Игорь Бутман. В джазе только Путин и Сурков

Монгайт: В принципе, личные отношения с людьми, которые у власти – что они дают? Я понимаю, что вас приглашают на какие-то концерты, вы играете для них. Какого рода концерты? Например, все обсуждают вашу дружбу с Сурковым, я понимаю, что у вас какие-то личные, частные отношения.

Бутман: Да.

Монгайт: Что-то эти отношения принесли для вас, как для музыканта?

Бутман: Именно как музыканту?

Монгайт: Как музыканту. Как человеку – тоже, наверное, интересно, потому что Сурков очень закрытый, всем любопытно, как он существует.

Бутман: Как музыканту, я думаю, что нет. Мне нравится человек, я восхищаюсь тем, что он знает все песни Бориса Гребенщикова. Я, допустим, записывался с Борей Гребенщиковым 30 лет назад, меня Сережа Курехин привел совсем юного музыканта, молодого такого – не дурака, но где-то близко. Я там сыграл, 30 лет спустя послушал соло и думаю: ничего себе! Я Славе говорю: «Я послушал сейчас «Табу», мне просто нравится». Он говорит: «Да, я помню твои соло, здорово». Послушал соло это с Витей, мы говорили только о кунг-фу, о Брюсе Ли, больше ни о чем не говорили, стихи я особо не понимал. Пока я с Борей и с Витей не сошелся, мне и музыка не нравилась, стихи я тоже не понимал. Я такой, из веселого поселка парень-хоккеист - подраться, в хоккей поиграть, ну и кларнет, саксофон. Потом с Геннадием Львовичем Гольштейном разговаривал. Всегда меня спрашивал Геннадий Гольштейн, когда я приходил на урок: «Ну что, ты уезжаешь в Америку или нет?». Мы говорили тогда с отцом об эмиграции, потому что я был таким достаточно, ну не диссидентом, как Буковский…

Монгайт: Так сейчас и не скажешь, честно говоря.

Бутман: Моя любимая книга была «И возвращается ветер» Буковского обо всех этих проблемах. Но я не был диссидентом, я не чувствовал, что у меня есть такие силы бороться и уехать. И коммунизм я строить не хотел с коммунистами. У меня было достаточная слава. У меня не было, конечно, знакомых в партии, у папы был какой-то секретарь.

Шумов: Вам не кажется, что "Единая Россия" – это такой эквивалент КПСС, только в новой формации?

Бутман: Понимаете, на сегодняшний момент, скажу честно, не кажется. Это может произойти, мы можем оказаться…

Монгайт: А что вы делаете для того, чтобы не закостенеть?

Бутман: Чтобы не закостенеть? Я слушаю свои записи постоянно, чувствую, что надо.

Шумов: Чтобы партии не закостенеть.

Монгайт: Чтобы партия не превратилась в КПСС?

Бутман: Я должен работать и делать то, что делаю очень хорошо. И заставлять делать других людей в той же партии – работать хорошо.

Шумов: А у вас в партии есть приемные часы, кабинет, куда можно прийти?

Бутман: Нет.

Монгайт: А стихи Суркова вам нравятся? Он же тоже стихи сочиняет. Вы с ним обсуждаете его лирику?

Бутман: Нет, стихи Суркова мы не обсуждаем. Мы не так часто встречаемся. Я горжусь этой дружбой, но мы не так часто видимся. Он действительно занятый человек. Мы виделись, правда, вчера.

Шумов: Пользуясь случаем, извините, что перебил, когда я организовывал концерт в подержу Артема Троицкого в ЦДХ, кто-то звонил из администрации президента, чтобы отменить концерт. Наехали на дирекцию ЦДХ, они испугались и концерт отменили. Нам они никак не сказали, кто звонил из президентской администрации – какое-то лицо, которого они жутко боятся. Вы бы не могли узнать, кто этот человек?

Монгайт: Вы вообще верите в такую возможность?

Шумов: Это первый вопрос. И второй вопрос: когда ЦДХ отказалось, я стал организовывать в клубе «Хлеб» 10 июня концерт, на клуб «Хлеб» была пущена прокурорская проверка.

Монгайт: А что вы такое организовывали, почему такая реакция?

Шумов: Концерт в поддержку Артемия Троицкого.

Монгайт: То есть он настолько сейчас оппозиционный?

Шумов: Это было лето. Кто-то дал «фас» на прокурорский наезд, на прокурорскую проверку, МЧС, участковый даже пришел. Кто-то сверху дал команду. Вы не могли бы узнать, раз вы туда ходите, с ними дружите, кто этот человек? Если вы говорите, что это не СССР.

Бутман: Я попробую узнать.

Шумов: ЦДХ боятся даже имя произнести. Они нам сказали, что звонили два человека – из Общественной палаты некто Островский, по-моему. Не знаете такого?

Бутман: Нет.

Шумов: Тоже звонил, чтобы отменить концерт музыкантов. Я вам диск подарю, в конце концов, мы диск выпустили.

Монгайт: У меня такое ощущение, что вы живете просто в разных государствах. Вы верите в существование России и России-2, что есть некоторое параллельное пространство?

Шумов: Да. Есть приближенные к властям, а все остальные – вот дома нам сносят и все, до свидания.

Бутман: Я думаю, что, конечно, какая-то несправедливость или какие-то вопросы, какие-то вещи, которые у нас происходят, могут быть.

Шумов: Они каждый день сплошь и рядом происходят. Это не то что какой-то единичный случай.

Бутман: У нас методы борьбы с этим…

Монгайт: У нас – у партии?

Бутман: Нет, у меня лично. У меня лично метод борьбы с этим безобразием, безответственностью, разгильдяйством, просто ленью – это не борьба с властью. У меня нет претензий к власти. Если мой оркестр звучит плохо, в этом не виновата власть.

Шумов: Вам концерты срывали? За 5 минут до выхода к вам прокурор приходил на концерт? «Ну-ка, что ты тут делаешь?». Это в наше время! У вас такие были ситуации?

Бутман: У вас джазовый клуб есть. К вам нагрянула перед каким-нибудь таким оппозиционным музыкантом – у вас, я надеюсь, они выступают – вдруг проверочка?

Бутман: У меня такие супероппозиционные музыканты не выступают.