Лауреат «Букера» Владимир Шаров: «В России будет рай, когда допишут „Мертвые души“»

Лобков: Хочется узнать, Владимир, насколько письма, которые вы использовали здесь, а это роман в письмах, это необычная достаточно для современной литературы форма, насколько эти письма базируются на какой-то реальности? Потому что их содержание бывает иногда невероятным. Я начну с цитаты: «Что я имею в виду, - пишет один ваш корреспондент другому, - что беда в том, что мы, Новый Израиль (он имеет в виду Россию), выстроили свою историю, собрав из Христа и антихриста палиндром. Смотри: справа налево: ковчег Моисея, ларец из папируса, обмазанный асфальтом и смолой. Слева направо: ковчег императора Петра I», которого, кстати говоря, многие из ваших респондентов так же, как Александра II, считают подкидышем, которого обнаружили во время наводнений, подступавших к Зимнему дворцу. Я думаю, что это книжка – подарок всем конспирологам, любителям всевозможных загадок и нестандартных трактовок российской истории. Какие из этих писем, которые вы использовали, подлинные или все от начала до конца сочиненное?

Шаров: Я никаких конспирологов в виду не имел. Это были мифы очень распространенные среди староверов о том, что Петр – подкинутый в бочке, эту бочку выкинуло на берег Балтийского моря, там ее подобрали. Поскольку у царицы рождались только девочки, его выдали за ребенка царицы. Нет, здесь никакой нет конспирологии. Письма выдуманные, но я стараюсь, во всяком случае, не выдумать ничего. Мне все время казалось, пока я писал эту вещь довольно много лет, казалось, что вся русская история после смерти Гоголя – это попытка так или иначе дописать «Мертвые души». Известно, что была написана и опубликована первая часть - «Ад», а должна была быть…

Лобков: Которую мы все читали в школе и рассматривали, как комедию-поэму. Она же называлась поэмой.

Шаров: Да. Первая часть поэмы. Вторая часть «Чистилище» была сожжена, а третья часть была не начата, не написана. И дальше была бездна попыток сначала чисто литературных дописать «Мертвые души», не «Рай», хотя бы «Чистилище». А потом, по моим представлениям, уже власть взяла это на себя, и гражданская война, и построение рая на земле, коммунизм – это все попытки, так или иначе, дописать такой переходник. Это и «Сны Веры Павловны» у Чернышевского и так далее. Мне трудно судить, но к конспирологии я равнодушен, бесконечно от нее далек.

Лобков: Как в вас историк боролся с писателем? Потому что историк должен придерживаться документированных взглядов на мир, а тут у вас полет фантазий вплоть до того, что Россия – Новый Израиль, ставший империей, пишут ваши герои.

Шаров: Так она себя воспринимала. Было много замечательных книг. Мне когда-то попалась книжка, это и так точка зрения крайне распространенная, отчасти это та точка зрения, которая изначально строилась и росла, в Московское царство еще, не империя, понимание того, что Русь – это Новый Израиль, а Россия – это новая святая земля, народ Божий. Я, как историк, абсолютно ортодоксален и совершенно точен.

Лобков: Сейчас, в последние годы мы видим попытку смешать историю с мифологией и привнести ее в государственную политику. Когда нам первые лица государства говорят о том, что Россия непрерывно, то есть это одно и то же государство, от Корсуня до Владимирского или Георгиевского зала Кремля, хотя, как минимум, там было много-много Россий, которые кончались и начинались заново, как мне кажется. Путин тоже хочет дописать, что ли, таким образом эту книгу Гоголя таинственную, мистическую «Мертвые души», он тоже хочет округлить российскую историю и сделать ее внутренне непротиворечивой?

Шаров: Лично про Путина я не знаю, но мне кажется, что на каком-то этапе все люди, которые приходят к власти, попадают в это гнездо. Когда они начинают думать об истории, что-то для них кажется естественным, теплым и комфортным, а что-то кажется чужим, плохим. И рано или поздно они пытаются и себя, и свою политику встроить в то, как они эту историю понимают. Не факт, что они ее понимают правильно.

Лобков: Эта идея с «русским миром», которая сейчас так популярна, «русский мир», который больше территориально, чем Россия, поэтому позволяет России кое-что делать в смысле военном, геополитическом. Эта история периодически возникала, как я понимаю, в последние века?

Шаров: Я думаю, что это некоторые попытки соединить, это не история, это некие исторические ассоциации. Мне они совершенно далеки и чужды, но, наверное, можно считать, что везде, где человек читает по-русски и русские книги, даже если он живет в Чили, это русский мир в этом смысле. Есть в жизни бесконечно расширенное толкование всего и вся, которое приводит к каким-то непосредственным и часто чрезвычайно жестоким поступкам и действиям.

Лобков: Вы писали эту книгу 5 или 6 лет, но как будто вы ее писали к сегодняшнему дню, потому что сейчас дискуссии об истории становятся дискуссиями о жизни. Если Россия была литературоцентричной страной, сейчас историяцентричной, то есть ты можешь ехать в троллейбусе и услышать разговоры о том, хорош ли был Лжедмитрий II для России или нет, появилась ли при нем банковская система, условно говоря. Вы ожидали такого совпадения?

Шаров: Отчасти попытки все восстановить и войти в то русло, которое считалось обычным и устоявшимся, мне кажется, начались очень рано. Мне кажется, что они были еще в начале 1990-х годов. Был Ельцин, который, насколько я понимаю, был к этим попыткам в достаточной степени равнодушен или выступал против. Понимаете, это все, так или иначе, некоторое прочтение истории, и мифология – такое же прочтение истории, как и любая другая. История делится на две части, одна часть занимается археологией, реально бывают съеденные факты, эти факты можно между собой сравнивать, связывать и так далее. А остальная часть – это мифология. Мифология может завести куда угодно до абсолютной бесконечной грани. Русский мир может быть и всей вселенной с легкостью и мгновенностью.