«На наш Крым и наш Донбасс не жалко». Как москвичи относятся к падению зарплат

Дзядко: Правильно ли я понимаю, что здесь можно говорить о снижении покупательной способности россиян?

Гимпельсон: Можно, конечно.

Дзядко: Сообщает Росстат, не привыкли мы, что выступает он со статистикой, свидетельствующей о серьезных проблемах. Тем не менее, ровно об этом эта статистика и говорит. С чем связан тот факт, что реальные зарплаты впервые за пять лет упали?

Гимпельсон: Все с тем же – экономика балансирует где-то между рецессией и стагнацией. Странно было бы, если Росстат нас порадовал статистикой, что она растет невероятным темпом. Другое дело, что целый ряд иных показаний Росстата, например, безработица или занятость совсем не говорят ни о рецессии, ни о стагнации. И это один из интересных вопросов, почему такое расхождение.

Дзядко: То есть они друг с другом не сочетаются?

Гимпельсон: Безработица находится на исторически низком уровне – около 5%. И вся тенденция последнего времени говорит о том, что безработица продолжает падать, ну не падать, во всяком случае, остается низкой. У многих это вызывает вопросы, а можно ли в это верить. На самом деле здесь есть одно простое объяснение – одно не противоречит другому.

Дзядко: И как вы отвечаете на этот вопрос?

Гимпельсон: Я отвечаю так – если мы посмотрим на предыдущие кризисы, в которых российская экономика была, это 1998, 2008, 1994, целая серия кризисов, шоков, мы всегда видели, что заработная плата реагирует снижением, заметным снижением, а занятость, безработица почти не реагирует. И это особенность российского рынка труда, потому что в любой европейской стране или, например, в США, когда мы смотрим на кризис, мы видим, что заработная плата почти не реагирует. Если она росла до этого каким-то небольшим путем, она продолжает расти. А занятость обваливается, безработица растет. У нас все наоборот, поэтому мы не удивлены тому, что безработица остается низкой, мы не удивлены тому, что заработная плата прекратила рост, рост колеблется около нуля. И это соответствует тому, как устроен наш рынок труда, нравится это или нет.

Дзядко: Если говорить про прогнозы, какие-то перспективы. Означает ли происходящее и весь тот фон, который сопровождает едва ли не каждый день в экономическом плане, что эта самая покупательная способность будет уменьшаться, и та самая корзина, которую россиянин может приобрести на свою зарплату, и в дальнейшем будет становиться все меньше и меньше, а наполняемость этой корзины еще скуднее и скуднее?

Гимпельсон: Да, конечно. Мы не ожидаем номинального роста зарплат, это понятно. У государства не будет больших возможностей дальше возгонять зарплаты бюджетников. Ему будет очень трудно индексировать пенсии. Частный сектор, который сталкивается с кучей проблем, вряд ли будет повышать заработные платы. То есть номинальные зарплаты расти вряд ли будут. А учитывая, что инфляция растет, то реальная заработная плата, реальные доходы, то бишь как раз то, о чем вы говорите, покупательная способность наших доходов будет сокращаться.

Дзядко: Вслед за вопросом «Кто виноват?», следует вопрос «Что делать?».

Гимпельсон: Что делать, об этом говорят очень давно. И у меня никаких новых рецептов нет. Ситуация новая, условия другие – гораздо менее благоприятные, чем они были. Но мне кажется, что рецептов все равно иных нет, тех, про которые экономисты говорят много лет. Проблема понятная, что независимо от санкций, независимо от нынешних обострений геополитических проблем, российская модель экономического роста исчерпала себя. Уже последнее время еще до санкций, до кризиса высокие цены на нефть не вели к росту ВВП, наоборот, темпы роста падали, и все говорили о том, что они так или иначе перейдут в ноль иди уйдут в минус. Об этом всем говорилось и раньше.

