«Это суд Линча» или «по-другому нельзя»? Зрители Дождя о «народном суде „Новороссии“» и смертной казни

Козырев: Расскажите, пожалуйста, про результаты опроса. 60% россиян, то есть 2/3 до сих пор выступают адвокатами смертной казни. Обескураживающие это результаты для вас как для социолога, предсказуемые ли?

Кожевина: Мы задавали реально вопрос: «По вашему мнению, допустимо или недопустимо приговаривать преступников к смертной казни», действительно 63% россиян считают, что допустимо, что недопустимо считают лишь 16%. Но если посмотреть на динамику по этому вопросу, то, как ни странно, динамика положительная, поскольку в 2001 году 80% россиян полагали, что допустимо приговаривать преступников к смертной казни. Социологические данные показывают, что общество несколько смягчило свою позицию по этому вопросу, тем не менее, по-прежнему агрессивно настроено. 

Козырев: Любопытно, что вы употребляете, в общем, точный, но нейтральный термин «положительная динамика». Честно сказать, для меня положительная динамика была бы, что по сравнению с 2001 годом сегодня уже 2/3 людей осознают неприемлемость смертной казни, тогда бы это, на мой взгляд, была положительная динамика. Почему же это снижение происходит так медленно и так неохотно?

Кожевина: Здесь довольно сложно определить, какие факторы могли бы повлиять на эту динамику, чтобы график резко пошел вниз, а не так плавно, как сейчас. Действительно должны были произойти какие-то события, которые бы помогли россиянам понять, что действительно случаются ошибки, что смертная казнь – это неправильно, это нецивилизованно и так далее. Мне кажется, что ничего такого не происходит и вряд ли может произойти, вряд ли может что-то кардинально поменяться в позиции россиян в ближайшее время.

Почему? Мы задаем дальше открытый вопрос: «Почему вы считаете, что допустимо приговаривать преступников к смертной казни». И здесь на первом месте оказывается не рациональная причина, что подобная мера так или иначе влияет на уровень преступности, позволяет его снизить, позволяет предотвратить самые жесткие преступления. На первом мест с большим отрывом оказывается позиция, что такого человека нужно наказать, кровь за кровь, смерть за смерть. Даже могу зачитать, что отвечают наши респонденты: «Человек, который убил человека, должен быть наказан так же», «Лишил других жизни – потерял право на свою жизнь». Здесь в отношении смертной казни лежит такой архаический принцип кровь за кровь.

Козырев: Это принцип кровной мести.

Кожевина: Да, мы мстим таким образом.

Козырев: Можно ли услышать из ваших уст, какие преступления россияне считают самыми тяжелыми и заслуживающими смертной казни?

Кожевина: Да, конечно. Первое место здесь занимает сексуальное преступление против несовершеннолетних.

Козырев: То есть это то, что мы называем педофилия обычно.

Кожевина: Да, педофилия. На втором месте убийства и на третьем месте – терроризм, дальше идет изнасилование, распространение наркотиков. На пятом месте – государственная измена, раскрытие государственной тайны, 13% россиян считает, что  за такие преступления можно приговаривать к смертной казни.

Козырев: Я не знаю, известен ли этим 13% россиян пример Китая, потому что это тот пример, которым все время оперируют люди, призывающие карать за коррупцию, за взяточничество, за выдачу государственной тайны. Это как раз то, что в Китае, количество таких преступлений якобы резко снизилось из-за того, что чиновники, в том числе и высокопоставленные, знают, что они не уйдут от правосудия, их могут просто казнить.

На первом месте абсолютный лидер – это педофилия, 73% считают, что это преступление абсолютно заслуживает смертной казни. Причем, как мы знаем, педофилия – это то обвинение, которое так же, как изнасилование, может фальсифицировано быть достаточно легко. Несколько громких резонансных случаев за последние несколько лет мы наблюдали своими глазами, когда абсолютно очевидно было, что разъяренная мама какой-нибудь девочки не находила лучше способ отомстить преподавателю, педагогу или воспитателю, или учителю, кроме как обвинить его в педофилии. В этом отношении, как вы считаете, где в вашем опросе стоит уровень доверия к российской системе правосудия? При этих ответах, как вы думаете, люди продолжают верить в справедливость российского суда, или даже невзирая на то, что они не верят, они все равно считают, что эти преступления заслуживают смертную казнь?

Кожевина: Судя по тому, что позиция о том, что бывают ошибки судебные, бывают фальсифицированы дела, занимает одно из последних мест, судя по нашему опросу. Например, 5% россиян считают, что недопустимо приговаривать преступников к смертной казни, потому что возможны судебные ошибки, подкуп судей, могут быть казнены невинные люди. Соответственно, для остальных получается, что этот фактор не является самым главным, когда они рассуждают о возможности применения смертной казни.

Я вспомнила наши аналогичные исследования, мы задавали вопрос, допустимо ли женщине совершать аборт, допустимо ли разрешить в нашей стране эвтаназию официально, тем более, когда речь идет о самоубийстве, россияне оказываются категорически против, все эти действия недопустимы.

Козырев: То есть аборт нельзя, эвтаназия невозможна, самоубийцы заслуживают крайнего осуждения?

Кожевина: Да. Там с эвтаназией не все так однозначно, а вот аборты и самоубийство – однозначно нет. При этом смертная казнь – скорее, да. С чем это связано?

Козырев: Я думаю, что это связано с взломом мозга. Но хотелось бы услышать вашу гипотезу.

Кожевина: Понятно, что смертную казнь, так или иначе, совершает государство, здесь есть некий посредник, который берет на себя эту функцию, а аборт, самоубийство или эвтаназия – здесь решение о сохранении или лишении жизни принимается сам человек. Опять же это гипотеза, но, как мне кажется, человек человеку не доверяет, но доверяет государству в этом смысле. Государство может лишать тебя жизни, а сам ты жизнью распорядиться не можешь.

Козырев: Это потрясающе интересная мысль. Я понимаю, что это ваша частная гипотеза и совершенно точно не официальное мнение ФОМ. Выходит так, что история государства российского приучила нас с вами, народонаселение, доверять больше даже в вопросах жизни и смерти государству, чем отдельно взятому человеку.

Кожевина: Я думаю, что да. Мне кажется, что так.