынуждает нас пересматривать потребительские стандарты и убивает российскую экономику в первую очередь, потому что мы сами больше не можем потреблять в тех же объемах.

Пархоменко: Очень важный вопрос – это инфляция, от которой многое зависит. ЦБ говорит: пик будет 15%. При том, что у нас уже 15,5%. Клепач говорит – 18%. В итоге, все сходятся, что к концу года будет 12-13%. Мы сейчас в моменте видим гиперинфляцию – почти 4% за январь. Лично у меня опасение, что эта история выходит из-под контроля, и эти инфляционные ожидания – обоснованные, не обоснованные, растет нефть, падает, что с рублем – неважно. На этих ожиданиях она выходит из-под контроля, начинает самораскручиваться и уходит к концу года под те же 18% и больше. Насколько сейчас вся эта история крепко в руках ЦБ и экономического блока?

Надоршин: Если мы говорим о формальной цифре, то эта история больше в руках ФАС и прокуратуры, нежели чем экономического блока и ЦБ. Мы все прочитали в газетах, что на поля борьбы с инфляцией были отправлены…

Пархоменко: Неужели это как-то может повлиять? Приходит прокурор, ценник переписали, на следующий день поставили обратно.

Надоршин: Нет, я не думаю, что так, но эффект это имеет. Не надо даже давать инструкцию, достаточно просто напугать. Поэтому это не очень здоровый процесс. Эффект этой меры мы видимо по январским данным. Если вы посмотрите январские недельные данные, они давали инфляцию на уровне 2,7 за месяц, а в итоге вышло 3,9. Для маленьких городов не все сотрудники ФАС могли дойти, у них ограниченный штат. Что это формирует? Если можно было бы позволить рыночному механизму отработать здесь, то большая часть поставщиков и производителей не смогли бы поднять цены, как они думают и им бы хотелось – рынок не позволил бы и наш падающий спрос. Но сейчас у них есть фактор административного давления, который не позволяет им даже ошибиться. Ошибиться – и умереть, обанкротиться, показав всем остальным, что так поступать не стоит.

Рыночной силе мы не даем сработать. Но он будет думать, что он недополучает, а прибыль он будет недополучать из-за спада, из-за того, что он не смог индексировать, у него будет желание это сделать, как только административное давление спадет. Заморозка 2010 года, заморозка цен на бензин – мы проходили это в нашей истории неоднократно. Это все возвращается производителю достаточными потерями.

Пархоменко: То есть на самом деле это еще больше рождает ожидания инфляционные?

Надоршин: Абсолютно, потому что он закладывают это в бизнес-планы, и его партнеры тоже закладывают в бизнес-планы. Мы сейчас создаем условия для формирования инфляционных ожиданий, чтобы инфляция не успокоилась к концу года. Мы мешаем рыночной ситуации четко показать: ребят, да не будет у вас возможности увеличивать цены как хотелось бы, вы просто не увидите тех прибылей, которые были в прошлом году, если вам кажется мало, значит этот выбор не для вас, отдайте его конкурентам, а если нет – расплатитесь хотя бы с долгами, не ухудшайте положение себя и других агентов. Это сигнал, который многим посылает рынок. Мы пытаемся ему воспрепятствовать, не дав людям его почувствовать, поджимая их административным фактором.

Что мы сейчас получим? Мы получим несколько меньшую инфляцию, чем она была бы, не будь этого административного давления. Но все равно 18% - это и даже, возможно, больше к середине года мы увидим. 17%, скорее всего, будет по итогам февраля. Вот наша реальность. Про пик в 15%  можно уже забыть. Если все будет удачно, то к концу года она может быть меньше 15%. Я не уверен по поводу 12-13%. По поводу контроля монетарными властями – конечно, это снижение ставки очень сильно сбило людей с толку. Большинство агентов не смогло понять, что и зачем сделал ЦБ, каким образом. И это сразу осложняет понимание действий ЦБ в будущем. То положение, в котором регулятор находится сейчас, скорее, диктует повышение ставки, нежели чем снижение.

Пархоменко: Но возможно ли, если мы увидим 18%, ну 3 процентных пункта разница между инфляцией и ставкой – это много.

Надоршин: Если вы хотите контролировать ожидания, то последнее, что вам нужно – это сбивать агентов с толку. Если сейчас повысить ставку – возможно, это еще больше их собьет с толку.

Пархоменко: А нет такого, что будет безвыходное положение, при котором придется ее повысить, потому что инфляция уже ушла?

Надоршин: Ставки по депозитам уже 14,7%. Низкие ставки по депозитам стали одной из причин, почему люди побежали покупать в доллары в прошлом году, побежали в Икею покупать товары, побежали в «М-видео». Это проблема. Если ЦБ сейчас повысит ставку, ставки по депозитам в один момент не вырастут, это добавит много проблем. То, что был пущен сигнал, что мы снижаем ставки – ситуация разряжается, в моем понимании слишком рано, он уже создает некий эффект в системе, которая может сыграть против регулятора. Посмотрите собственные инфляционные ожидания, мониторинг которых ведет ЦБ. По декабрю прошлого года они нарастали невероятно высокими темпами. И просто так взять и повысить ставку…

Пархоменко: Так придется.

Надоршин: Понимаете, ставка – это всего лишь цифра, да, это существенная часть фондирования для банков, но что 15, что 17, что 18% - это все равно проблема для банков. Чуть больше или чуть меньше – принципиально роли не играет. Особенность здесь заключается в том, что был упущен контроль над ожиданиями в этой сфере, потому что они нарастали, и вместо того, чтобы продолжать формировать правильные ожидания на замедления инфляции в будущем к концу этого года, мы позволили сейчас им набрать обороты из серии административных мер и торопливых снижений. Это риск, потому что есть приличная вероятность, что инфляция будет оставаться двухзначной довольно длительный период времени. Есть вероятность, что в январе 2016 года никакой однозначной инфляции мы не увидим. Эти отложенные ожидания инфляции, желания доиндексировать, они могут сыграть очень неприятную роль для инфляции конца 2015 – 2016 годов.

 У прокуратуры есть другие дела, у ФАС есть другие дела, чем следить за этими наценками в огромном количестве предприятий. Просто они должны выполнять свою основную работу, поэтому долгое время зажимать они не смогут. А это будет создавать как раз большой стимул, желание, и мы можем получить большой всплеск инфляции совершенно неожиданно. Мы жили так многие годы подряд, когда инфляция ни в какую не становилась однозначной, упираясь всеми силами. Это когда мы сформировали бизнес-план на 3 года, там везде заложили инфляцию по 10-15%, и индексируйте эти цены так. И поскольку вроде бы все проходит, зачем нам по-другому делать?

Если сформировалась бы другая среда, если бы другие бизнес-планы были сформированы в экономике, не было бы этой двухзначной инфляции, но этот процесс становится самоподдерживающимся, как только попал в ожидания. Ожидания – это и есть элемент бизнес-плана. У каждого он свой: у кого-то он на бумаге, у кого-то в голове. И сейчас мы создаем условия для плохих инфляционных ожиданий.

Пархоменко: Верите ли вы или нет, что это понижение ставки было свидетельством изменения хотя бы временной стратегии курса политики Центрального банка?

Надоршин: Я не знаю. То, во что я верю – это процесс, который съедает наши с вами доходы, через него съедает спрос и через него несет рецесс в экономику. Больше инфляция – глубже рецессия. Такая вероятность сейчас очень велика.

Пархоменко: В декабре все говорили, что ЦБ опаздывает, теперь, похоже, что ЦБ действует слишком быстро и слишком рано.

Надоршин: Возможно.