Ситуация стала сложнее – санкции, антисанкции делают жизнь для экономических субъектов еще более сложными. При этом государство в очередной раз одержимо порывом все регулировать, все запрещать, во все вмешиваться. Это тоже не доставляет ни оптимизма, ни уверенности экономическим агентам. А когда они сталкиваются с неопределенностью, они сокращают инвестиции, они, конечно, замораживают наем новых работников, а имеющимся работникам не повышают заработную плату. Так кратко говоря, что мы имеем. Поэтому это все будет продолжаться.

Дзядко: Еще одна экономическая новость сегодняшняя, которую я вас попрошу растолковать для наших зрителей и для меня. Агентство Moody's понизило рейтинг России. Что это означает для экономики нашей страны? Насколько это является существенным показателем или это нечто, существующее само по себе?

Гимпельсон: Нет, это, конечно, не существует само по себе. В нынешних условиях, может быть, это не так важно, как это могло бы быть в иной ситуации, потому что суверенный рейтинг страны в значительной степени определяет то, по каким ставкам компании могут заимствовать на мировом рынке. Поскольку страна, как суверенный заемщик, не собирается, видимо, в ближайшее время заимствовать ничего на мировом рынке, это не имеет особого значения. Но для компаний, которые захотят по каким-то причинам выйти на рынок, взять кредит или разместиться в виду IPO или вторичного размещения где-то, для них это будет гораздо сложнее, гораздо дороже. Другое дело, что, может быть, в этой ситуации мало кто об этом думает.

Дзядко: Глава Министерства экономического развития Алексей Улюкаев еще на прошлой неделе говорил о возможности изменения этого рейтинга, говорил, что об этом есть соответствующие слухи. «Снижение рейтинга могло бы свидетельствовать либо о некомпетентности, либо ангажированности, так как у международных рейтинговых агентств просто нет оснований для снижения рейтинга России». Господин Улюкаев прав, что нет оснований?

Гимпельсон: Когда он говорит, что нет оснований, он, прежде всего, говорит о том, что очень высокий уровень долговой нагрузки. В этом смысле он действительно прав, уровень долговой нагрузки очень небольшой, все долги, которые есть, Россия может с легкостью выплатить за короткое время. Но экономический рост и вообще обменный курс привязаны к цене на нефть. Цена на нефть падает. Если еще совсем недавно 100 долларов казалось уже снижением, потом 90, потом говорили: «Нет, это не может быть», сейчас уже речь идет о 80-ти. И отчеты о нефтедобыче в США показывают, что скоро Америка при таких темпам роста добычи, она не только перестанет импортировать нефть, она станет экспортером. Это не добавляет оптимизма нашим экспортерам с точки зрения цены на нефть. Но если основные драйверы экономического роста отсутствуют, если то, что держит экономику на плаву и бюджет на плаву, дает трещину, то каковы перспективы у экономики и как должны себя вести рейтинговые агентства? Они должны говорить, что все хорошо? Вряд ли.

Дзядко: В целом вы довольно пессимистично смотрите на перспективы? Я не знаю, это можно назвать словом «реалистично».

Гимпельсон: Ваш канал называется оптимистическим. Извините, что я испортил.

Дзядко: Это вопрос к тому, насколько эти перспективы выглядят вовсе не такими безоблачными, как хотелось бы.

Гимпельсон: Мне кажется, никто сегодня не говорит о безоблачности. Мне кажется, все более-менее здравые аналитики понимают серьезность проблемы. Другое дело, что, может быть, мы иногда недооцениваем ту серьезность проблем, которая есть, потому что многие процессы идут скрыто, мы их не видим, статистика приходит с запозданием, возможен всегда эффект домино, один крупный банк столкнется с проблемами, приостановит деятельность, за ним все полетит остальное, одно крупное предприятие системообразующее вдруг по каким-то причинам остановится, и это может запустить цепную реакцию. Этого мы не знаем, этого, конечно, все бояться. Ну и без этого, поскольку экономического роста нет, а он позарез нужен, поскольку бюджет трещит, он уже не сводится при той цене высокой на нефть, которая есть. Ну уж какой здесь оптимизм?